Вадим Чирков - Парящие над океаном
— Да! — И я, что называется, навострил уши.
— Каждый человек должен иметь слушателя. Я рассказываю вам, а он рассказывал мне.
"Как человек фотографируется в ателье? — например, говорил он. — Главное — чтобы на его лице не было никаких забот, ни вчерашних, ни сегодняшних, ни завтрашних. На фотографии он должен получиться, как новорожденный младенец, который насосался молока и через пять минут уснет. И когда фотограф видит, что клиент поспел, он нажимает на спуск".
— Сказать вам, как он выглядел, этот фотограф? — продолжил дядя Миша. — Седая шевелюра дыбом, зубы трех сортов, большой кривой нос и большие желтые уши. Подтяжки, рубашка неизвестного цвета. Короче, красавец. Как я и вы. Да, и засученные рукава. И всегда чем-то раздражен.
Качество фотографии, в конце концов он стал утверждать, — это свежий проявитель. И обрез карточки. Остальное — дело клиента. Надо только чуточку ему помочь… Правда, это "чуточку" у него иногда превращалось в хорошие полчаса.
Так я про это "иногда".
К нему однажды являются и говорят: к вам придет женщина — ответственный работник горкома партии, нужно сделать портрет для внутренней Доски Почета. Так что постарайся.
"Кто скажет, что я не стараюсь?"
Звонок по телефону: она идет.
Он ее заводит в студию, сажает на стул. Смотрит. Женщина, ближе к сорока, чем к тридцати. Одета строго. Мастер устанавливает свет, пробует его так и этак. Миловидна. Очень. Но… Тут он наклоняет голову и говорит "Хм…"
— Что, Семен Израилевич? — спрашивает ответственная женщина. Имя-отчество она, как у них и полагается, загодя узнала.
— Вы можете улыбнуться?
Она послушалась. А фотограф покачал головой.
— Это не улыбка.
Партийный чин подняла было брови, но смирила себя и попробовала улыбнуться еще раз.
— Нет, нет! — закричал он почти испуганно. — Это тоже не улыбка!
— Что такое?!
— Заменитель! Заменитель! — Сема иногда забывал, кто перед ним, и начинал размахивать руками. — У вас хорошее лицо, — начал все же объясняться, — и должна быть хорошая улыбка. Но где она? — снова вскричал он, что для него было привычнее. — Где она? — он продолжал спрашивать у кого-то вверху. — Куда люди девают свои улыбки, когда они не дома?
Снова опомнился и приладил руки по бокам.
— Вы разрешите не по уставу? — Старый вояка, он вдруг вспомнил эту фразу.
— Ну конечно же! Какой здесь может быть устав?
— Вы не торопитесь? Два слова… Мы, фотографы, рано или поздно начинаем узнавать человека без документа, без телефонного звонка. Вот вы — начальник. Это видно. Как видно? — Он задавал вопросы вместо нее. — Я вам скажу. Пост, должность — это как скульптор. Они лепят человека. Вы не обижаетесь?
— Нет, отчего же. Говорите. — Она устроилась поудобнее. — Это даже интересно.
— Пост лепит человека. И со временем у него появляется…
— Разве во мне оно уже есть? — Женщина, показалось ему, даже немного забеспокоилась.
— Вы отдаете распоряжения, — продолжал говорить мастер, — это накладывает на вас отпечаток. С некоторых пор — что поделаешь! — вы не терпите возражений — и это отпечатывается. Кто-то с вами спорит, пусть даже правильно — вы считаете такого человека упрямым, неприятным, — и даже не замечаете, как ваше лицо каменеет при разговоре с ним. Каменеет — вы понимаете? Становится каменным, как у скульптуры. Что делать — мы это видим, мы ведь работаем с лицом…
— Не думала, — чуть уже поджав губы, проговорила горкомовка, — что попаду под такой рентген.
— Извините, — опомнился мастер, — извините! Просто мне понравилось ваше лицо. Оно такое… Извините! — попросил он прощения и за это. И снова глянул на женщину, сидящую перед ним. — Скажите… у вас есть еще минута?
Не дожидаясь ответа, фотограф прошел за загородку и вернулся с большой фотографией в рамке.
— Я, хоть и много лет фотограф, но ценю настоящее. Не забыл, что оно есть на свете. Посмотрите внимательно. — Мастер обеими руками держал портрет плачущей девочки. — У нее слезы, — он высвободил правую руку, чтобы помогать ему рассказывать, — спелые, как виноград. — Рука взлетела вверх. — Это не какие-нибудь скучные мутные слезинки — это прекрасные яркие слезы, полные горя! Мы с вами, конечно, понимаем, что это за горе… Посмотрите! Вам нравится?
Женщина кивнула, уже улыбаясь. Кто бы тут не улыбнулся?
— Но знаете, что произошло? Я выставил этот портрет на витрину. И вот приходит папа девочки и говорит, чтобы я снял ее. Почему?! Потому, — говорит он. — Ему неудобно: что люди могут подумать о его семье, если девочка так плачет! Так по-настоящему! Вы поняли? Вот какие это слезы! Посмотрите сами! Нет, вы посмотрите внимательно. А? А? — нетерпеливо спрашивал мастер.
Женщина подняла на него глаза.
— Вот так! — вдруг вскричал он. — Вот так! Я вас поймал! — фотограф хлопнул по ящику фотоаппарата. — Теперь вы никуда отсюда не денетесь!
— Что? — опомнилась горкомовка. — Ах вы хитрец!
— Что делать? — довольно улыбался и показывал зубы трех сортов мастер. — Не всех же веселить птичкой. А вы не хитрите на своей работе? Чтобы все было в ажуре? — Это была еще одна непозволительная его смелость, но женщина простила и ее. Об этом фотографе можно будет смешно рассказать сотрудникам…
— Хорошая история, — отозвался я.
— Но это, — заговорил другим тоном дядя Миша, — только первая ее половина. Вторая будет интереснее.
Голубь снова подошел к нам, но я отогнал его ногой.
— Ателье было недалеко от горкома, оттуда раздался еще один звонок и мастера позвали к тов., скажем, Афанасьеву, заведующему идеологическим отделом. Фотограф поспешил в горком. И вот что тов. Афанасьев сказал мастеру:
— Ну, ты, Сема, герой! — Он почти со всеми евреями разговаривал на "ты", на сколько бы лет они ни были старше. — Сознайся, где это ты ее такое лицо откопал? — и показал фотографию вчерашней клиентки фотоателье. На фото женщина смотрела на заплаканную девочку, которой не было видно.
Тут Сема испугался, и я вам скажу, отчего. В его памяти свежа была история с американским газетчиком-фоторепортером, которая прошумела недавно по городу. Тот, уроженец Одессы, но уже лет тридцать житель Штатов, решил вернуться на родину. По этому поводу в Одессе была организована торжественная церемония. На вокзале возвращенца встречали хлебом-солью родственники, которых удалось разыскать, и те, кто знал его семью. Произносились речи, говорилось, что он не первый и не последний, кто покидает капиталистический мир ради мира социализма, что здесь он может наконец-то посвятить свою жизнь трудящемуся классу, ну и так далее.
Фоторепортер, еще не старый человек и дошлый газетчик-профессионал, был так же торжественно принят по распоряжению властей в местную газету. Через три дня празднований он явился к редактору.
— Я просмотрел все местные газеты и понял, чего им не хватает, — объявил он. — Я сделаю вам такой фоторепортаж, что вы ахнете. Мне нужно на него дня три-четыре.
Редактору ничего не оставалось, как согласиться.
Где пропадал новоявленный работник, было известно, наверно, только КГБ. И вот он является в кабинет редактора. Небритый, усталый, что называется, взмыленный, но — торжествующий. Швыряет шефу пачку фотографий. Сам плюхается в кресло, ноги чуть не на стол.
— Что это? — с некоторым страхом спрашивает редактор, которого эти три дня тоже изрядно потрепали, спрашивая, где пропадает возвращенец.
— Это увеличит тираж газеты вдвое! — кричит с американским акцентом новый репортер. — Сенсация! Я заработал полмиллиона! Газету будут рвать из рук!
— Что это? — с еще большим страхом спрашивает редактор и боится даже прикоснуться к фотографиям.
— Это три дня жены мэра города, то есть председателя горисполкома! Где она, с кем она, что покупает, чем интересуется, в каком доме исчезает на неопределенное время, кому улыбается, как выглядит на элитном пляже, кому звонит, на кого сердится… Я ползал под заборами, как индеец, я лазил по деревьям, как мальчишка, где я только не прятался, чтобы сделать эти снимки! Газету будут рвать из рук!
Шли 60-е годы прошлого, но так и не прошедшего для нас столетия…
…Через неделю беженец из капиталистического мира уезжал назад в Штаты. Провожающих было мало — почти никого из тех, кто встречал его совсем недавно. На лице дошлого американского газетчика были растерянность и недоумение. Он чего-то не понял в этой стране, какой-то малости, какой-то не учел детали — он, так желавший сделать ей приятное и полезное и послужить интересам трудящегося класса!..
— Так где ты ее такое лицо, понимаешь, раскопал? — допытывался тов. Афанасьев. — Что-то я не помню, чтобы она так при мне хоть раз выглядела!
— Я… нигде я его не раскопал, — лепетал взмокший от страха мастер, — она сидела в студии, все видели, а я снимал. Женщина… — фотограф развел руками.
