Пол Остер - В стране уходящей натуры
— Здесь живет Виктория Уоберн? — спросил он.
— Да, в числе прочих.
— Тогда не мешайте мне, мисс— Он убрал меня с дороги и вошел в прихожую. — Я приступаю к расследованию.
Короче. Кто-то стукнул в полицию, и он пришел по сигналу. Скорее всего, этот «кто-то» был одним из наших резидентов, но, пораженные таким неслыханным предательством, мы не рискнули вычислять, кто бы это мог быть. Понятно, что этот человек присутствовал на похоронах, а потом пришло время возвращаться на улицу, и он затаил на нас обиду. Так, по логике, получалось, хотя какое сейчас это имело значение. Может, просто месть, а может, что другое. Как бы там ни было, информация была убийственно точна. Констебль вышел в сад вместе с двумя помощниками, походил вокруг и указал прямиком на то самое место. Принесли лопаты, и эти двое не мешкая взялись за дело, прекрасно зная, что они сейчас обнаружат.
— Это ни на что не похоже, — витийствовал констебль. — Какой эгоизм, какая дерзость — в наши дни похоронить человека! Если бы мы не сжигали трупы, что бы с нами было, страшно подумать! Где бы мы брали топливо для поддержания жизни! Нация в опасности, и мы должны быть предельно бдительны. Мы не можем себе позволить бесхозяйственность в отношении мертвых. А те, кто саботирует закон, всякие ренегаты и отщепенцы, будут с корнем вырваны из земли, как сорняки!
Мы все столпились вокруг могилы, слушая бредовые речи напыщенного болвана. Виктория побледнела, и если бы не я, она бы просто упала. По другую сторону расширяющейся ямы Сэм озабоченно приглядывал за Вилли. Когда полетели комья земли, глаза парня наполнились слезами, а в голосе зазвучала паника:
— Это дедушкина земля! Не разбрасывайте дедушкину землю!
Из-за этих громких выкриков констебль оборвал свой монолог на середине. Презрительно посмотрев на Вилли, он потянулся к автомату, но тут Сэм ладонью зажал мальчишке рот и потащил его, как тот ни упирался и ни лягался, к дому. Тем временем многие резиденты, бухнувшись на колени, умоляли констебля поверить в их невиновность. Они ничего не знали про это гнусное злодеяние; их здесь не было, когда его совершили; разве бы они переступили порог этого дома, предупреди их кто-нибудь, какие мерзости здесь совершаются; и вообще, их тут держат насильно. Массовая истерия трусости. Хотелось плюнуть им в рожи. Одна женщина, Беула Стански, вцепилась в ботинок констебля и стала покрывать его поцелуями. Не сумев ее отпихнуть, он пнул ее в живот другой ногой, и она отползла, поскуливая, как побитая собака. На наше счастье, открылась балконная дверь, и из дома прогулочным шагом вышел Борис Степанович. Он спокойно приблизился к месту происшествия с таким видом, будто все это он видел сотни раз и его ничуть не удивляло ни присутствие властей, ни автомат. В этот момент из могилы как раз вытащили бедного Фрика и уложили на траве, безглазого, облепленного комьями земли, с копошащимися во рту белыми червями. Борис в его сторону даже не посмотрел. Он направился прямиком к констеблю и, назвав генералом, увел его в сторонку. Я не слышала, о чем они говорили, зато хорошо видела, что с губ Бориса не сходила усмешка, а брови весело подпрыгивали. В какой-то момент он извлек из кармана пачку денег, отсчитал несколько купюр и положил их в ладонь представителя власти. Уж не знаю, был ли то штраф или некая сумма, о которой они договорились, но после этой короткой операции все завершилось. Фрика через дом вынесли на улицу и зашвырнули в грузовик. На крыльце констебль еще раз произнес свою обвинительную речь, затем отсалютовал, щелкнул каблуками и направился к грузовику, по дороге разгоняя зевак и оборванцев. Как только они отъехали, я бросилась назад к могиле, за клаксоном. Я хотела оттереть его до блеска и отдать Вилли, но в яме ничего не оказатось. Клаксон, как многое другое в нашем городе, бесследно исчез.
Мы были спасены, от тюрьмы во всяком случае, но, откупившись от констебля, Борис серьезно подорвал наши и без того скудные финансы. Через три дня после эксгумации из комнат на пятом этаже были распроданы последние остатки: разрезной нож с золотой рукояткой, туалетный столик красного дерева и синие бархатные шторы. После этого мы наскребли еще немного денег за счет продажи книг из библиотеки на первом этаже — две полки с Диккенсом, пять собраний сочинений Шекспира (в том числе тридцать восемь миниатюрных томиков величиной с ладонь), Джейн Остин, Шопенгауэр, «Дон Кихот» с прекрасными иллюстрациями, — но к тому времени книжный рынок практически рухнул, так что мы выручили сущие гроши. С этого момента мы держались на плаву только благодаря усилиям Бориса. Конечно, его антикварные запасы были не безразмерны, поэтому далеких планов никто из нас не строил — три-четыре месяца, в лучшем случае. А может, и меньше — не за горами была зима.
Разумнее всего было бы закрыть «Уобернский приют». Мы уговаривали Викторию это сделать, но она все колебалась, и несколько недель прошли в неопределенности. И вот когда Борис, кажется, сумел ее убедить, вышло так, что решение от нее, как и от всех нас, уже не зависело. В дело вмешался Вилли. Задним числом такой исход представляется логичным, даже неизбежным, но я покривила бы душой, если бы сказала, что мы это предвидели. Каждый был слишком озабочен сиюминутными вещами, так что для нас это стало громом среди ясного неба, внезапным извержением вулкана.
С тех пор как Фрика унесли, парень был не в себе. Свои обязанности он исполнял, но молча, отделываясь пустыми взглядами и равнодушным пожатием плечами. Стоило к нему приблизиться, как в его глазах вспыхивали враждебность и обида. Однажды он со злостью сбросил с плеча мою руку, потом еще раз, и я поняла, в следующий раз будет что-нибудь похуже. Поскольку мы теперь терлись локтями на кухне, я проводила с ним больше времени, чем кто-либо другой. Я пыталась до него достучаться, но, кажется, напрасно. О дедушке, говорила я, ты, Вилли, не беспокойся. Он теперь в раю, а его тело — это все не важно. Главное, душа его жива, и она огорчается, если ты здесь убиваешься. Ему уже никто не сделает больно. Он там счастлив и хочет, чтобы ты здесь тоже был счастлив. Я выступала в роли родителя, пытающегося объяснить маленькому ребенку, что такое смерть, я повторяла фальшивые благоглупости, которые когда-то говорили мне мои родители. Впрочем, я могла бы всего этого ему не говорить, поскольку мои слова были для него пустым звуком. У Вилли как у человека первобытного могла быть только одна реакция на смерть — поклонение усопшему предку как богу. Виктория инстинктивно понимала это. Могила Фрика была для его внука священным местом, которое осквернили. Миропорядок рухнул, и никакие мои слова не могли его восстановить.
Он начал исчезать после ужина и возвращаться в два-три часа ночи. Что он делает в городе, никто не знал; сам он помалкивал, а задавать ему вопросы не имело смысла. Однажды в конце ноября он не вернулся, и я уже решила, что он от нас ушел, но после обеда он вдруг вошел в кухню и, ни слова не говоря, начал шинковать овощи, словно желая произвести на меня впечатление своей независимостью. Вилли превратился в этакую блуждающую звезду с непредсказуемой траекторией. Я уже махнула на него рукой. Если он был рядом, поручала ему какую-то работу; если его не было, делала все сама. В другой раз он пропал на два дня; потом на три. Эти увеличивающиеся отлучки приучили нас к мысли, что мы его, в сущности, потеряли. Наступит день, когда мы его больше не увидим, точно так же как Мэгги Вайн. Справедливости ради замечу: все так вкалывали, чтобы наш корабль не пошел ко дну, что думать о Вилли не оставалось ни времени, ни сил. Когда шесть дней кряду о нем ничего не было слышно, мы решили, что он пропал с концами. Но как-то среди ночи (уже в декабре) нас разбудил страшный грохот, как будто кто-то ломал входную дверь. Я подумала, что это уличная толпа врывается в дом. Сэм вскочил с постели и схватился за обрез, который он постоянно держал в комнате. В это время на первом этаже послышалась автоматная очередь, одна, вторая. Испуганные крики, топот ног, звон разлетающихся вдребезги окон. Я зажгла свечу и пошла за Сэмом на лестницу, ожидая увидеть внизу констебля и его людей, готовясь к тому, что нас сейчас изрешетят. Впереди уже бежала безоружная Виктория. Нет, это был не констебль, хотя я узнала его автомат. По лестнице нам навстречу с опасной игрушкой на плече поднимался Вилли. Слабый свет свечи не позволил мне разглядеть его лицо, но я во всяком случае заметила, что при виде Виктории он замешкался.
— Ну всё, Вилли, хватит, — сказала она. — Брось это. Немедленно брось оружие.
Уж не знаю, собирался ли он в нее выстрелить, но автомат не бросил. Сэм уже стоял с ней рядом, и только она произнесла эти слова, как он спустил курок. Выстрел отбросил Вилли назад, и он кубарем покатился с лестницы до самого низа. Когда мы к нему подбежали, он был уже мертв. Я думаю, он был мертв еще до того, как осознал, что в него выстрелили.
