Сын Ок Ким - Сеул, зима 1964 года

И теперь моя гитара, что будила давно позабытое безотчётное умиление и привносила хоть ненадолго покой в души жителей того дома в Чхансиндоне, где всё было переполнено отчаянием, кочующим из одного закутка в другой, была вынуждена, сгорбившись, стоять в углу комнаты с виноватым видом, напоминая старика, который в случайно брошенном слове вдруг обнаруживает свою старость.

Поначалу я испытывал к новому дому уважение. Но после понял, что оно было сродни восторженному восклицанию при виде нового пейзажа. А ещё тогда я сделал открытие: оказывается, понимать и чувствовать — вещи совершенно разные. Спланированные движения этого семейства, деятельный подход к жизни, при котором всё отработано так, что даже наималейшая трещинка сразу же запаивается, ничем не омрачённые лица, порождённые чувством собственного достоинства из-за того, что ты что-то создаёшь. Если и есть люди, которые используют слово «культура», то это семейство как раз из такого разряда. Разве это не то самое, к чему так стремится человек? Такие люди всю жизнь на бегу, в преодолении дистанции. Именно так я понял сущность этих людей.

Однако можем ли мы думать, что они сокращают дистанцию, если конечный пункт находится безгранично далеко? И всё-таки, можно ли считать, что они действительно приближаются к этому бесконечно далекому месту, если даже время для моих занятий гитарой подверглось ограничению? А что, если на самом деле они топчутся изо дня в день на одном и том же месте, хотя верят в то, что идут. И наоборот — напоминающая бесконечный холостой бег жизнь людей из трущоб не имеет ли больше смысла, чем эта? Вот что я чувствовал. Поэтому в итоге надо мною начала довлеть мысль о том, что какая-то из сторон ошибочна. Где-то в глубине меня было подозрение, что, в сущности, эти два подхода к жизни несравнимы, но с гораздо большей силой меня преследовала навязчивая мысль, что один из них неверен, и я не знал, с чего я так решил. Это моё убеждение крепло, и в конце концов я начал сравнивать жизнь домочадцев из нового дома с пустой оболочкой. Я думал, что жизнь в этом доме всего лишь бесполезная обёртка, или же жизнь с ошибочным курсом, или жизнь по привычке. И мне казалось, что вот сейчас-то я обязательно должен был предпринять какие-то действия. А ещё я думал, что было бы хорошо, если бы кто-то мудрый и хорошо разбирающийся в людях рассудил бы мои действия.

В тот день после обеда и до самого вечера желание что-либо предпринять не давало мне покоя. Лёжа, я взглянул вверх. Коричневый фанерный потолок безо всякого рисунка. Я повернул голову вбок — чисто-белая, совсем как в больнице, стена.

Вечером того дня, когда все домочадцы собрались, я вышел из дома. Конечно, я не рассчитывал на то, что мой план радикально изменит жизнь этого семейства. Однако же мысль о том, что надо что-то предпринять, больше напоминающая чувство долга, привела меня медленными шагами к аптеке. Уже смеркалось, и аптечная витрина была ярко освещена. Выставленные там пузырьки и коробочки смотрелись очень умилительно, словно игрушки. Я встал на пороге и, наклонившись, начал присматриваться. А когда поднял голову и увидел, что хозяйка аптеки смотрит на меня сверху вниз из-за стекла, я улыбнулся ей, вошёл и стал ещё пристальнее разглядывать витрину, будто что-то ищу. Я колебался. Хозяйка участливо спросила, что мне нужно. Я же, по-прежнему уставившись на витрину, спросил, есть ли у нее возбуждающее средство. Аптекарша спросила, сколько требуется. Я про себя пересчитал домочадцев. Дедушка, бабушка, преподаватель, невестка, старшеклассница, кухарка и внучка — всего семь человек. Я попросил на семерых. И только теперь я смог поднять голову, как полагается. Хозяйка состроила чрезвычайно строгое выражение лица, и, подойдя к шкафчику в глубине магазина, завернула порошок в бумагу и вынесла мне.

Расплатившись и выйдя из аптеки, я почувствовал, как задор мой, по сравнению с давешним, немного поугас. Я испытывал какое-то умиротворение. Впервые за долгое время у меня появилась возможность не торопясь осмотреться кругом. Встречая вечер, вокруг меня стояли, выстроившись в ряд, многочисленные дома, построенные на западный манер. Все окна были ярко освещены, и в отличие от района, где я жил раньше, было тихо, доносился приятный запах еды. Вот тогда-то мне и пришло в голову, что я дьявол, который явился раскрепостить этот умиротворённый, ну, просто до безобразия умиротворённый мирок, и эта мысль меня почему-то развеселила. Или, быть может, я — засланный из бедного квартала шпион, подумалось мне, и я понял, что чувство, похожее на чувство вины перед трущобами, которое вот уже несколько дней подряд не давало мне покоя, исчезло. И если бы кто-то рядом со мной сказал, что это своего рода малодушная компенсация, я бы радостно закивал головой и рассмеялся.

Когда я пришёл домой, все ждали меня у накрытого стола.

Было девять пятьдесят. Вот уже через несколько минут кухарка поставит на столик в гостиной чайник с ячменным чаем и стаканы. А перед тем, как выйдут домочадцы, мне надо будет насыпать в чай приготовленный белый порошок. Прислонившись к двери с кулёчком в руках, я ждал кухарку. И тогда я попробовал представить, что я буду делать, если сейчас не подмешаю порошок в кружки этого семейства, а просто вернусь в мой старый бедняцкий квартал. Но в голову ничего не приходило. И даже наоборот — я точно знал, что совсем даже не собираюсь возвращаться туда. А ещё я понимал, что эта моя мысль несколько противоречит моим давешним думам, роившимся в моей голове до похода в аптеку. И вместе с тем я не захотел отказываться от своего плана, хотя и отдавал себе отчёт в том, что это бредовая идея. Как назвать это? Мелкой проказой? Однако ж я был торжественен, как на молитве.

Наконец раздались шаги кухарки, особенно тихие по сравнению с шагами других членов семейства, и донеслось дребезжание чайника. После того, как кухарка вышла запереть дверь, я потихоньку выскользнул из комнаты. И благополучно растворил порошок в чае.

Вернувшись к себе, я в некотором волнении стал выжидать. Чуть погодя я лично убедился, что все выпили этот чай и видел, как все разошлись по своим комнатам. После чего свет в комнатах погас. Однако смогут ли они уснуть? Мне хотелось, чтобы они снова включили у себя в комнатах свет и, сидя на постели, поразмыслили бы, почему же они не могут уснуть, и почему так возбуждены. Я тихонько открыл дверь и, выйдя в гостиную, сел на стул. Я ждал… ждал, когда в их комнатах включится свет.

Прошло бесконечно много времени. Но ничего не происходило. Тогда я представил, как они ворочаются с боку на бок в бесплодных попытках заснуть. В эти минуты они всего лишь притворяются, что спят. И если я сейчас «Трам!» — вдруг заиграю на пианино, то они, словно пришло избавление, сразу же вскочат со своих постелей! Естественно, под предлогом того, чтобы поругать меня, мол, чего это ты устроил среди ночи. Я обрадовался, что моя мысль остановилась на пианино. Я приблизился к нему. Открыл крышку. Клавиши в темноте белозубо улыбались. Мои пальцы легли на клавиатуру. Осталось только придать рукам силу. Конечно, это не будет какой-то мелодией или чем-то подобным — дом потонет в бешеных звуках.

На этом молодой человек из парка закончил свой рассказ.

— Остаётся добавить, — некоторое время спустя проговорил он, — что в ту ночь, несмотря на столь шумное бряцанье пианино, только один человек вышел, чтобы оторвать меня от инструмента — и это был дедушка. Хотя я, кажется, всё же слышал какое-то покашливание…

Ещё он сказал, что и сам не мог понять, отчего испытывал такое дикое одиночество, и почему хватка деда, тянущего его из комнаты, была такой железной. Проговорив это, молодой человек в упор посмотрел на меня и спросил:

— Как вы думаете, кто был не прав?

— Х-м-м…

Я задумался. Если честно, то мне с трудом верилось во всю эту историю. Во-первых, едва ли такая жизнь вообще существует, а даже если и существует, то нельзя сказать, что одна из них обязательно должна быть ошибочной, и даже наоборот — оба случая похожи в своей безжалостности, а если всё-таки признать, что одна из сторон ошибочна, то это происходит от того, что юноша пытается одновременно объять совершенно разные вещи. Так думал я.

— Или это я был не прав? — снова спросил юноша у меня.

— Гм-м… — снова задумался я.

Выходит так, что неправых нет. Хотя сказать честно, я тоже не знаю. Неоспоримо то, что если бы мне, как и тому юноше, пришлось пожить двумя такими разными «жизнями», то и я бы пришёл в растерянность.

1963, июль

КУПИТЬ ПО ДЕШЁВКЕ

Суббота, после полудня. Вот, чёрт возьми, что-то на душе чересчур спокойно. Наступит завтрашний вечер — и я буду расплачиваться за это. Так уж повелось, что в воскресенье после обеда начинает просыпаться беспокойство. А значит, надо на всю катушку использовать вечер субботы. Нетерпеливые студенты в субботу ушли с утренних пар и разбежались по своим делам. Особо же нетерпеливые ещё в начале семестра во время выбора предметов не стали занимать себе этот день недели.