Гилад Ацмон - Единственная и неповторимая
Перед тем как уйти навсегда, я решила увидеть его в последний раз. Знала, что он остановился в гостинице «Ройал Оук». Пошла туда, но гостиница была окружена полицией и вооруженными людьми в штатском. Я затесалась в группу журналистов. На рассвете перед входом притормозила маленькая красная машина, под завязку нагруженная крупными мужиками в красных клубных пиджаках. Она проехала мимо входа и на следующем повороте круто завернула за угол. Я поняла, что это не просто так. Рванув за угол, я спряталась за помойными баками. Оттуда я увидела, как уродливые близнецы вытаскивают его из машины. Сам он идти не мог. Они поволокли его к черному входу. Стало понятно, что я упустила свой шанс. Сразу после этого полицейские расселись по машинам и разъехались. Через полчаса разошлись журналисты и фотографы.
Я вошла в гостиничный холл, молясь, чтобы мне было даровано увидеть его в последний раз, но место было безлюдно. Я подошла к консьержу и попросила бумагу и ручку. Написала коротенькое письмо, всего несколько слов. Я написала, как сильно люблю его.
Берд: Вы написали свое имя или оставили какие-нибудь координаты, чтобы он мог вас отыскать?
Сабрина: Зачем вы спрашиваете? Естественно, я написала имя, под которым работала. Я провалила свою миссию, сама знаю, и не обязательно напоминать об этом каждый раз.
Я оставила письмо на стойке и попросила консьержа вызвать такси. Вернулась на вокзал и уехала в Лондон семичасовым поездом. На вокзале Кинге Кросс пересела в такси и поехала в аэропорт Кройдон. Первым же самолетом улетела в Тель-Авив. Кодкод и Старик ждали меня у самого трапа. Старик обнял меня, я потеряла дар речи. Кодкод привез меня сюда, в центральный санаторий Длинной Руки. Более тридцати пяти лет я живу здесь и ни разу не покидала свою комнату. Целыми днями я просто сижу. Все мое имущест- во — это проигрыватель с парой пластинок Дани Зильбера и итальянская кофеварка.
Берд: Подождите секундочку. Вы уверены, что больше никогда не видели Дани?
Сабрина: Абсолютно!
Берд: Простите, что повторяю свой вопрос: вы Уверены, что не встречались с Дани на фестивале в Сан-Ремо?
Сабрина: Абсолютно уверена, но почему вы спрашиваете? Скажите же, что случилось на фестивале в Сан-Ремо?
Берд: Не задумывайтесь. Это совсем не важно.
Сабрина: Это должно быть важное событие, раз вы о нем упомянули. Что там произошло? Вы обязаны мне рассказать… Что там произошло?
Берд: Правда… ничего особенного, я просто хотел уточнить один из пунктов моего исследования.
Сабрина: Ах ты, сукин сын! Ты обязан рассказать мне, в чем дело.
Берд: Да говорю же вам, ни в чем… правда. Видимо, я капитально ошибся в общей оценке событий.
Сабрина: Ты — настоящий сукин сын! Я все рассказала, раскрыла самые сокровенные тайны, я позволила заглянуть в мою душу, а ты теперь отпираешься и не хочешь сообщить столь необходимую мне информацию. В последний раз спрашиваю: что там произошло?
Берд: Да бросьте вы… ничего особенного.
Сабрина: Вы ужасный человек, просто свинья.
В любом случае, я никогда больше не видела Дани. Более того, после той ночи в концертном зале я оградила себя от каких-либо контактов с внешним миром.
А теперь я хочу остаться одна, идите и никогда больше сюда не возвращайтесь. Вы мне отвратительны. Уходите, пожалуйста. Просто уходите..!
36
Израэль Израэли, бывший генеральный директор Длинной Руки, заключенный, восьмидесяти лет от роду.
Берд: Г-н Израэли, я так рад, что вы согласились встретиться со мной.
Израэль Израэли:
Берд: Для отчета: г-н Израэли не отвечает вербально, но кивает головой в знак согласия. Не хочу тратить ваше время, поэтому задам всего несколько вопросов с вашего позволения, разумеется.
Израэль Израэли:
Берд: Для отчета: г-н Израэли не отвечает, но кивает головой в знак согласия. Я буду прав, если скажу, что вы и есть Кодкод?
Израэль Израэли:
Берд: Для отчета: на этот раз г-н Израэли никак не кивал. Я попробую перефразировать свой вопрос. Вы можете подтвердить, что в пятидесятых-шестидесятых годах Длинная Рука сотрудничала на оперативном Уровне с шоу-магнатом г-ном Аврумом Штилем?
Израэль Израэли:
Берд: Можете ли вы сообщить что-либо о Сабрине Хофштетер, Дани Зильбере или Магде Москович?
Израэль Израэли:
Берд: Для отчета: г-н Израэли, кажется, потерял всякий интерес к моему интервью. Он отвернулся, и я не могу привлечь его внимание. Простите, что побеспокоил вас, г-н Кодкод, всего один вопрос. Пожалуйста, расскажите хоть что-нибудь обо мне. Меня зовут Берд Стрингштейн, я уверен, что вы знаете, кто я такой.
Израэль Израэли:
37
Дани
Они обе покинули меня, она и ее призрачная сестрица. Они похитили душу и иссушили источники музыкального вдохновения: чувство мелодии, гармония и переходы — всё исчезло. Я остался без напряжения диссонансов в пустом консонантном пространстве. Вдобавок я осознал, что моя карьера исполнителя клонится к закату. Надо отметить, меня это не слишком озаботило.
Что касается музыки, мне нечего было добавить, ни конкретного, ни абстрактного. Когда находишься в пустыне чувств, поневоле учишься развлекать себя невзрачным пейзажем и сухими руслами собственной души. Учишься жить с этим. Я совершенно перестал расстраиваться, можно сказать, что я был счастлив.
Прожив всю жизнь среди музыкантов, я понимал, что разочарование у творческих людей напрямую связано с невозможностью полного самовыражения. Иногда они прекращают говорить, потому что никто их не слышит. Другой раз они разочарованы, поскольку не находят слов, чтобы высказать то, что рвется наружу. В моем случае все было по-другому. Я чувствовал, что исчерпал свой музыкальный потенциал; я уже сказал все, что хотел. Миллионы людей, точнее, миллионы женщин были счастливы, слушая мою музыку с большим вниманием и энтузиазмом. Но вот пришло время, и все кончилось. Я выдохся. Мой музыкальный талант испарился напрочь. Если хоть какая-то творческая искра у меня и осталась, я хотел посвятить ее словам и поэзии.
Берд: Вы могли оставить музыку и стать поэтом.
Дани: Это нереально. Никому мои стихи не нравились, и поэзией на жизнь не заработаешь. Так что возможностей у меня было не густо. Я мог лишь растянуть закат своей карьеры. Я тогда подсчитал — и, кажется, был прав, — что обречен еще на тридцать пять лет на этой скучной планете. Поэтому надо было очень осторожно спланировать свое падение. Я должен был приложить все усилия, чтобы показать естественный спад, а не внезапную катастрофу. Аврум пытался спасти то, что осталось. Мы записали еще два альбома, Повторяющих наши собственные успешные проекты.
Мы наняли лучшего лондонского звукооператора, но мы позорно провалились. Мы продали всего чуть больше двухсот дисков.
Аврум был разорен, он был в отчаянии. Он потерял кучу денег. Он даже пытался убедить меня записать джазовый альбом, что было особенно странно, он был известен своей ненавистью к джазу и к чернокожим. Внезапно он изменил свои взгляды. Думаю, это случилось после того, как мы видели Майлза Дэвиса и Сонни Роллинса в Париже. Вдруг он стал большим поклонником джаза, настоял, чтобы мы послушали Стэна Гетца; даже пытался заключить контракт с моим любимым духовиком Четом Бейкером. Удивительно было наблюдать за преображением Аврума. Ему стала нравиться черная музыка; однажды он даже сказал, что, когда слушает джаз, у него «в голове цифры вертятся, как на счетчике бензоколонки, только почему-то всегда в обратную сторону». Как-то по случаю он предложил изобрести новый стиль еврейского джаза, специально для меня. Хотел использовать народные ритмы эфиопских евреев фалашмура.[56] Он думал, что у чернокожих и евреев много общего — кроме цвета кожи, разумеется. Считал, что я должен развивать идею Майлса о «холодном джазе». Я очень старался, но успех обходил нас стороной. Мы барахтались в грязной луже и терпели поражение на всех фронтах.
С тех пор как моя карьера стала рушиться, я избегал мыслей об Эльзе и ее иллюзорной копии. Когда они все-таки пробирались в мое сознание, то наполняли его непреодолимым стремлением к суициду. Хотелось сесть в машину, нажать на газ и врезаться в бетонную стену. С годами я понял, что это призрачная копия пытается убить меня. Она пыталась убить меня, а я ее оправдывал. В этом вся любовь. Это темный путь. Ты знаешь, где его начало, но даже не подозреваешь, куда он ведет. Он может резко повернуть к безграничной ярости, гневу и мести. Я научился избегать ее. Оставил все позади. Я никого не любил с тех пор: Время от времени я вступал в телесный контакт с обыкновенной женщиной, а однажды даже с настоящей аристократкой, потому что я — мужчина, а мужчинам свойственно вступать в контакт с плотью, предпочтительно женской.
