Тара Сивек - Присматривай за мной (ЛП)

— Ага, вроде бы, — ответила Мэг. Я смотрела, как мужчина разбрасывает семена вокруг надгробия в ярде от меня. — Я помню, что советовала тебе держаться подальше от Chronic Halitosis Man. Ты же не пошла к нему, да? Я тебя предупреждала.

Записка на салфетке, которая была прикреплена прошлой ночью к стене в офисе, лежит в центре приборной панели, рядом с коробкой передач. Нет необходимости снова читать слова. Я уже выучила их наизусть. Они снова и снова повторяются в моей голове.

— Нет, я не ходила к нему. Я пошла к женщине, которую ты советовала. Ту, которая тебе очень понравилась, — говорю я в надежде, что она подтвердит, что я не сошла с ума.

— О, супер! Я как раз говорила с ней вчера вечером. У меня назначена встреча с ней завтра, после выписки.

Я выдохнула с облегчением, чувствуя себя менее сумасшедшей, чем прошлой ночью. Может быть, она просто переехала в новый офис или типа того. В этом больше смысла, чем в мыслях о духах и загробном мире, которые крутятся в голове.

— Она переехала? В новый офис или куда-то еще? — спрашиваю я и снова кидаю взгляд на салфетку.

— Нет, не думаю, мы договорились встретиться в том же офисе, где виделись пару лет назад, — отвечает Мэг.

— На восьмой Авеню, да? На втором этаже?

Я слышу, как Мэг разговаривает с медсестрой. Я нетерпеливо жду, пока они закончат и стучу пальцами по рулю.

— Извини, им нужно померить мое кровяное давление, — говорит Мэг, снова возвращаясь к разговору. — Ты сказала восьмая Авеню? Доктор Томас работает не на восьмой Авеню. Она работает на улице Клифтон, на углу Butternut. Она сидит на первом этаже.

У меня кровь стынет в жилах, когда я беру записку и смотрю на почерк.

— Ты имеешь в виду доктора Томпсон? — я делаю акцент на разницы фамилий.

— Нет, доктор Томас, — отвечает Мэг. — Без П. К кому, черт возьми, ты ходила последний год?

У меня нет ответа. Я хотела бы знать то же самое. Я быстро заканчиваю разговор, обещаю перезвонить позже и кладу телефон в карман. Мое тело трясет от страха, когда я открываю дверцу машины и медленно выбираюсь наружу. Мне приходится собрать все силы, чтобы заставить свои ноги встать на траву и пойти к ее могиле. В моей голове проносятся воспоминания о том, как я была здесь последний раз. Я стараюсь не думать об этом и иду мимо чужих надгробных плит по небольшому подъему. Мои глаза не отрываясь смотрят на надгробие, к которому я направляюсь. Вскоре всё вокруг исчезает. Я не вижу ничего вокруг, кроме цементной плиты, с которой улыбается ее лицо. Ничего кроме ее имени, даты рождения, даты смерти, земли у основания плиты. Теперь, год спустя, земля не рыхлая, а гладкая, на ней трава, недавно скошенная садовниками.

Я не слышу пения птиц, не слышу колыхания ветвей. Я слышу гул машин за пределами кладбища от того, что люди торопятся на работу, в школу или еще куда-то. Я не слышу ничего, кроме тех слов, которые я сказала год назад, сидя на этом самом месте с мыслями о смерти и боли.

Я не знаю, как жить.

Я не знаю, как жить без тебя.

Чувство пустоты и одиночества снова нахлынули. Все, что я старалась запереть на замок, чтобы я смогла дышать и функционировать без нее. Я обхватываю руками талию и держусь. Я не хочу давать волю чувствам. Я не хочу чувствовать то же самое, что и год назад. Я была в глубокой депрессии, и ничто не могло меня вытащить из нее. Я закрываю глаза, чтобы отогнать воспоминания, но ничего не получается. Я помню дни рождения, праздники, отпуска и каждый наш разговор, как хороший, так и плохой. Все накатывает на меня как фейерверк и взрывается перед глазами. Я все помню. Но я не помню ее. В моих воспоминаниях ее лицо размыто, и я не могу слышать ее голос. Я забываю, как она выглядит, я забываю ее голос, потому что я выбрала отогнать эти мысли и закопать их глубоко, чтобы они не причиняли мне боль. В голове я слышу ее голос, который говорит мне, чтобы я следила за языком, когда я рассказываю о чем-либо или жалуюсь на то, что отец хочет смотреть телевизор, вместо того чтобы пойти куда-нибудь пообедать. Я слышу это, но это не ее голос. Не ее голос раздается в моей голове. Это голос доктора Томпсон. Я просто хочу услышать снова ее голос. Я так сильно хочу услышать ее голос, что задумываюсь, а были ли последние годы правдой. Доктор Томпсон, или Томас, или кто бы, черт возьми, она ни была, напоминала ее. У нее был тот же цвет волос, та же манера общения, та же зависимость от кофе с фундуком. Но это была не она. Это не могла быть она. Это невозможно. В этом нет смысла.

Я смотрю на плиту и понимаю, что эта единственная надгробная плита в поле зрения, на которой нет цветов. Единственная, на которой нет признаков присутствия посетителей или людей, которые подбирают украшения, чтобы показать, что по человеку скучают и думают о нем. Я чувствую себя виноватой за то, что не приходила сюда. Мне стыдно, что я не показала ей, как сильно я скучаю. Ее могила должна быть усыпана сотней различных цветов, букетов и записок, у нее должны быть шелковые цветы и живые, цветочные горшки и корзины с цветами. Она заслужила гораздо больше, чем пустой клочок земли 4 на 7 футов, на котором кроме куста дерна нет ничего, говорящего о том, какая замечательная она была.

Я медленно опускаюсь на землю, сажусь на то самое место, где я сидела год назад. Где я позволила своей крови пролиться на землю. Указательным пальцем правой руки я провожу по белому шраму на внутренней стороне запястья, глядя на ее фотографию.

Я приходила сюда постоянно после ее смерти. Я приходила и разговаривала с ней. Каждый раз, когда дул ветер или пролетала птица, я представляла, что она пытается ответить мне. Когда я вышла из больницы, я оглянулась на те времена, когда задавала ей вопрос, и флюгер, который висел на дереве неподалеку, качался на ветру. Я называла себя тупой всевозможными словами. Мертвые молчат. Они не заставляют птицу пролететь рядом, чтобы дать тебе знак, когда ты обдумываешь убить или не убить себя. Они не издают музыкальный звон с помощью ветра, когда ты спрашиваешь, могут ли они тебя услышать.

Я вытаскиваю смятую салфетку из кармана и снова смотрю на нее. Вместо шрама на запястье я провожу пальцами по изогнутому почерку, который выглядит так знакомо.

— Это нереально. Это не по-настоящему, — я шепчу надгробной плите. — Я слишком этого хотела, и мое сознание просто играет со мной.

Я задерживаю дыхание и оглядываюсь в поисках падающего листа или приземляющейся птицы. Я закатываю глаза от своего идиотизма. Я комкаю салфетку и со злостью швыряю ее на траву.

Моя мама всегда верила в духов. Она верила в жизнь после смерти и верила, что люди наблюдают за тобой после своей смерти и находят способы общаться с тобой. Я всегда насмехалась над ней, когда мы обсуждали эту тему, но она была непреклонна.

— Не смейся. Твоя бабушка наблюдает за мной. Иногда я это чувствую, — она говорила мне, когда мы сидели за кухонным столом и обедали, пока отец был на работе.

— Мама, это зловеще. Ты на самом деле думаешь, что бабушка стоит за тобой и наблюдает, как ты делаешь печенье или готовишь что-то еще? Или когда ты идешь в ванну? О, боже, что если она смотрит на тебя, когда вы с папой... ну ты понимаешь..., — спрашиваю я, хихикая.

Она берет кухонное полотенце, которое лежит на столе рядом с ее тарелкой и шлепает меня. Она смеется, когда оно попадает мне прямо в лицо.

— Ну, она точно присматривает за мной, так как мы с твоим отцом... ну, ты понимаешь. Все время. Мы как кролики, — она подмигивает мне.

— Оу, фуууууу! Ла-ла-ла-ла-ла-ла, Я НЕ СЛУШАЮ ТЕБЯ! — я кричу и затыкаю пальцами уши, чтобы не слышать ее.

Она протянула руку и схватила меня за руку, чтобы я вытащила палец из уха.

— Если серьезно, ты не веришь, что твои любимые люди захотят присматривать за тобой после своей смерти? Убедиться, что ты в порядке? Просто потому что они умерли, не значит, что они забыли о тебе. Я считаю, грустно думать о том, что ты на небесах и не быть с теми, кого любишь, — мудро говорила она.

— Ну, я считаю это странным. Существует очень много вещей, которые я не хотела бы, чтобы видели мои любимые, — проинформировала я ее и укусила спагетти.

— Подожди. Когда ты вырастешь и помудреешь, как я, ты изменишь мнение.

Несмотря на это, я ни разу не поменяла свое мнение. После ее смерти мысль о том, что мои любимые присматривают за мной, злила меня. В Библии говорится, что небеса — это место, наполненное невообразимой красотой. Это место радости, где нет слез или звуков рыданий. Если Небеса существуют и моя мама там, какого черта ей захочется наблюдать за ее любимыми? Мы грустим, и находимся в депрессии, и скучаем по ней так сильно, что не знаем, как ходить или жить. Почему она захочет увидеть нас такими? С чего ей захочется выйти из предполагаемой красоты небес и вернуться в этот земной ад. Ответ: ей не захочется. Она не захочет наблюдать за мной и видеть меня такой. У нее не будет никакого безграничного счастья, если она увидит, что ее смерть сделала со мной и моим отцом. Она будет несчастна. Если она будет духом, который летает вокруг нас день за днем и видит, как мы сломались после ее смерти, это разобьет ей сердце.