Владимир Кунин - Толчок восемь баллов
— Ну что ж… — неуверенно пожал плечами Герстнер.
Линейка тронулась. Маша обернулась, долго смотрела на Родика у кареты без колес…
***Ночью небо было ясным и чистым. Лунный свет струился в окна бывшей кареты. Забывшись в тяжелом сне, разметался Родион Иванович Кирюхин — отставной корнет двадцати семи лет от роду…
Тихо скрипнула дверца кареты. Родик всхрапнул, почмокал губами, перевернулся на другой бок. Дверца заскрипела громче и стала открываться сама по себе. Откуда-то подул ветер…
Родик приподнял взлохмаченную голову, с трудом открыл сонные глаза. В проеме дверей вдруг возникло дивное свечение…
— Кто?.. Что?.. — Ошеломленный Родик затряс головой, стараясь стряхнуть с себя это наваждение.
— Родик… — прошелестел голос Маши.
— Машенька! — Родик приподнялся на локте. Свечение стало угасать, и в проеме дверцы кареты возник силуэт Маши. Где-то далеко полыхнули зарницы…
— Родик… — сказала Маша и опустилась перед ним на колени. — Сегодня последняя ночь. Завтра меня уже не будет.
— Что ты, Машенька?! Что ты?! — зашептал Родик. — Родная моя, любимая…
Маша закрыла за собой дверцу кареты и стала раздеваться.
— Родик, сегодня последняя ночь в нашей жизни… Я хочу, чтобы у нас с тобой было все как у людей…
И тут грянул страшный гром!!! Сверкали молнии, хлестал ливень, небо раскалывалось диким грохотом! Казалось, что возмутились все силы небесные и в ярости своей хотят раздавить, утопить, уничтожить эту нелепую, беззащитную старую карету без колес, стоящую на голой земле…
Обнаженные и счастливые, они лежали, слегка прикрытые старой лошадиной попоной, и Маша нежно говорила Родику:
— Если бы ты знал, как я благодарна Господу, что встретила таких людей, как Антон Францевич, как Федя, Тихон… Как ты — любимый мой, жулик мой ненаглядный…
— Ну почему жулик, Машенька? Я же не для себя — для дела, для людей… — У Родика уже закрывались глаза.
— Да разве я виню тебя, солнышко? Я же понимаю, что ты просто живешь в такой системе, где без этого еще долго будет не обойтись. Спи. Спи, мой родной… Спасибо тебе и прости меня, Господи!..
***30 октября 1837 года митрополит благословлял паровоз, к которому были прицеплены семь вагонов и шарабанов, украшенных флагами, и одна платформа, где водрузилась черная карета государя с царским гербом.
Два служителя культа из команды митрополита ловко укрепили большую икону спереди паровоза, навсегда подарив России трогательную традицию украшать паровозы портретами святых.
Толпы народа окружали первый поезд. Больше двухсот человек стали его пассажирами — министры и генералы, члены Государственного совета и придворные, дипломаты и иноземные гости столицы…
Бесплатно раздавались рекламные миткалевые платки с изображением первого русского поезда. С тем же рисунком продавались коробки конфет. Повсюду сновали одинаково одетые в штатское «ребята» из спецслужбы охраны двора…
Четверо наших героев стояли с обнаженными головами рядом с фыркающим паровозом, нетерпеливо ожидая конца церемонии. Только Маша в шляпке с искусственными цветами была грустна и задумчива.
— С Богом! — Митрополит осенил паровоз крестным знамением.
— По ваго-о-о-нам! — протяжно закричал Родик. Герстнер прыгнул на паровозную площадку, схватился за рычаги.
Родик подсадил Машу на тендер с коксом и горючими брикетами, где ее ожидала Фрося, и сказал:
— Мы пробежимся по вагонам — проверим, все ли в порядке.
Вместе с Пиранделло и Тихоном они помчались в хвост поезда.
Трижды прозвенел станционный колокол, троекратно ахнул орудийный салют. Герстнер двинул рычаги управления, прокричал Маше и Фросе с истинно русской бесшабашностью: «Поехали!!!» — и махнул рукой.
Под восторженные народные вопли поезд двинулся, набирая ход.
Пиранделло, Родик и Тихон на ходу запрыгнули в предпоследний вагон. Последней в составе была платформа с каретой государя, охраняемая четырьмя молодцами из спецслужбы Третьего отделения.
Черная служебная карета с гербом была забита визжащими от восторга молоденькими фрейлинами. В центре дамского букета блаженствовал Николай. Внезапно из кареты раздалась знакомая мелодия музыкальной шкатулки. Мгновенно задернулись занавески, и восторженный визг перешел в голубиное воркование…
***Расфранченные Тихон, Родик и Пиранделло шли по вагонам, встречая на своем пути всех, с кем сталкивала их судьба в начале этой истории.
Бывшие бандиты-извозчики, затянутые в кондукторскую униформу, с рожками на груди, были до приторности любезны с именитыми пассажирами, раболепно отдавали честь нашим героям.
Одного Пиранделло прижал в угол, прошипел угрожающе:
— Как рожок висит?! А ну поправь сей минут!..
— Виноват, вашбродь…
— И дудеть через каждую версту, как было велено!
— Слушаюсь, вашбродь…
Во втором вагоне Тихон прихватил двух секретных агентов:
— На основании высочайшего повеления — курение запретить, вольнодумства и высказывания — пресекать и записывать.
— Слушаемся, вашбродь… Бусделано!
В третьем вагоне тот же Тихон замер от ужаса — там сидел Бенкендорф. Что-то шептал ему на ухо Булгарин. Увидев Родика, Булгарин всплеснул руками:
— Родион Иванович! Дорогой!.. Я как раз хотел показать вам рукопись моей новой статьи во славу…
— Виноват. Не имею чести… Приятного путешествия, — сухо поклонился Родик и вышел.
Иронически глядя на Булгарина, Бенкендорф одним движением пальцев отпустил остолбеневшего от почтения Тихона.
В третьем вагоне Меншиков, Воронцов-Дашков, Бутурлин, Татищев смотрели в окно на проселочную дорогу, по которой, безнадежно отставая от поезда, скакал в дрожках граф Потоцкий…
— Этот идиот поспорил со мной, что обгонит паровоз на обычной лошади, — усмехнулся Бутурлин.
— В карете прошлого далеко не уедешь, — глубокомысленно заметил Меншиков и потерял интерес к Потоцкому.
В пятом вагоне сидел почетный гость Царскосельской дороги Арон Циперович с кучей детей и женой необъятных размеров.
— Уже зима, а снега нету!!! — находясь в сильном подпитии, закричал Арон и рванулся навстречу Тихону с бутылкой в руке.
— И лето было без дождя!.. — Тихон расцеловал всех детей Арона, но бутылку отстранил: — Не могу, Арончик… Не могу. На службе.
С риском для жизни перелезая в шестой вагон, Тихон объяснил Родику и Пиранделло:
— Наш резидент в Австрии… Грандиозный разведчик!
Шестой вагон произвел на наших героев потрясающее впечатление.
В углу у окошка сидел сам Иван Иванович! Но в каком виде!.. На нем была розовая вышитая шелковая косоворотка, шелковые голубые плиссированные порточки, щиколотки охватывали парчовые онучи, а солнечно-желтенькие лапоточки были подвязаны серебряными шнурами! На голове лисий треух со страусовым пером и медным двуглавым российским орлом. На золотой перевязи — знакомая длинная шпага.
Иван Иванович нежно, по-девичьи, прижимался к бывшему меншиковскому лакею Васе. У здоровенного Васи были подбриты бровки и намазаны ресницы. На шее завязан рекламный платок…
У Родика, Тихона и Пиранделло даже рты открылись от такого зрелища. Но тут Иван Иванович поприветствовал их ручкой и послал воздушный поцелуй. А Вася очень мило передернул плечиками и кокетливо им улыбнулся. Тут наши герои очнулись от оцепенения, сплюнули и бросились вон из вагона…
Седьмой открытый вагон с оркестром Преображенского полка они проскочили насквозь и, отдуваясь, заняли свои места на тендере рядом с Фросей и Машей.
— Ну как? — крикнул им Герстнер, ведя поезд. — Все о'кей?
— О'кей, — мрачно сплюнул Федор.
— Кошмар!.. — прошептал Тихон.
— Действительно все в порядке? — спросила Маша у Родика.
— Да, Машенька… Конечно. Не волнуйся. Все путем…
Маша внимательно оглядела каждого, погладила Фросю.
— Ну что ж… Теперь я за вас спокойна. А мне пора. Как говорится, спасибо за компанию, извините, если что не так. Уж больно я вас всех полюбила. А тебя, Родик, особенно…
В чистом небе неожиданно сверкнула молния. Маша встала. Раскинула руки в стороны, подставила лицо встречному ветру.
— Уже, уже… — печально проговорила она куда-то вверх.
Контуры ее фигурки вдруг заполыхали синим пламенем, да таким сильным, что все в испуге отшатнулись! А потом на глазах у наших героев Маша стала растворяться в воздухе. Свет, излучаемый ею, слабел и слабел и вовсе погас. И Маша исчезла. Осталась на ее месте только шляпка с искусственными цветами.
— Нет! Нет! Нет!.. — в отчаянии закричал Родики вскочил на ноги. — Машенька! Я люблю тебя!.. Я люблю тебя, Машенька!..
— Вознеслась… — прошептал Тихон и перекрестился. Перекрестился и Федор. Фрося неотрывно смотрела в небо.
— Этого не может быть… — еле выговорил Герстнер.
— Значит, может, — тихо заплакал Пиранделло.
