Евгений Мин - Ценный подарок (сборник)
— Не понимаю, — смущенно сказал Комаров. — Не понимаю, какие-то личности, говоря нашим языком, из разных рядов: тетка-продмаг, кассир.
Погарский с глубоким сожалением посмотрел на своего приятеля, как смотрит учительница на слаборазвитого ученика.
— Скажи, пожалуйста, — спросил он, — сколько лет было Эйнштейну, когда он сделал свое великое открытие?
— Двадцать семь.
— А тебе?
— Сорок восемь, но при чем…
— При том, что Эйнштейн перевернул мир, не достигнув тридцати, а ты, сорокавосьмилетний профессор, не понимаешь простой задачи. Я даже начинаю думать, не купил ли ты профессорский диплом где-нибудь в Тбилиси или в Ташкенте.
Комаров не обратил внимания на эту глупую шутку.
— Да, — сказал он, морщины волнами пошли по его лбу, — прости, я не понимаю твоей задачи, какое значение имеет адмхоз больницы, насколько я понимаю, все зависит от главного врача.
Погарский покровительственно похлопал пухлой рукой по плечу друга.
— Дитя, говоря вашим языком, главврач величина переменная, а адмхоз — постоянная. Хорошо, беру огонь на себя.
Через три дня Элиду Георгиевну поместили в Образцовую больницу, которую часто показывали зарубежным гостям, чтобы они имели представление о состоянии нашей медицины.
Транспортировали Элиду Георгиевну на высшем уровне. Погарский раздобыл у своего приятеля, генерального директора, машину последней заграничной марки. Директор привез ее из какой-то африканской страны, где он самоотверженно работал последние пять лет.
Комаров робко возражал:
— Послушай, Виктор, зачем?.. Так нескромно.
— Ай-я-яй! — скорчил скорбную гримасу Погарский. — Считаешься образцовым мужем и не думаешь об удобствах жены. Стыдно, парень.
Комаров покраснел, хотя и чувствовал, что он прав.
— Престиж, Костя, — поучал приятеля Погарский, — престиж — двигатель успеха.
Когда они подъехали к больнице, сторож широко раскрыл ворота, сестра в приемном покое, увидев из окна престижную машину, встала из-за стола, как только Элида Георгиевна со спутниками вошла в приемный покой, попросила больных, сидевших на диванчиках, подождать, быстро оформила документы Комаровой и приказала, чтобы ее тотчас же провели в палату на двоих.
— Видишь, — торжествовал Погарский, — видишь, любящий муж, что значит престиж.
— Дай бог, чтобы все было хорошо, — тихо сказал профессор математики, неверующий с самой колыбели.
Гордостью больницы был хирург Андрей Тимофеевич Никитин. Все больные рвались к нему, а он делал только самые сложные, казалось бы, безнадежные операции.
Элида Георгиевна лежала уже вторую неделю. Вернее, лежала она только во время сна, а остальную часть суток двигалась, играла в настольный теннис и вошедшую в моду карточную игру «канаста». Иногда в больнице появлялись фоторепортеры из газет и иллюстрированных журналов. Все они наперебой снимали Элиду Георгиевну. Она радовалась и печалилась, потому что в юности, как многие девушки, мечтала о карьере киноактрисы, но других данных, кроме внешних, у нее не оказалось.
Больные находили, что болезнь пошла ей на пользу. Муж навещал ее каждый день. Пропуск как к тяжело больной ему устроил все тот же Погарский.
Глядя на Комарова, можно было подумать, что болен он, а не жена. Константин Константинович исхудал, ссутулился и постарел на десять лет.
Как-то одна из новеньких больных, после того, как Комаров ушел, спросила Элиду Георгиевну:
— Это кто же был, ваш папа?
— Что вы, — обиделась Элида Георгиевна, — это мой муж.
— Бедняжка вы, — продолжала новенькая больная, — такая молодая, красивая, а муж старый.
— И совсем он не старый! — рассердилась Элида Георгиевна. — Это он из-за меня постарел, пока я болею. Он хороший, добрый и к тому же знаменитый профессор.
— Профессор, — повторила ее собеседница, — ну, ну… Дело ясное.
— Что вам ясно? — вспыхнула Элида Георгиевна и прекратила разговор с отсталой женщиной.
Когда исследования были закончены, профессор Никитин осмотрел больную и сказал ледащему врачу:
— Не понимаю, что вы с ней возитесь? Аппендицит вульгарис. Можно оперировать сейчас, а можно подождать.
— Сейчас! — решительно сказала Элида Геортиевна.
— Молодец! — похвалил ее хирург. Ему понравилось мужество молодой женщины.
Операцию назначили через неделю, оперировать должен был молодой хирург Лукьянченко.
Любящий муж пришел в отчаянье. Он не мог отдавать свою бесценную Элидочку под нож какого-то мальчишки, только что окончившего институт.
— Не дергайся, — успокаивал его Погарский, — аппендицит — это пустяк, вроде насморка. Конечно, всегда могут быть осложнения, нужно, чтобы Элидочку оперировал сам Никитин.
— Только он! — воскликнул Комаров. — Никто больше!
— Идея здоровая, — сказал Погарский, — но как ее осуществить? Дай подумать.
Он думал минуты три, а затем воскликнул:
— Эврика! Моя абитуриентка в жены работает у вас в институте в приемной комиссии. Я разведал, что на механический факультет поступает младший сын Никитина, Федор. Если ты проявишь свое влияние, свой научный вес, мальчика примут, хотя, как говорят, в отличие от отца, он не обладает большими способностями. Понял?
— Это невозможно, — сжав губы, сказал Комаров.
— Эх ты, — покачал головой Погарский, — да все же так теперь делают, это теперь в норме.
— Это нечестно, — твердо выговорил Комаров, — я не могу пойти на это. Я тебя очень прошу, ты все можешь, пусть Никитин оперирует Элидочку.
— Попробую, — сказал Погарский, — только для Элидочки, ты не стоишь внимания, ты — математическая функция, а не человек.
Спустя два дня он явился мрачный и злой.
— Тупица твой Никитин, ученый осел. Представь себе, тетка моей абитуриентки, продмаг, пришла к нему по поводу какой-то пустяковой операции и положила перед ним почтовый конверт с вложенной туда сторублевкой. Он взял конверт, посмотрел его на свет, вскрыл, достал сторублевку и кинул в лицо тетке. Это еще не все. Лежал у него директор ресторана из Сухуми. И вот однажды Никитин получает телеграмму: «Шлю вам здоровье Бек Алиева ящик мандаринов. Надеюсь успешный исход операции. Целую». Никитин дождался ящика, роздал мандарины больным, а Бек Алиева отдал другому врачу. Первобытный человек! Дикарь! Я отказываюсь иметь дело с ним.
Профессор Комаров, и без того бледный, сделался еще бледнее.
— Прошу тебя, Виктор, придумай что-нибудь.
Погарский долго и тяжело думал и наконец сказал:
— Есть еще один первобытный способ: ты должен лично отправиться к профессору Никитину и поговорить с ним как профессор с профессором, как муж с мужем. Надеюсь, что у этого барбоса есть хорошая жена, таким обычно везет в семейной жизни.
— Боюсь, что у меня не хватит убедительности, если бы речь шла о бесконечно малых…
— Не сможешь, — грустно посмотрел на него Погарский, — а еще муж одной из самых красивых женщин. Другого пути я не вижу.
Несколько дней Константин Константинович Комаров бесплодно искал встречи со знаменитым хирургом. То Никитин где-то читал лекции, то консультировал молодых хирургов, то встречался с зарубежными гостями.
В это тревожное время Комаров, навещая жену каждый день, говорил, что операцию будет делать Никитин, а не какой-то там Лукьянченко.
— Ну, пусть будет Лукьянченко, — с легкомыслием, свойственным молодым женщинам, говорила она, аппендицит это вроде насморка.
В день операции Лукьянченко на работу не вышел, он заболел гриппом.
Никитин негодовал:
Мальчишки, все они сейчас такие хлипкие! Чуть ветер подул, уже не держатся на ногах. А в паше время мы штормы, шквалы, ураганы все переносили, оперировали в такой обстановке.
Немало молодых специалистов предложили заменять Лукьянченко, но Никитин сказал:
— Он мой ученик, я должен заменить его, надеюсь, справлюсь не хуже.
Все свободные хирурги собрались в операционной, наблюдая, с каким мастерством и изяществом работает их шеф.
Комаров, навещая жену после операции, восхищался тем, что Элидочку оперировал Никитин.
— Да, конечно, он мастер, — соглашалась Элида Георгиевна, и как-то сказала, что его нужно отблагодарить.
— Нет, нет, — замахал руками Комаров, — он ничего не берет.
— Теперь, когда операция сделана, можно. Купи бутылку коньяка, только хорошего.
Комаров никогда не возражал жене. Он купил бутылку «Отборного» коньяку, положил ее в левый карман пиджака и отправился к Никитину. Ему повезло. Бдительной секретарши не было. Он постучал в Дверь и, услышав низкий, хрипловатый голос: «Войдите», — вошел в кабинет. За столом сидел мужчина лет пятидесяти с гривой седых волос. Лицо его показалось Комарову чем-то знакомым.
