Илья Бояшов - Безумец и его сыновья

Долго бродил безутешный отец, спрашивая приставов да околоточных — не видел ли кто мальчишку, шустрого и вихрастого. Перекрестясь, влезал в балаганы — не там ли он глазеет на представления. Надеялся и на каруселях сыскать сорванца. И горевал — как без сынка вернется домой, что скажет своей жене.

В то же самое время на другой площади зазывал, кривляясь, беспутный Алешка народ в палатку:

— Не пожалейте, господа, копеечку! Прокачу вас вокруг всего белого света!

Рядом стоял и хозяин палатки, старый цыган. Находились ротозеи — маленький плут хватал за руку любопытного, заводил в палатку, где было пусто, лишь на столе горела свечка. И обводил вокруг того стола. Посетитель оказывался на улице озадаченным. Алешка же вновь верещал, приманивая бездельников, звенели копеечки за пазухой у малого, цыган, между тем, потирал руки, время от времени принимался мальчишка напевать да приплясывать:

— Я гуляю, как мазурик,Пропаду, как сукин сын.Меня девки не помянут,Бабы скажут: «Жулик был».

Зрители толпились и, дивясь на его возраст, смеялись частушкам. Так, вместе с новоявленным товарищем-цыганом дурачил он народ!

А когда уже выплакала все глаза матушка, и отец, готов был пойти в церковь на помин души малого — плут появился. И щеголял, в сапожках, в поддевочке, в кулаке зажимал золотой, а в карманах звенели пятаки, свисала цепочка от серебряных часов. Где пропадал, матушке с отцом про то не сказывал. Кинулась к сынку обрадованная матушка, не дала своему мужу вымолвить и слова. Лучшее тащила на стол, приготавливая ненаглядному.

А нарадовавшись, сказала:

— Пусть грех то великий, такое желать своему сыночку, но нет моих сил более терпеть, ждать, где он, что с ним, с дитяткой! Ах, лучше был бы мой сыночек слабеньким да болезненным — всегда бы находился рядом! Я бы его укутала, кормила, поила, прижала к груди своей. Я бы его убаюкивала, пела бы ему песенки — никуда бы от себя не отпустила!

Но не удержать ей было пройдоху — стучал уже Теля-дурачок в окна, призывал Алешку бежать на болота, в подлески, к ивам, к орешнику.

И убежал Алешка к болотцам — за новой свирелькой.

Сынок же блудницы жил больше в трактире, чем в избе.

Был он с рождения слабенький да молчаливый — никто не слыхал его голоса. Те, кто смотрел на младенчика, говаривали с убеждением:

— И года не пройдет, похоронит потаскушка своего сына!

И добавляли:

— То еще будет ему избавлением!

Мать часто забывала сынка на трактирных столах. Лежал он посреди бутылей, в табачном дыму. Она и не спохватывалась! Когда приносили ей забытого младенца, так радовалась его появлению:

— Чтоб сдох ты, окаянный! Быстрее бы от тебя избавилась!

Один потаскушкин кавалер, взревновав ее, закричал:

— А любишь ли ты меня так, что выбросишь за порог своего выродка?!

Мать и выбросила сынка в сугроб. Проходили мимо люди, подобрали замерзшего — обратно внесли в избу. Думали, что точно он помрет. Пришла сводница-старуха, крестная мать, и одно прошамкала:

— Вот-вот кончится. Нет силы в нем даже на писк.

А малой не помер! Уже к лету он ходил, держась за стены — и не было ничего на нем, кроме драной рубахи. Когда же мать бросала его и уходила гулять, сосал плесневелые сухари, которые кидала она сыну, словно собаке. Ловил в избе тараканов и кормился ими.

Сердобольные соседи собрали ребетенку денег на одежку — но схватила те деньги мать и пропила.

Тогда одежонку старую собрали — но схватила ту одежонку и пропила.

Тем же, кто ее укорял, отвечала;

— Жду не дождусь, когда возьмут его черти!

Стал сын постарше, но все молчал, и думали — родился он немым. Ему уже тогда наливать пытались, ради потехи, праздные гуляки. Мать же, бывшая рядом, поддакивала:

— Пей, пей, может, раньше подохнешь от веселой водочки.

Сунули ему как-то стакан водки, он сбросил тот стакан на пол.

Таскала его тогда мать за волосья:

— Не смей стаканы полные скидывать!

Крестная молвила:

— Хорошо ему просить милостню. Такому будут подавать.

И взялась мать учить его просить милостню. Наставляла:

— Выпрастывай руку за подаянием, плачь, скули голоском тоненьким, чтоб разжалобился всякий проезжий купец!

И выгоняла на дорогу перед трактиром.

Он же от дороги отворачивался — и был нещадно таскан за волосья.

Сидел заморыш часто возле окна один-одинешенек. Все деревенские дети играли, он не шел к ним, не забавлялся в палочку, как многие, не прыгал по дороге, не лазил по яблоням.

Матери наказывали своим деткам:

— Пожалейте убогого. Подите, поднесите ему пряничков да орешков.

Дети приносили гостинцы и клали на подоконник. И зазывали играть:

— Пойдем, в рюхи поиграем, побегаем друг за дружкой.

Никуда он не ходил, не бегал.

Один нищий вечером зашел в избу. Ничего ему не сказал мальчишка. Тогда нищий стал искать хлеба, отыскал краюху и съел — молчал потаскушкин сын. Нищий полез на печь спать.

Наутро старик спросил:

— Что же ты, малой, ничего не скажешь на мой приход? Вот расхаживаю по твоим половицам и взял твоего хлеба, и на печь твою залез без всякого приглашения. Или ты в доме своем не хозяин?

Впервые подал голос пьянчужкин сын:

— Не мой это дом, дедушко! Ничего моего в избе нет. Ничего мне в ней не принадлежит. Вот сейчас живу здесь, а назавтра ты сможешь жить в ней!

Нищий, дивясь такому ответу, приласкал малого:

— Великую правду ты сказываешь. Не наше все, а Богово! Мы путники здесь случайные, твари нагие — вот посидели, поспали, ушли… Наше ли дело делить Божие? Истинно, малой, недетский ум в тебе, не ребячьи твои рассуждения. Скоро ли сошьешь себе дорожную суму? Скоро уйдешь бродить и искать Его?

— Да разве не видишь, дедушко, — отвечал ребенок. — Уйти можно, не уходя никуда. Видеть можно, не открывая глаза свои. Не сшит еще дорожный мешок, а я уже отсюда ушел — вот и нет меня здесь!

Странник его поцеловал:

— Поистине, ты уже далеко, малой.

Притащилась мать-пьянчужка:

— Как, не подох еще? Не взяли тебя черти?

И прогнала сына.

Царевич же с младенчества отдыхал во дворце на тюфяках, на перинах, спеленутый атласными одеялками, — толклись возле него мамки, и сама царица не отходила от венценосного чада. Зорко следила она за сыном.

Когда же царевич немного подрос и взялся бегать, караулили няньки шалуна по всем дворцовым залам — тряслись над ним, лоб ему щупали — не простыл ли, не застудился в царских покоях.

Все старался открыть игривый царевич дворцовые двери, сбежать по лестницам — ловили его, брали на руки, относили обратно в царские комнаты и не спускали глаз с маленького Алексея, помня, кого охраняют, за кем присматривают.

Гвардейцы же, стоявшие в карауле, усы подкручивая, вздыхали:

— На роду ему счастливая жизнь приготовлена — спать в палатах, вкушать сладкие кушанья, играть царскими куклами. Эх, нам бы, братцы, такую жизнь! Он же убегает еще, вырывается из дворца! Чудно!

Когда исполнилось царскому сыну три года, не усмотрели за ним няньки — побежал он к дверям — оказались распахнуты те двери. Круты были дворцовые лестницы — упал царевич и расшибся. Не могли остановить наследнику кровь! Послали за лучшими докторами — напрасно и они прикладывали бинты и пропитанную бальзамами вату, и давали пить лекарства — заходился криком царевич, корчился от боли. Заплакал государь на его мучения. Приказал он узнать, в чем дело; отчего от простого ушиба так мучается его сын. Собрались знаменитости возле будущего венценосца. Все видели, как страдает государь и ждет ответа, но не смогли сказать правду, и отворачивались, потупив глаза.

Решился, наконец, один из дворцовых лекарей:

— Ваше Величество! Болезнь царевича неизлечима. Нельзя ему бегать, как обычному ребенку, прикажите застелить полы мягкими коврами, обить все углы и двери материей — чтобы нигде не мог царевич ни ушибиться, ни пораниться — иначе не остановим кровь наследнику престола, не спасем его для трона!

И вздыхали доктора лейб-медики.

Был приказ — лучших дядек отдать царевичу Алексею.

Устлали коврами покои, обили углы материей, обернули ею все стулья и кресла — все было предусмотрено, чтоб ни на что не наткнулся несчастный ребенок.

Склонялась царица над любимым чадом — но и материнские обильные слезы и ласки не могли помочь. Рыдая, твердила царица:

— Все отдала бы я за то, чтоб здоровым убегал мой ребенок и шалил, подобно другим детям. И была бы счастлива, зная — пусть хоть где-то далеко, но бегает он! Лишь бы не сидеть возле его кроватки, не видеть, как мучается безвинный мой сынок!