Вадим Чирков - Парящие над океаном
— Женщина! Признайся — ты ее чем-то, понимаешь, спровоцировал? Я ведь знаю, ты умеешь. Ишь, нос-то лоснится!
— Честное слово…
— Ты вот что, — распорядился наконец тов. Афанасьев. — Ты ее пересними. И чтоб лицо было, — он показал, каким должно быть лицо его сотрудницы и даже словом подсказал: — со-от-вет-ству-ю-щим! А то, понимаешь, скажут — что это за артистка завелась у нас в кадрах, что, мол, здесь за киностудия!
Целая стая голубей собралась возле нас: в отличие от других в парке Кольберта, мы были неподвижны. Только раз или два дядя Миша, изображая своего приятеля-фотографа, вздергивал руки.
Какой-то малыш въехал в стаю на велосипеде — голуби разом взлетели, суматошно хлопая крыльями.
КЛАД НА ЧЕРДАКЕ
Было около 10 утра — время наших встреч с дядей Мишей, я пересек линию ворот парка Кольберта. На нашей скамейке сидел другой старик. Я замедлил было шаг: знакомиться ни с кем не хотелось. Не хотелось, вернее, тратить время на начальную фазу знакомства, на обязательное "заполнение анкеты", на междометия, на разговор о том, что… лето было душное, а осень вроде как осень. Хотя…
Я хотел уже повернуть назад, но вдруг услышал со скамейки знакомый, немного скрипучий голос:
— Идите сюда! — Старик махал мне рукой. — Что вы идете, как стоите?
Я неуверенно подошел. Этого старика я видел, конечно, за доминошным столом, но мы даже не обменялись с ним взглядами. Впрочем, в парке Кольберта вообще не принято смотреть на проходящих мимо, глаза устремлены либо на игровой столик, либо внутрь, где всё давно уже переполнено людьми и событиями, где свободных мест, так сказать, нет. А если и проходит рядом с доминошниками молодая женщина, она, как правило, с коляской, в чепце и широкой и длинной юбке.
— Я имею для вас сегодня такую историю, а вы топчетесь, будто не знаете, выключили вы дома утюг или нет. Так вы его да-выключили?
— Выключил, — ответил я и сел рядом со стариком.
— Тогда слушайте со спокойным сердцем.
Я ничего не понимал. Меня разыгрывают? От этих многомудрых стариков всего можно ожидать.
— Как вас зовут?
— Михаил Яковлевич. Если короче — дядя Миша. Я вам расскажу сегодня историю про еврейский клад.
— Слушаю, дядя Миша, — машинально ответил я. И тут же, тряхнув головой, чтобы освободиться от наваждения, спросил: — Что-то про древний свиток?
— У каждого клада, — назидательно произнес новый дядя Миша, — как и у человека, есть национальность. Есть русский клад, есть французский, его ищут в замках, немецкий, что на дне озера, египетский, скифский… Но есть и чисто еврейский, со всеми его делами, как сейчас говорят, и своим счастьем.
Разыгрывают, разыгрывают!
— Так вот, в Кишиневе…
— Вы из Кишинева? Я там какое-то время жил.
— Тогда вы должны знать, где находится 4-я горбольница. Когда-то она называлась еврейской и ее построил Мойше Кацап — такие были интересные имена в Кишиневе. В вестибюле висел его портрет. Сейчас об этом никому не известно, люди, наверно, думают, что больница выросла сама по себе.
Откуда у Кацапа такие деньги? Он держал в центре города большой кашерный ресторан и считался богатым человеком. Кишинев тогда принадлежал Румынии и был вполне капиталистическим городом. А в 1940 году Гитлер перевязал Бессарабию вместе с Кишиневом красной ленточкой и подарил Сталину. На время, как это бывает у детей: подарил, а после забрал…
Когда по Кишиневу понеслась весть, что скоро в город войдет Красная Армия вместе с Советской властью, так называемая буржуазия (этот термин знали из советских газет, по радио и от беженцев оттуда, которые переплывали пограничный Днестр) так эта буржуазия переполошилась. Она была наслышана, что "богачей" НКВД сажает на бесплатный поезд с табличкой "Кишинев — Сибирь".
И Мойше Кацап перевел имеющиеся у него деньги в драгоценности, а те решил спрятать до лучших времен. Если б его спросили, что такое "лучшие времена", он бы долго чесал бороду.
У Мойши был верный друг Изя, он с ним посоветовался насчет места для клада. Эти два умника не придумали ничего лучшего, как понести тяжелый сверток на чердак и заложить его поглубже за балку, на которой держалась черепичная крыша.
А Красная Армия уже гремела танками на северных и восточных дорогах близ Кишинева. Кто был побогаче, тот тикал в Румынию, а остальные не знали, плакать им или смеяться.
Когда войска занимали город, Мойшу хватил удар. Его парализовало и у него отнялась речь. Здоровой рукой и глазами он что-то хотел сообщить своей жене Молке, но та ничего не поняла. Мойше Кацап скончался в неполных 50 лет, так и не сумев рассказать жене о кладе.
А друг семьи Изя был уже к этому времени в Румынии, а оттуда он переехал на поиски счастья в Америку.
Что было дальше. Ресторан Молке пришлось закрыть, чтобы ее не отнесли к разряду богачей, в его помещении разместилась какая-то контора, в дом "подселили" бедные семьи, жене ресторатора оставили одну комнатку.
Потом началась война, Гитлер забрал к себе свой подарок. Бессарабские евреи знали, что их ждет при немцах и, по возможности, эвакуировались подальше. Молка с семьей своей приемной дочери, чей муж был хирургом, оказалась в зауральском Прокопьевске, где был госпиталь для тяжелораненых. Как они там все жили — это другая история.
В 1945 году семья вернулась в Кишинев. Дом дочери был занят новыми жильцами, дом Кацапов — тоже. Семью на время приютили друзья, потом талантливый хирург (образование он, кстати, получил в Италии и это ему припомнят) удостоился отдельной квартиры.
О кладе на чердаке старого дома никто ничего не знал.
То, се, то, се… Замужества дочерей хирурга, раздел большой квартиры, отъезд одной из дочерей в Америку…
Это все хроника, но даже хроника не бывает без улыбки. Улыбку нельзя вычеркивать из текста, а то текст будет похож на учебник истории. Но что это была за улыбка, судите сами. В стране шло Время Доносов. На хирурга, который учился в Италии и у которого в руках был волшебный скальпель, тоже написали донос. Почему не написать донос, если есть бумага и ручка, и есть люди, которые ждут доносов, как другие ждут писем от любимой?
Было написано, что этот хирург — враг народа и вообще племянник фашиста Муссолини (я не сочиняю, этого слова из той "песни", что пели тогда, не выкинешь).
Хирург на минуточку — он уже сидел у "товарища из органов" — рассмеялся. Скорее, усмехнулся. "Как может еврей быть племянником фашиста Муссолини? Разве Муссолини потерпел бы для себя такое унижение — иметь в племянниках еврея? Это уже перебор". Он рассмеялся, и был прав: в МВД тоже подумали, что этот донос — как сочинение семиклассника на заданную тему, но по содержанию (написано оно было грамотно), больше чем на "тройку" не тянет. С хирурга взяли обещание, что он тут же доложит Куда Надо, если узнает о каком-нибудь заговоре, врач это пообещал и поспешил на операцию, потому что больные, как известно, не ждут…
День для меня начался нелегко: розыгрыш? Но слишком уж много в рассказе того, что называется жизненной правдой. А какие детали! Но для чего этот старик назвался дядей Мишей? И где, кстати, сам дядя Миша? Мой дядя Миша?!
А новый собеседник, войдя уже в роль рассказчика, причмокивая даже от удовольствия, не обращал на мое озадаченное лицо внимания и продолжал:
— В результате всей этой круговерти, которую принято называть у нас жизнью, бабушку Молку с ее пожилой уже дочерью, внучкой, правнучкой и зятем забросило на пятый этаж пятиэтажного дома в однокомнатную квартиру…
Дядя Миша из Кишинева с минуту помолчал, опуская, должно быть, неинтересные слова, которые так и просились на язык, снова причмокнул от пока непонятного мне предстоящего удовольствия, глянул на голубя у скамейки, прогнал его, надоеду, ногой и продолжил:
— И к ней в гости, к старенькой бабе Молке, как снег на голову, сваливается из Америки — кто бы вы думали? — тот самый Изя, друг покойного мужа, который уехал сорок лет назад! Как поднялся на пятый этаж без лифта престарелый американец со своей тоже немолодой женой — это из области бытового альпинизма. Для них это был Эверест. Они забрались на самую вершину и увидели оттуда свою Америку.
Стол был накрыт по молдавской и по еврейской традициям широко. Как можно ударить лицом в грязь, когда такие гости?! Американец, тактичный человек, и вида не показал, что ужаснулся (мурашки по коже не в счет), когда увидел, что в одной комнатке живет пять человек. О себе он постарался рассказать поскромнее, но все-таки пришлось признаться, что он бизнесмен, живет в Лос-Анджелесе, имеет кое-какую недвижимость (с пяток домов и еще что-то), что разъезжает на старости лет по всему миру и вот решил навестить Кишинев. Разговор этот, к счастью, был затруднен: дядя Израиль почти позабыл русский язык, а его жена вообще на нем не говорила. Она сидела молча и куталась от какого-то холода в шаль (после она ее будто бы забыла здесь).
