Уильям Сароян - Мама, я люблю тебя

Мне разрешили не ложиться почти до десяти часов, а когда я проснулась утром, мисс Крэншоу уже встала. Мы вместе позавтракали, а потом она сказала, что я могу пробежаться по парку.

— Если хочешь пойти со мной в церковь, возвращайся к половине десятого, — добавила она.

Я прошла мимо нашего номера, но не постучала, потому что знала: Мама Девочка крепко спит.

Я хорошо провела время в парке, а потом вернулась в номер к мисс Крэншоу. Там оказалась Мама Девочка, и это был настоящий сюрприз.

— Я на этом приеме ужасно скучала, — объяснила она, — так что вернулась домой совсем рано и легла спать.

— Чтобы ты скучала на приеме?! — удивилась я.

— Представь себе, — ответила Мама Девочка и повернулась к мисс Крэншоу. — Надеюсь, Майк не обиделся на меня за то, что я рано ушла.

— А почему он должен обижаться? — сказала мисс Крэншоу.

— Когда он приглашал всех этих людей, он, мне кажется, рассчитывал, что я им почитаю.

— Вовсе нет. Я была бы против, и Майк знает это.

— В общем, Эмерсон немного рассказал о пьесе, а Оскар сел за пианино и сыграл кое-что из музыки. Майку обязательно нужны бекеры?

— Да, обязательно. Обычно он устраивает для них прием задолго до того, как приступает к постановке. Думаю, что я знаю, почему в этот раз он устроил его позднее.

— Почему?

— Потому что, если бы он не приступил к постановке раньше, они побоялись бы вложить в нее деньги. Такая уж эта пьеса.

— А если они не вложат в нее деньги?

— Пьеса не будет поставлена.

— Не дай бог! — воскликнула Мама Девочка. — Теперь я действительно начинаю тревожиться. Неужели у Майка не хватит денег поставить ее без бекеров?

— Боюсь, что нет, — ответила мисс Крэншоу. — Но не беспокойтесь, они вложат деньги как миленькие.

— Ну а если не вложат?

— Это — театр, та сторона театральной жизни, которую я всегда ненавидела.

— Но что будет со всем трудом, который вложили в пьесу вы, Эмерсон, Майк, я, Лягушонок и остальные?

— Мы, люди театра, — ответила мисс Крэншоу, — всегда верим, что пьеса будет поставлена, будет, несмотря ни на что.

— Я очень обеспокоена, — сказала Мама Девочка. — Вид этих людей мне не понравился. Я уверена, что они не один раз подумают, прежде чем решатся вложить деньги в пьесу.

— Мы со Сверкунчиком собираемся в церковь. Может, вам тоже пойти с нами?

— Пожалуй. Помолюсь о том, чтобы бекеры вложили деньги в пьесу.

— Да позабудьте вы о бекерах! Просто идемте с нами, и там — садитесь и смотрите. Садитесь — и изучайте театр. Вы увидите настоящий театр в церкви.

— Я очень беспокоюсь, — пожаловалась Мама Девочка.

— А вы не беспокойтесь. Мы должны верить, что пьеса обязательно получит необходимую финансовую поддержку и будет надлежащим образом поставлена и сыграна. А пока будем заниматься нашими текущими делами. Наведите в душе порядок, прямо сейчас. Беспокоиться глупо.

— Хорошо, — ответила Мама Девочка, — постараюсь.

Мы пошли по Пятой авеню к Пятьдесят седьмой улице, свернули, прошли по ней к Бродвею, потом прошли немного по нему — и я увидела церковь. Мы вошли, сели и стали смотреть спектакль. Это был тихий спектакль, очень нежный и немного печальный — но как-то так, что от этого не было больно. В церкви все было сценой, и сцена эта была большая-большая, такая большая, что никто внутри церкви не мог стать больше, чем ему следовало быть или чем он есть на самом деле. В спектакле участвовали все, кто там был, но сам спектакль был намного больше любого из них в отдельности и даже больше их всех, взятых вместе. Спектакль был даже не в том, что люди говорили или делали, а в том, как все здесь заставляло думать, переживать и вспоминать. И то, что заставляло, было тихое, ласковое и доброе, а не громкое, грубое или злое. Я чувствовала себя как дома, мне здесь очень нравилось. В театре играют разные знаменитые актеры, но в церкви — все по-другому. Актеров здесь нет, здесь все спектакль, и спектакль этот соткан из покоя, печали, любви и радости — но не гордости. Желание гордиться здесь пропадает.

Мы провели в церкви много времени, но мне там понравилось, понравились все до последней минуты, которые мы в ней провели, и Маме Девочке, по-моему, тоже. Она притихла и погрустнела — грусть здесь, пожалуй, самое подходящее слово, но только это не грустная грусть, а другая. Не радостная, нет, — но какая-то необычная. Это такая грусть, которая, наверно, лучше любой радости. Подолгу чувствовать такую грусть не может, я думаю, никто — можешь только иногда, понемногу, когда приходишь в церковь. И как только оттуда выходишь, перестаешь ее чувствовать.

Когда все кончилось, мисс Крэншоу сказала:

— Давайте просто посидим и посмотрим.

И мы сидели и смотрели, как люди уходят из церкви, и очень скоро она совсем опустела. Потом мисс Крэншоу встала, и мы вышли в проход между скамьями, но вместо того, чтобы выйти на Бродвей, пошли по проходу вниз, к передним рядам, и там остановились и стали смотреть. А потом повернулись и пошли к выходу, и мисс Крэншоу поглядела вверх, и я тоже, и мы увидели там высокое пространство, необыкновенно красивое, между красивыми стенами, окнами и потолком. Когда мы вышли на Бродвей, несколько человек все еще стояли на солнечных ступенях церкви, как будто им не хотелось уходить.

Мы остановили такси, сели в него, и мисс Крэншоу сказала:

— На стадион «Поло граундз», пожалуйста, и гоните вовсю, а то мы пропустим первую подачу.

Водитель посмотрел на нас и улыбнулся, а потом мы поехали, но он не гнал вовсю, он ехал быстро, но без лихачества.

— Ну, как вам понравилось? — спросила мисс Крэншоу.

— Очень, — ответила Мама Девочка.

— Через восемь-девять дней в Филадельфии состоится наша премьера, — сказала мисс Крэншоу.

— Точно? — спросила Мама Девочка.

— Вы по-прежнему беспокоитесь, — сказала мисс Крэншоу.

— А вы? — спросила Мама Девочка.

— Конечно беспокоюсь. Майк свое беспокойство скрывает, но в последние дни я чувствую, что у него денежные затруднения. А ведь речь идет о пьесе, которую я обязательно хочу увидеть на сцене в Нью-Йорке. Мы должны добиться успеха любой ценой, и одна мысль о том, что это может не получиться, приводит меня в отчаяние.

— Это уже на что-то похоже, — сказала Мама Девочка и рассмеялась. — Я ведь и вправду верила, что вы совсем не волнуетесь, и никак не могла этого понять. Я считала даже, что со мной что-то неладно. Но почему вы не пошли на прием помочь Майку?

— Потому что от меня ему помощи не было бы никакой. Я бы только восстановила против нас всех, кто иначе мог бы вложить в постановку деньги. Майк это знает и почувствовал облегчение, когда я сказала, что прийти не смогу. Для таких дел я просто не гожусь. Судя по тому, что вы мне рассказали о приеме, Майк выплывет. К тому же у Эмерсона в общении с людьми проявляется много теплоты и сердечности — как у большинства молодых писателей. Правда, со временем они все это теряют. Я получила огромное удовольствие оттого, что сходила в церковь. А ты, Сверкунчик?

— Да, конечно, но все же мне очень хочется поскорее попасть на бейсбол.

— Водитель! — громко сказала мисс Крэншоу. — Побыстрее, пожалуйста.

Водитель повернул голову и сказал, улыбаясь:

— Из церкви на бейсбол — ну и ну!

— Идеально для воскресенья, правда? — засмеялась мисс Крэншоу.

— Да уж что говорить, — ответил водитель.

Он вел машину быстро и осторожно, и мы не опоздали. Мы заняли места за минуту или две до первой подачи, а потом он начался — тоже спектакль, но совсем другой. Спектакль, чем-то похожий на тот, в церкви, но только на открытом воздухе, в солнечном свете, захватывающий и шумный, где зрители сидят, подавшись вперед, и где мы вместе со всеми смотрели, переживали и кричали. Он был замечательный, и я совсем позабыла первый спектакль, в церкви, и бейсбольный спектакль понравился мне даже больше. Он веселее и интереснее, и ты не думаешь, грустно тебе или радостно, и не думаешь ни о чем вообще, а просто смотришь и кричишь от счастья или огорчения. Я болела за «Гигантов», а мисс Крэншоу — за «Ловкачей», а Мама Девочка не болела ни за кого. Она даже не понимала игры — и это тридцатитрехлетняя девушка! Мне объяснил бейсбол мой брат Питер Боливия Сельское Хозяйство. Мисс Крэншоу попробовала объяснить игру Маме Девочке, и я помогала, но сколько мы ни объясняли, Мама Девочка так и не поняла. Она делала вид, что понимает, но было видно, что это не так, потому что разве могла она понимать игру, если ей казалось ужасным, когда подающий выбивает бьющего? Любой подающий любого бьющего. Она не понимала, какое большое дело это для подающего, хоть для бьющего это и не слишком хорошо. Потому бейсбол всегда так и волнует: успех одного — неудача другого, и каждый старается изо всех сил.

«Ловкачи» выиграли, но только на девятой подаче — до этого «Гиганты» шли с ними вровень. Мисс Крэншоу была страшно довольна, но и я тоже. Конечно, «Гиганты» — моя любимая команда, но главное, что бейсбол — моя любимая игра.