Эрвин Штритматтер - Оле Бинкоп

Мартовский месяц ныряет в кусты, обступившие деревенскую лужайку. Оле стучится в запертую дверь. Аннгрет не открывает.

— Эге-гей! — Он обходит кругом дома и из палисадника стучит в окно чистой горницы. Неохотно выкликает имя бывшей своей жены в лунную ночь. Ничто не шевелится. Оле смотрит на сырно-желтую луну. Она вроде как усмехается. Он плюет в направлении луны и яростно стучит по крестовине окна. Прислушивается и наконец различает шепот:

— Юлиан, ты?

Оле шарахается в сторону, словно лесопильщик собственной персоной выскочил из дому. Настолько горе его еще не затвердело, чтобы не пробудиться при этом шепоте, обращенном к сопернику.

Мужчины уныло утоляют голод молоком из глиняной крынки. Потом Оле ложится рядом с Германом на набитые соломой мешки. «Что мое — то твое». Родоначальники нового крестьянского содружества греют друг друга в эту морозную мартовскую ночь.

Солнечные дни вселяют нетерпение и в гордячку Аннгрет. В этом году она не отправляется, как другие, с вилами на плече удобрять землю, дабы щедрее были ее плоды. За зиму Аннгрет сильно переменилась: земля и плоды полностью выпали из круга ее интересов.

Аннгрет надевает свой парадный костюм и высокие дамские сапожки, на городской манер набрасывает на плечи плащ и идет по деревне, словно приехавшая в отпуск горожанка.

В такой солнечный день на деревенской улице полно охотниц посудачить. Зима-то ведь бедна впечатлениями. А разрыв Аннгрет с мужем, право же, лакомый кусочек для кумушек! Вот она идет, эта прелюбодейка, нарядная и независимая, — ну как ее пропустить без пересудов?

Худосочная и узкогубая жена Серно рассыпается в комплиментах:

— Убей меня бог, Аннгрет, ты с каждым днем хорошеешь! Ну как тут мужчинам не посочувствовать!

Аннгрет облизывается на эти сладкие слова, как кошка на сметану.

— Не думайте, что мне это так легко далось!

Об этом и речи нет! Фрау Серно отлично понимает, что расстаться с законным мужем не просто, но ничего другого нельзя было ожидать: коммунист и хуторянка — это же смешанный брак. Сама кровь в ней восстала и возжаждала освобождения.

— Нет, дело не в этом, — говорит Аннгрет. — Всему причиной любовь.

— Конечно же, любовь. Ну что? Скоро надо ожидать свадьбы или как?

Этим вопросом она угодила в больное место Аннгрет.

— Спасибо за внимание. Всему свое время.

Деревенской библиотекой заведует фрау Нитнагель, жена бургомистра. Аннгрет впервые переступает порог библиотеки. Фрау Нитнагель рада. Новая читательница! Как и все библиотекари, она делит людей на читателей и нечитателей; Аннгрет должна пополнить собой статистические данные.

— У меня здесь разные рубрики: сельскохозяйственные рабочие, крестьяне-бедняки, переселенцы, середняки, богатые крестьяне и прочие. В какую рубрику мне занести тебя, Аннгрет?

— Тебе лучше знать! Я бы считала, что в «богатые крестьяне».

Аннгрет долго роется в книгах, ища какую-нибудь себе по вкусу. Только бы не русская — с этими странными именами, которые нормальный человек и запомнить-то не в состоянии.

Наконец находит подходящую: «Я пою Америку».

Дома она заваривает кофе и пытается читать. Мысли ее блуждают где-то далеко.

В книге говорится не столько об Америке, сколько о негритянском певце. Аннгрет не может себе представить, что чернявая лесничиха по правде читает книги; эта особа, наверно, корпит над ними, чтобы производить впечатление на мужчин. Тревога пронизывает каждую жилку Аннгрет. Дрожащая, вечно ожидающая несчастная женщина — вот какова она нынешней весной.

В сумерках она уже сидит в хибарке матушки Себулы.

— Разложи карты, и по руке мне погадай, и зеркало свое спроси!

Влюбленная Аннгрет все себя от волнения, нервы ее натянуты до предела! Неужели матушка Себула теперь не поможет ей, как некогда помогла рыбацкой дочке Аннгрет Анкен?

Аннгрет говорит и говорит. Старуха Себула, умная женщина, ободряюще усмехается. Тот, у кого спрашивают совета, должен что-то знать о том, кто спрашивает.

Наконец Аннгрет умолкает. Тишина водворяется в хмурой старушечьей каморке. Из кармана матушки Себулы вылезает летучая мышь.

— Игитт, мразь ты эдакая!

Себула улыбается, открывает окно, и крылатая мышь исчезает в вечернем сумраке.

— Первый черт вышел! — Вся путаница в жизни Аннгрет происходит от благосостояния.

Аннгрет возражает. Она оказалась между двумя мужчинами, отсюда и путаница. Одного она больше не любит, да и никогда, собственно, не любила; о том, кто ей дорог, не знает, дорога ли она ему в той же мере.

Матушке Себуле доводилось распутывать и более запутанные истории. Она хитро улыбается и ковыляет в свою спаленку. Оттуда приносит порошок и проводит по нему сухой-пресухой косточкой.

— Всыпь это в питье лесопильщику, он к тебе и прикипит. — Себула вытаскивает из кармана зеркальце, бормочет что-то и вглядывается в полуслепое стекло. — Троих я вижу в зеркале: две пары штанов, одна юбка. Штаны слева, штаны справа — в одних сумасшедший. Режь, жги, кати! Зеркальце, кто — скажи!

Тишина. Аннгрет кажется, что она слышит, как бьются о стекло жирные весенние мухи. Рука матушки Себулы, держащая зеркало, склоняется вправо.

— В правых, в правых штанах сумасшедший!

Как же быть бедняжке Аннгрет?

Матушка Себула растолкует ей, как сделать сумасшедшего услужливым и полезным, если Аннгрет не поскупится и даст сжечь пятидесятимарковую кредитку.

Аннгрет не скупится и выкладывает пятьдесят марок на стол.

Теперь пусть она положит руку на деньги и смотрит в покрасневшие глаза своей старой благожелательницы, покуда бумажка не станет горячей.

Вся дрожа, Аннгрет выполняет то, что ей велено. Бумажка нагревается, даже потрескивает, или ей так кажется? Вот она уже горячая, жжет! Аннгрет отдергивает руку, дует на нее, трет о мочку уха. Хоть бы пузырей не было!

Пятидесятимарковая бумажка исчезла. Себула с окаменелым, как у покойника, лицом откидывается на спинку стула. Жужжат жирные мухи. Время течет. Страх пронзает Аннгрет: уж не умерла ли старуха у нее на глазах?

Но вот двойной ее подбородок задвигался. Старуха проглотила слюну, откашлялась и вернулась из преисподней на свет божий. Вот тебе совет из подземного царства: жил-был человек, он вообразил себя королем Фландрии и ничего не хотел делать. Разум его угас, но у него была умная жена. «Скажи-ка, ты король Фландрии?» — «Да, и принц Оранский». — «Так покажи мне твои сокровища». Безумный пошел в поле и вернулся с грудой камней. «Это твое золото, король Фландрии?» Муж снова пошел в поле и принес еще камней. С утра и до вечера он таскал большие обломки валунов. На третий день камней оказалось довольно, чтобы воздвигнуть стену вокруг двора и запереть в нем сумасшедшего. Так оба они достигли цели: безумный и его жена.

Пусть Аннгрет сама догадывается, о чем говорит эта легенда. Яснее матушка Себула высказаться не может. Народная полиция бдительнее, чем старый полевой жандарм, тот иной раз сам приходил к ней за советом.

В лесной лачуге Дюрров на самом пороге имеется впадинка. Четыре или пять поколений лесных рабочих выросли в этом дощатом домишке. Впадинку протоптали тяжелые сапоги лесорубов, деревянные башмаки и босые детские ножонки. Полы в комнате белы, как белая скатерть; даже гвозди, которыми прибиты доски, блестят, словно начищенные наждаком.

Эмма Дюрр не может все время плакать да плакать. Товарищи, вы же знаете, истинная печаль кроется глубоко. После смерти Антона она работает в женской лесной бригаде. Тяжелый труд в жару и непогоду.

Дома ребятишки сами стряпают себе обед как придется. Случается, что Антон Второй, вообще-то расторопный парнишка, забудет посолить картошку или посахарить ягодный суп. Эмма Вторая морщит губы:

— Да это же бурда какая-то!

Антон Второй с великолепной небрежностью, совсем как взрослый, отвечает:

— Ты вспомни-ка тысяча девятьсот сорок пятый!

Эмма Вторая вдумывается в названную дату, но ни суп, ни картошка от этого вкуснее не становятся. Ребята начинают пререкаться, опрокидывают горшок с супом и оба, разными дорогами, бегут к матери в лес — жаловаться.

— Погодите, погодите, — говорит Эмма, — вот приду домой и наварю вам супу из розог да березовой каши!

Дети хохочут. Согласие в их маленьком мирке восстановлено.

Сейчас весна, и надо обрабатывать большой огород за домом; на то, что потребительская кооперация обеспечит всю деревню овощами, рассчитывать не приходится. Но не только в огороде недостает Эмме Антона. По вечерам не с кем побраниться и некого приголубить.

Ах, какая жизнь была у них при Антоне! То и дело отворялась дверь, товарищи приходили, спрашивали: «Как мы поступим? Что ты скажешь относительно общего положения, Антон?»