Вера Галактионова - На острове Буяне
И кивала, кивала, соглашаясь с собою: «Ничего. Не пропадут. А чем так жить!..»
Она шелохнулась, чтобы уйти отсюда и больше ничего уже не слышать из плохого, что есть на этом свете. Как вдруг белоголовый мальчик лет двух, в душегрейке и в меховых ладных башмачках, выбежал в коридор из дальних комнат – и застыл. Он держал во рту грецкий орех, кругло обхватив его блестящими губами, и разглядывал Брониславу снизу во все глаза.
Она кивнула и ему – всё с тою же покорной грустью: «Ничего, ничего…» Тогда мальчик кивнул ей тоже – охотно и весело. А потом вытащил орех изо рта, положил его в руку Брониславе и убежал. И Бронислава печально сунула тёплый, мокрый орех себе в рот.
Она спохватилась тут же – «Дура! Ну – дура!!!» – и убрала орех в карман. Улыбаясь убежавшему мальчику долгой безрадостной улыбкой – «Ох, знал бы ты, какая тётка-то – дурища! Батюшки-светы…» – она сжимала тёплый орех в кармане с благодарностью.
[[[* * *]]]
– …Зачем же хороших-то терять? – не понимал Козин. – Таких, как Зойка? Товароведша – это же не женщина, а целые закрома! Да такая женщина, она десятерых Шальиных прокормить может!
– Она мне обещала баян купить, – хмуро вспомнил Кеша. – Зоянда пресловутая. Приманила возможностью беспрепятственной виртуозной игры на баяне. А сама – выпнула за порог. По ходу жизни… Лягается она сильно. Чрезмерно сильно, понимаешь? Только в этом всё и дело.
– Зачем тебе баян?
– Играть. И даже петь при этом. «Глобус крутится, вертится». «И мелькают города и страны»… Не купила. Зоянда.
Кеша сморгнул от душевной глубокой обиды и поник.
– Нет, всё равно: неосмотрительно ты поступил. Оставил Зойку одну, без пригляда, – размышлял между тем Козин. – Её же любой свободный художник себе захватит как идеальную стартовую площадку! Для творческого взлёта. Пока ты тут сидишь.
– Да будь женщина хоть какая хорошая, а всё равно как-то… – крутился, томился и мучился Кеша, пытаясь выразиться поточнее. – Оскомина!.. Как-то вот… оскомину набиваешь! И быстро, между прочим. Чем лучше женщина, тем быстрей – оскомина. Парадокс!
– Ничего. Уговоришь. Чтобы ты – да не уговорил?!. И наплюй ты на её плешь. Не обращай внимания. В женщине главное – не голова. В женщине главное – совсем другое место: квартира. Городская! Ну какой из тебя сельский труженик?! Или из меня?!.. А этой, своей сожительнице местной, скажи…
– Так она ж теперь как раз не сожительница. Это Зойка получается – сожительница. Ты, Козин, вникни только в страш-ш-шный парадокс, который приключился со мной! Если уж на ком и жениться надо было через загс, то – на Зойке!!! Там – и стол, там – и дом. Вечный хлеб! И за пазухой два астраханских арбуза… Понимаешь, Козин, во что я вляпался с этой здешней никчёмной женитьбой? Хрумкин припал к Зойкиному холодильнику, а я потерял личную жизнь в городе! Он же надудится – и решительно не понимает разницы, как все мессианцы, между своим и чужим!
Какое-то время они молчали. Вдруг Козин выругался тихо и грязно.
– В моём доме ничего плохого про Хрумкина чтобы я не слышал! – вскричал он затем, как ужаленный, и стукнул по столу вилкой. – Это пошло, в конце концов! Дурной тон! Ругать Хрумкина… У него же – связи железные в управлении, идиот!.. Или ты хочешь, чтобы передо мной все двери отечественной культуры оказались закрытыми напрочь?!. Похоронить себя в Буяне я не намерен, учти! У меня другие планы!
– Извини, старик, – растерялся Кеша. – Пожалуйста, извини за Хрумкина. Я перебрал! Ты же знаешь, мы с ним – друзья… Ну, хочешь, я на коленях прощенья за Хрумкина у тебя попрошу? И даже стихотворение одно тебе прочитаю, которое Хрумкину нравилось! Про царицу по фамилии Савская. Я ему всё время это читаю, старик! Он его ценит. И тебе около Пегаски читал, ты забыл просто!
Кеша торопливо выбросил руку вперёд:
<s>«И часто плакал от испуга,<s>Умом царицы ослеплён,<s>Великолепный Соломон!..»
– Вот, вот. Великолепный Соломон, – с нажимом повторил Козин. – То-то же. Между прочим, Хрумкин – человек с беспроигрышной, потрясающей родословной! Не скажу точно, с какой, но… Поверь: он, он – наш рулевой в искусстве. И нам, безвестным лапотникам, остаётся только бежать за его блок-флейтой, усердно петлять косым хрумкинским путём, понял? Или сидеть без всякого продвижения на буянской печке: законсервироваться, то есть, напрочь. Погибнуть заживо в своих дремучих нетях и весях. Третьего не дано.
Кеша смотрел на Козина с ужасом:
– …Как же ты прав! Ну, извини ещё раз…Полагаешь, мой лучший друг Хрумкин может вытащить меня из этой глухомани в сферы искусства? Нет, старик, я же ничего не знал про его связи. Я этого пресловутого Хрумкина… Я лично – с собственной руки его редькой вскормил! Как младенца! Бескорыстно… Он меня шампанским вспоил, как младенца, а я… Ты знаешь, как он мне доверял? В пьяном виде кричал даже и бахвалился всячески, что его настоящая фамилия раньше Фрумкин была. Впал в манию величия? Или… Может и врал. Но на него непохоже.
– Погоди, Фрумкин, говоришь? – насторожился Козин.
Он снял, не вставая с места, красную толстую книгу с полки, отодвинув кастрюлю, и стал листать на столе, рядом с тарелкой кильки.
– Непонятно, но бодрит… – бормотал он.
[[[* * *]]]
Брониславу клонило в сон, в равнодушье, в безразличие. Выяснять было больше нечего и незачем. Она устала переступать с ноги на ногу и разулась. А потом уселась босиком, в коридорной полутьме, на низкий табурет для обуви, под полу рыжего полушубка. От него пахло теплом, домом и нафталином.
«Вот и кончилось всё, – думала она. – Вот и кончилось… Домой бы пойти, да сил нету. Ничего уже нет. Позор один вышел. И всё…»
– Фрумкин, Фрумкин, – меж тем листал страницы Козин. – Так. Революционер… Ссылка… Канск, Абакан… В Красноярске работал в губкоме… «Пробыв несколько дней в Екатеринбурге, я отправился в Москву». Погоди, а как он там оказался именно в дни расстрела царской семьи? А потом сразу стал заместителем наркома финансов?
– Не врал, значит, беззубый гад, флейтист! – восхитился Кеша. – Что у него предок – революционный шишкарь был. Который их в Сибири бросил! То-то я гляжу – всякого замшелого антиквариата у Хрумкина полно. Ты был в его квартире? Ты был?
– Нет, но… Теперь – почту за честь! – выпалил Козин с готовностью. – Погоди, а у тебя-то фамилия… Что-то знакомое, как будто, я где-то встречал. На этой, кажется, странице…
– Ну, нас то Шалиными записывали, то Шальиными, – с неохотой отвечал Кеша. – Исетск – хоть и город, а невежества там хватало… В общем, ничего особенного. Я от этого дикого места на земле давно отмежевался. Забыл, как дурной сон… Неужели по мне не видно? Что я давно взлетел над своей средой!
– А сегодня разве среда? – удивился Козин.
– Суббота, – не сразу вспомнил Кеша. – Но я и над субботой взлетел.
И снова Бронислава слышала сквозь дремоту шелест страниц. «Посижу ещё чуток, – подвигала Бронислава пальцами ног на чужом холодном половике. – И уйду. Век в одиночку доживать. Всё равно уж теперь».
– …Точно! В убийстве царской семьи… – читал Козин. – Отряд красноармейцев, в который входили… Так, так, так. Ага! Егор Шалин!.. А не шестёркой ли он у хрумкинского деда был? А? У фрумкинского, то есть? Твой дед Егорша?
– Да ты что? – вскричал Кеша, не веря своему счастью. – Дай глянуть… Нет, я знал, конечно. И Хрумкин мне навязчиво внушал и даже плевался: «Между нами много общего!.. Таинственным образом связаны мы навеки, хотим этого или не хотим! Я и ты – мы обречены на гадский, роковой, нерасторжимый союз». Но чтобы в книжке то же самое пропечатали? На уровне предков? Невероятно…
Снова наступила долгая, висячая тишина.
– …А у нас почему ни у кого в Исетске антиквариата нет? – требовательно спросил Кеша. – А у нас почему в кармане – вечно вошь на аркане, блоха на цепи?.. Почему?
– А я откуда знаю? – рассеянно ответил Козин.
– …Погоди. Неужто ваши с Хрумкиным легендарные деды… – снова заговорил он через время, потирая лицо ладонями. – Бок о бок. Великие дела творили?!. Хм, очень даже может быть… Да, братцы, в таком случае – измельчали вы. Оба.
– Но-но! – вдруг заносчиво вскричал Кеша. – Ты – что угодно можешь говорить обо мне лично, но про Хрумкина!.. Изволь извиниться. Сейчас же.
– Да я… Извини, конечно. Я же – ничего! – растерялся Козин. – Он – славный парень, совсем простой. Ну что, на колени мне перед тобой встать? Да я… Я встану! Я даже запомнил. То, что ему нравится. «И часто плакал от испуга…»
– «Умом царицы ослеплён!» – поучал Козина Кеша.
– «Великолепный Соломон!» – с готовностью подхватил Козин, тяжело рухнув на колени. – Извини ещё раз… Соломон! Соломон! Соломон!!!
– Вот именно: Соломон. В моём присутствии – не позволю! Потому что Хрумкин для меня! И я – для него… Да, именно – я! Я!.. Ослеплён! Ослеплён! Ослеплён!!!
Затем рюмка звякнула о рюмку.
– А ведь, хорошо, – выпив, медленно проговорил Козин, удивившись своим каким-то тихим мыслям.
