Евгений Титаренко - Изобрети нежность
В молчании накрыл письменный стол скатертью, принес хлеб, чашки для чая, сахар. Расставил тарелки каждому под руку – так, чтобы не надо было придвигаться, и сел сам.
– Ужинать надо…
Костя, а за ним Вика, не глядя друг на друга, взяли по ложке и медленно, крохотными глотками стали есть.
Не обращая на них внимания, Павлик расправился со своим супом быстро, без аппетита. Потом принес чай.
Костя ел без хлеба, Вика отламывала двумя пальцами по крошечке и, словно бы нехотя, отправляла в рот.
Чтобы немножко поторопить их, так как надо было еще убрать со стола, Павлик разлил чай, положил себе ложечку сахара и, обжигаясь, стал безвкусно глотать припахивающий почему-то лавровым листом кипяток.
– Ты парень, и ты должен быть благородным! – неожиданно сказала Вика. Костя, пожалуй, не хотел обострять обстановку и все-таки не сдержался. Буркнул в тарелку:
– Один только парень все должен?..
– А если бы не ты, я бы не решилась из дому уйти! – напомнила Вика.
– Вроде первый раз… – отпарировал Костя, так что даже Павлик посмотрел на него с любопытством. – Ты и раньше уходила. Я слышал.
Вика подняла на него большие, круглые от негодования глаза.
– Я к подружке уходила! Чтобы мама замуж за этого не шла!
Костя еще ниже склонился над тарелкой.
– У меня подружка на Слободской! Я у нее жила! Понятно?! – добавила Вика. И от возмущения тоже быстро, в несколько приемов, докончила свой суп. А Павлик почему-то ненавидел ее в эти минуты… Как будто она взяла и отняла все, что должно было принадлежать Ане.
И не сдержался: когда Вика хотела взять его чайную ложечку, довольно бесцеремонно перехватил ее.
– Ты чего это, Павлик?..
– Я тебе положил ложку. Это моя… – Злясь уже не только на нее, но и на себя, добавил: – После меня нельзя! У меня туберкулез.
– Но ведь был? – просто, совсем как Аня однажды, сказала Вика. И это получилось у нее до того похоже, что Павлику сделалось не по себе. Вика поднялась, залпом допив уже остывший чай, жалобным голосом поблагодарила:
– Спасибо, Павлик… – И, не взглянув на Костю, ушла в мансарду.
Костя, опустив голову, ковырял ногтем какую-то щель в крышке стола. Молчал, время от времени взглядывая на Павлика. Тот убрал уже и посуду, и скатерть, а он все сидел. Обстановка была по многим причинам тягостная для Павлика. Хотел как-нибудь расшевелить Костю. Но задержался у лестницы, подумал и стал молча подниматься наверх.
Дверь в мансарду была приоткрыта, и, войдя, Павлик снова затворил ее за собой. Вика словно ждала его. Подобрав ноги, указала на топчан рядом с собой.
– Садись… – И шмыгнула носом, поведя обиженными глазами на вход. Припухшие губы и не по-всегдашнему, как попало, взбитые волосы придавали ей совсем трагический вид. Павлик сел на краешек табурета.
– Ты не сердись на Костю…
– А что он: то спасает! А то бьет! – Голос ее опять дрожал.
Павлик почувствовал раскаяние. Каким бы ни был его жизненный опыт, он подсказывал ему, что плачут люди, в общем-то, всегда искренне. Когда им плохо. Разве виновата она, что такая, как есть?..
За одни сутки они все трое сильно отошли друг от друга, разделенные и замкнутые каждый в своих тайнах…
И Павлику вдруг захотелось рассказать Вике про тополь на огородах, про Аню… Чтобы она могла думать о том же, о чем думали они с Костей, чтобы не чувствовала себя отторгнутой…
– Ты не обижайся на него… – тихо попросил он. – Костя сейчас нервничает… Волнуется, понимаешь?.. – Павлик помедлил. – Ведь тогда, ночью, кто-то стрелял в нас! А еще… – Теперь он заколебался. – Ты Аню знаешь?.. – И что-то в лице его, в голосе было такое, отчего Вика насторожилась.
– С того берега?.. Она к вам ходит. Хорошенькая такая. С косичками!..
– Ходила… – поправил ее Павлик. – Больше не ходит. Потому что… нет больше Ани… Похоронили ее. В речке нашли… Утонула…
Ночью, когда Вика узнала про убийство у калитки Мелентьевых, она почти не взволновалась. Может, оттого, что пострадавший был чужим для нее, незнакомым человеком. А тут вдруг побелела вся. Павлик даже испугался.
– Утонула… – как эхо, повторила Вика, едва шевельнув губами. – Где?.. Когда?
– В полынье… Позавчера ночью… – ответил Павлик. – Шла ко мне и… утонула. – Потом добавил: – Вот… Ты не сердись на Костю…
Вика всхлипнула, потом тихо-тихо заплакала.
– Я не сержусь… – Она прикрыла глаза ладошками, и сквозь пальцы блеснули слезы. – Только ты не говори ему, что я не сержусь… Ничего не говори… Ладно?
– Ладно, – сказал Павлик. – А ты не плачь. Из-за чего ты плачешь?
– Так… Из-за мамы. Где теперь мама?
– Мать в Мурманске! – опять начиная испытывать раздражение, напомнил Павлик.
– Да!.. А у нее денег нет!
Павлик вздохнул, направляясь к выходу.
Еще про нежность
Стук в дверь, как и той, позапрошлой ночью от неожиданности показался громким. Хотя стучали довольно робко.
Павлик замер на лестнице. А Костя тут же вскочил на ноги, показал ему на белый костюмчик возле этажерки, нырнул в кухню и выключил там свет.
– Узнай, кто, Павка! Чужому не открывай!
Стук повторился. Теперь уже громче, настойчивей.
Павлик набросил на Викину одежду старенький плащ Татьяны Владимировны, глянул на вход в мансарду, дверь которой чуть-чуть приоткрылась, и шагнул в сени.
– Кто?
– Письмо возьмите! – голос был женский.
Но Павлик, обретя равновесие, немножко помедлил, прежде чем открыть дверь.
На крыльце, кутаясь в ту же пуховую шаль, стояла Фаина, жена Кузьмича. Протянула ему конверт.
– От матери… Написано: Павлику или Косте какому-то.
Павлик поблагодарил, незаметно глянув по сторонам. Но кроме Фаинки, как называли ее женщины в толпе, близ дома никого не было.
Женщина не ответила на его «спасибо». Усталая и безразличная, пошла назад, к дому.
А Павлик запер дверь на засовы.
– Это от мамы. Письмо, – сообщил он в сторону мансарды. – Соседка принесла…
Письмо обрадовало и напугало одновременно: Павлик боялся тревожных сообщений еще и отсюда…
Подошел и стал заглядывать через его плечо Костя.
«Павлуша! Сыночек мой! – писала Татьяна Владимировна. – Только отъехала – и тяжело-тяжело вдруг стало на сердце. Хотела даже вернуться. Как ты там, родной? Все ли хорошо у вас? А за меня ты, пожалуйста, не волнуйся. Знай, что все у меня будет отлично. И еще знай, что дороже всего на свете у меня ты. Смотри напиши мне, если у тебя что-нибудь не так! Почему у меня тревога на сердце? Я брошу, Павлик, и эти гастроли, и все на свете – я сразу приеду, если даже тебе станет просто грустно. Я сделала бы это уже сегодня, но утешает мысль, что рядом с тобой наш чудной Костя, наша славная Анечка. Ты, Павлик, тоже будь очень внимателен к ним…»
А дальше Татьяна Владимировна, будто чувствуя издалека даже то, о чем они с Костей говорят здесь, писала:
«Нежность, сынок, имеет прекрасное качество: возвращаться удесятеренной. Не жалей ее для других, для близких тебе, для окружающих…»
Он спрятал это письмо рядом с записной книжкой Ани. Теперь у него все самое дорогое, все, что навсегда, на всю жизнь, – будет рядом с этим письмом и этой книжкой.
Тоска
Хорошую, медленную тишину, что вошла в дом после того, как Павлик еще раз перечитал и спрятал письмо, нарушила Вика.
Павлик думал, когда заходил к ней в мансарду, что они хоть чуточку объединятся в доме. Но изменить ему ничего не удалось. И они были опять каждый сам по себе.
Это стало особенно ощутимо, когда спустилась Вика.
В поисках только что полученного письма она скользнула глазами по рукам Кости, Павлика, и уголки ее обиженно припухших губ дрогнули. Мол: «Вам письмо, а мне нет письма. Ну и читайте без меня, раз прочитали. И прячьте…»
А с какой стати они должны были читать письмо Татьяны Владимировны ей, досадливо подумал Павлик. Ведь не для нее оно?.. И даже совсем не для нее.
Наверное, Костя подумал о том же. Ерзнул на табурете. Хотел что-то сказать, но только поморщился, неуверенным движением убрал назад волосы и ничего не сказал.
В натянутом молчании Вика собрала в стопку постельное белье, подушку, на которых спала две прошлых ночи, положила сверху костюмчик, потом взяла все это в охапку и направилась к лестнице.
– Вика! – наконец не выдержал Костя. Она задержалась на нижней ступеньке, но не обернулась. – Что ты выдумываешь?! – Костя даже привстал. – Зачем это?!
– Я буду спать там… – ответила Вика с надрывом в голосе. И пошла наверх.
– Ты уже раз вывела меня из терпения!..
Вика не ответила. И когда закрывала за собой дверь мансарды, лицо у нее было несчастным.
Костя посмотрел на Павлика, словно бы тот мог что-нибудь сделать. А Павлик раньше и думать не думал, что могут складываться такие положения… Одно только появление Вики уже нарушило все привычное, установившееся и потому необходимое, когда человек устраивает свою жизнь не на день или на два, а навсегда. Из-за Вики каждая минута пребывания в доме стала повинностью…
