Рене Баржавель - Дороги Катманду
При этом существовала разница между юношами и девушками, пришедшими с Запада в Катманду, и их отцами: дети все же отдавали себе отчет в том, что способ мышления и рассудочность их отцов заставляли их жить и умирать вопреки законам разума и логики. Они отрицали эту абсурдность и вытекающие из нее следствия, смутно догадываясь, что может существовать другой способ жить и умирать, соответствующий законам творения. Они отчаянно искали дверь, через которую смогли бы выбраться за пределы окружающих их стен. Но стены существовали в них самих с момента их рождения. Поэтому они с помощью наркотиков создавали для себя иллюзию открытых дверей, в которые входили в наркотическом сне, не замечая, как при этом разрушают свои души и свои тела.
Оливье задумался, где раздобыть денег, чтобы как можно скорее увезти отсюда Джейн. Он сразу подумал про Теда, компаньона отца. Во время их разговора Жак в конце концов признал, что Тед вел подпольную торговлю статуями, украденными из храмов. Он продавал их туристам, обеспечивая доставку своего товара в Европу или в Америку. Как он это проделывал, Жак не знал. Оливье решил найти Теда и предложить ему свои услуги. Может быть, таким образом он сможет быстро заработать достаточно денег. А до этого он будет заботиться о Джейн, больше не позволит ей отравлять себя. Но где они будут жить? Отец предлагал ему ключи от небольшой квартирки, находившейся неподалеку от Храмовой площади. Он жил в ней во время своих кратковременных наездов в Катманду. Оливье тогда отказался, как ребенок, стремящийся сохранить независимость, а теперь жалел об этом, став мужчиной, отвечающим за близкого человека. Но, возможно, ему удастся снять в городе подходящее жилье. Пока же первоочередной задачей была встреча с Тедом. Он знал, где его можно найти. Во время поисков Джейн он не однажды проходил мимо заведения под вывеской «Тед и Жак», расположенной на первом этаже современного трехэтажного здания на границе между европейским кварталом и старой частью города. Завтра же утром он должен будет отправиться на встречу с Тедом.
В коридоре кто-то зашелся в кашле. Джейн проснулась. Спросонок она не сразу поняла, что с ней, но тут же почувствовала себя в объятьях Оливье и вспомнила, что они наконец-то встретились. Одним рывком она повернулась лицом к нему, вцепилась обеими руками во вновь обретенное тело и изо всех сил прижалась к нему.
— Ты со мной! Ты со мной! — захлебываясь, твердила она.
Это было чудо, на которое она уже не надеялась. Он был рядом, он обнимал ее, она покоилась в его объятьях, она ощущала своим телом все его тело, от ступней до щеки, к которой прижималась своей щекой, он был с ней, он, которого она так ждала, ждала целую вечность, был рядом.
— Почему ты позволил мне заснуть? Почему?
Она потянула его на себя и раскрылась ему навстречу. Раскинув руки и открыв рот для поцелуя, она встретила его каждой клеточкой своего тела.
Когда он вытянулся на ней, его тело всей поверхностью приникло к ее телу, его губы прижались к ее губам, их руки соединились, их пальцы сплелись. Он ощущал, что придавил ее, такую хрупкую, но так стремящуюся оказаться под его тяжестью. Он заставил себя избавиться от веса, освободил ее от своей тяжести, не теряя полной близости с ее телом, которое питал своим теплом, своей жизненной силой, и медленно вошел в нее со всей мощью и всей бесконечной нежностью, понемногу, едва заметно, такой нужный, такой желанный, то чуть более близкий, то чуть более далекий, пока, наконец, целиком не оказался в ней.
Когда это случилось, он почувствовал, как вся его нежная и жестокая сила столкнулась с тайной печатью, за которой хранились все ее страхи, все отрицания, все отказы и все иллюзорные удовольствия. И когда печать распалась, все, что отрицалось, воззвало к ней, все, чего она опасалась, покорилось, и воспоминания о том, что она могла принимать за наслаждение, были сметены, чтобы освободить место для великой истины, которая должна была открыться для нее. И в самом центре своего существа она ощутила присутствие Оливье, заполняющее ее до самых дальних пределов тела и сознания.
Он едва ощутимо двигался в ее теле, то раскрывающемся, то вновь затворяющемся, и эти движения начали растворять ее плоть и ее кости, доводя ее до состояния, не имеющего названия, но свойственного первым дням творения, когда еще не было ни форм, ни существ, когда рождался непредставимо ослепительный свет над водами, которые хотя и были всего лишь водой, но уже содержали в себе все, что должно было возникнуть, и обладали знанием этого.
Оливье вошел в ее живую обнаженную плоть, как будто в стене перед ним раскрылась расселина, и теперь, оказавшись в ее средоточии, он оставался там, и вне его разрастались и множились до бесконечности его мысли и его любовь.
Он ощущал ее, искал, угадывал, предупреждал и снова искал еще дальше, более нежно, более твердо, более уверенно, глубже и дальше, еще дальше, искал горячие источники, безграничные океаны радости.
Она ничего не понимала, она утратила свою форму, свое тело, свое присутствие. Она была чистой радостью, непознаваемой, неуязвимой, непрерывной, в которой рождались начала мира и откуда она безгранично распространялась в виде волн, набегавших одна за другой, все возрастая и возрастая до тех пор, пока не возникло нечто столь огромное, что нужно было воззвать к Богу, потому что было превзойдено все, что может ощутить человеческое существо, бессильная память которого еще помнит, чем оно было, потому что ни мозг, ни сердце, ни слова не могут выразить этого.
И потом был прилив покоя в ее вновь почувствовавшем себя теле, переполненном счастьем, жар которого настигал ее на облаке, где она очутилась. Было ли это счастье? Или сон? А может быть, смерть в раю? Она слабо улыбалась с закрытыми глазами. У нее едва хватило сил произнести «Оливье. Это ты.», и она окунулась в сон. Оливье осторожно поцеловал ее закрытые глаза, отодвинулся от нее, лег на спину и натянул на них одеяло.
Ночью вернулся Свен и разбудил их. Он старался двигаться как можно бесшумнее, но едва лег, как начал кашлять. Он попытался зажать рот рукой, чтобы приглушить кашель, но тот продолжал вырываться из легких вместе с мокротой, которую Свен сплевывал в клочок бумаги. Едва утихнув, кашель каждый раз возобновлялся. Разбуженный Оливье почувствовал, что Джейн тоже не спит. Он тихонько прошептал ей на ухо:
— Он давно так кашляет?
Джейн молча кивнула в ответ.
— Ему нужно лечиться. Он должен лечь в больницу.
Она нервно дернула головой, словно Оливье предложил нечто неприемлемое. Тогда он вспомнил о пакетиках из белой бумаги. Присутствие Джейн и испытанное счастье полностью стерли из его сознания их подозрительный вид.
Значит так. Утром он отправится к Теду. Но Джейн должна напрячь волю. Теперь, когда он рядом, она должна освободиться от этой привычки. Он больше не оставит ее, он поможет ей.
Свен, наконец, перестал кашлять и, кажется, заснул. Оливье негромко спросил:
— Этот порошок в пакетиках, что это такое? Это кокаин?
Он почувствовал, что Джейн затаила дыхание. Через несколько мгновений она ответила:
— Так, ерунда. Не надо беспокоиться.
— Ты же понимаешь, что отравляешь себя! Если ты не бросишь, он может убить тебя!
— Ты сошел с ума, ведь я только чуть-чуть, совсем немного. Просто за компанию со Свеном. Это неважно.
— Ты должна оставить это. Ведь теперь я с тобой. Ты больше не будешь, обещаешь?
Она быстро-быстро закивала головой: «да, да, да».
— Поклянись мне! Скажи: «Я клянусь!»
— Что за глупости, это ведь такой пустяк.
— Поклянись!
Некоторое время она лежала неподвижно и молчала. Он со всей нежностью повторил:
— Ну, давай же! Поклянись!
Повернувшись к нему, она поцеловала его и сказала:
— Я клянусь! Ты доволен?
Он ответил:
— Я люблю тебя.
***Слабый свет зари едва проникал через круглое оконце, закрытое ставнем с тысячей мелких кружевных отверстий. Оливье встал, не разбудив Джейн, натянул джинсы, бережно укутал ее одеялом и опустился перед ней на колени. Несмотря на сон, вместо наступившего после любви покоя у нее начала проявляться нервная тревожность, выражавшаяся во внезапных подергиваниях уголков губ и правой руки, выглядывавшей из-под одеяла.
Ему придется оставить ее одну, пока он сходит к Теду. Он не хотел рисковать, а поэтому поднял ее джинсы и достал из кармана два белых пакетика — один начатый, другой целый. Потом он вышел босиком в сад.
В ветвях деревьев распевали тысячи птиц. На фоне еще темного неба вершины гигантской горы казались светящимися тучами, отделенными от остального мира.
Оливье набрал полные легкие воздуха. Он чувствовал себя спокойным, уверенным в себе и счастливым. Для него и для Джейн закончилась плохая часть пути, пройденная ими по отдельности, и теперь они вместе двинутся дальше по другой дороге, возможно, более трудной, но светлой, подобно наступавшему дню.
