Константин Кропоткин - Содом и умора
— Хм, флаг, — задумчиво повторил Кирыч.
— Розочка! — мигом догадался я.
* * *— Ты все запомнил? — переспросил я Кирыча, одновременно нажимая кнопку звонка.
Он энергично кивнул, и колокольчики, затренькавшие за дверью, похожей на кожаный матрас, казалось, были эхом того звона, который произвела его голова.
У меня в голове гудел целый набат, словно предупреждая, что операцию следует провести тонко.
Как ни добросердечна соседка, живущая над нами, вряд ли она пожертвует коммунистический символ по столь незначительному, а может даже оскорбительному для убежденного ленинца, поводу. Какой советский человек отдаст свой персональный кумач на простыни? «Кощунственно!» — возмущенно затрясла бы голубыми кудряшками Розочка.
— Ах, ребятки! Неужто опять залила? — увидев нас, всплеснула сухонькими ручками соседка. — Я уж в домоуправление сколько раз звонила, а сантехник-подлец один раз пришел, и то без толку.
По цвету пятна на потолке в ванной мы могли запросто определить занимается ли Розочка водными процедурами или нет. Купаться соседка любила, так что со временем пятно расцвело плесенью и когда-нибудь обязательно рухнет нам на голову.
— Что-вы-что-вы! — зачастил я. — Мы не по другому поводу…
Но Розочка, оседлавшая любимого конька, уже понеслась вскачь, разя коммунистической шашкой капиталистические пороки.
— …Даже обратиться некуда, всюду взяточничество, коррупция… — толковала она. — Где это видано, чтобы сантехники приходили к честным гражданам и требовали денег на водку? Стоит пьяный, лыка не вяжет, а ему еще мало. Управы на него нет. Раньше хоть парткома боялись, а сейчас?! Такую страну развалили! Я помню каждый год ездила в Кисловодск в правительственный санаторий, а сейчас что?
— Что? — спросил Кирыч, едва поспевая за бойкой мыслью соседки.
— Кавказ, вот что! — воскликнула она, страдальчески заводя глаза к потолку, отчего рисованные полукружья бровей разошлись в стороны скобками. — Как ни включу телевизор, а там — Кавказ! В заложники людей захватывают, убивают зазря…
Остановить поток ее красноречия могла только ответная лавина.
— Роза Вениаминовна! — выпалил я. — Завтра у нас непростой день!
— …Где это видано, чтобы в самом центре Москвы разгуливали террористы с бомбами?.. — вопрошала Розочка, все еще волнуясь бровями.
— Вы знаете, Роза Вениаминовна, что завтра исполняется 92 года со дня Героя Советского Союза Кобякова, — напирал я.
— Ох! — наконец отреагировала соседка.
Ее брови вернулись на положенное место, что я расценил как знак к новой атаке.
— У родственника Кирилла Андреевича завтра день рождения и мы, принимая во внимание его — родственника — заслуги, решили отметить это событие подобающим образом, — заявил я.
Чем «И. Г. Кобяков, уроженец села Красная Слобода Суземского района» заслужил столь высокую награду, в Интернете не сообщалось, поэтому в случае возникновения вопросов мне приходилось полагаться лишь на собственную фантазию.
Конечно, персона, именем которой мы хотели выманить у Розочки флаг, была выбрана не очень подходящая. Но, да простит меня «И. Г. Кобяков», остальные выдающиеся люди, родившиеся 21 января, устроили бы Розочку еще меньше. Француз Кристиан Диор, например. Или испанец Пласидо Доминго. Не зная позицию Розочки в национальном вопросе, я отмел даже кандидатуру чувашского писателя и этнографа Григория Тимофеевича Тимофеева, куда уж тут знаменитому модельеру и не менее знаменитому певцу.
— …Но к нашему большому сожалению, — заливался я соловьем. — Мы не смогли найти красного флага — символа всех трудящихся, без которого наше мероприятие совершенно немыслимо…
— Поздравляю! — прочувствованно произнесла она, протягивая Кирычу руку.
— Спасибо! — ответил он, к моему удивлению сохраняя серьезность.
— Вы ведь согласны, Роза Вениаминовна, — толковал я, — что человеку, труд которого…
Тут надо было бы сказать что-нибудь о деятельности означенного Героя, но ничего подходящего в голову не приходило, поэтому я сказал то, что меня волновало больше всего.
— Дайте флаг. Пожалуйста. Всего на день. Мы его завтра вернем. Или послезавтра. Даже постираем, если хотите. А?
* * *— Втроем мы не поместимся, — отрезал я, мстя Марку за отказ быть родственником Героя Советского Союза.
Он не захотел идти к Розочке, потому что «пожилых людей обманывать нехорошо». Поэтому мне пришлось уговаривать Кирыча, у которого по лицедейской науке был даже не «кол», а «ноль». Конечно, можно было и одному провернуть операцию, но без дружеской поддержки я вряд ли бы решился. В конце-концов, не для себя же одного стараюсь?
— Ты будешь спать у себя, — отчеканил я.
Марк надулся. «А еще друг называется», — говорил его вид.
Я был непреклонен, имея, впрочем, самые объективные основания. Кровать шириной в полтора метра с трудом вмещала нас двоих, а если улечься на нее втроем, то она вообще могла рухнуть. Кровать была еще не совсем старая, но очень дешевая. Кирыч купил ее еще в те времена, когда был строен и одинок.
Еще пару минут Марк глядел, как мы натягиваем розочкино полотнище на наше ложе, но поняв, что я не намерен менять своего решения, ушел к себе, громко хлопнув дверью.
Надо сказать, что красных трусов у Марка тоже не нашлось. Но выход из положения, который он придумал, был еще оригинальней нашего.
Наутро мы нашли Марка спящим на… целлофановом пакете. Красном, разумеется.
* * *Очень хотелось бы сообщить, что с этого момента мы вдруг сделались такими счастливыми, что впору было бы сравнивать себя с небожителями, что шарахаются по горним сферам с чашей амброзии в одной руке и арфой в другой… Но, как вы понимаете, я рассказываю только правдивые истории, поэтому вынужден признать, что жизнь наша после эпопеи с красными трусами богоравной не стала. Впрочем, и хуже не сделалась, что, если поразмыслить, тоже достижение.
Вот только Розочка…
— В конце апреля встречаемся у меня, — заговорщическим тоном сказала она буквально позавчера, встретив меня на лестничной площадке.
— День рождения? — наугад спросил я.
— У Владимира Ильича Ленина! — раскрасневшись произнесла она.
ПОВЕЗЛО!
— Повезло. Могли ведь и убить, — глухо ответил Марк и попробовал улыбнуться.
Его губы были разбиты в кровь и улыбка получилась гротескная, словно у только что откушавшего вампира.
Мне было страшно. «Живите… пока», — сказал на прощание главный «пионер». Завтра они могут появиться опять. Хотя почему же «могут»? Они придут. Такие слов на ветер не бросают.
* * *Спектакль получался развеселым. Сюда, в затхлую комнатку районного суда, я пришел свидетелем по делу об оскорблении чести и достоинства: я опубликовал интервью с Матвеем — главным режиссером одного микроскопического столичного театрика с диким именем «Натюрель».
— Судьба целого коллектива висит на волоске! Театр на краю гибели! — рыдал он в диктофон, жалуясь на директрису театра Жанну Савенко, которая собиралась его уволить за «аморальные» постановки.
— …Между тем, наш небольшой коллектив уже получил мировое признание. В прошлом году мы стали дипломантами фестиваля малых театров в Тегеране. Да, в наших спектаклях есть обнаженная натура, но разве это преступление? Мы пропагандируем культ красивого тела!
— Вот в вашей последней постановке главная героиня совокупляется с весьма некрасивым чучелом осла?
— Это символ вечной женственности, которая жертвует собой во спасение мира! Конечно, не все могут понять и принять метафору…
Дальше Матвей двумя чудовищно сложно сочиненными предложениями проезжался насчет кухарок, которые семьдесят лет правили страной и напрочь разучили народ воспринимать чистое, неангажированное искусство. А парой абзацев ниже он припоминал госпожу Савенко, у которой за плечами лишь кулинарный техникум. Затем следовали намеки, что надо бы проверить финдеятельность означенной госпожи, имеющей параллельный бизнес, три машины, и это в то время, когда в театре нет денег на костюмы для нового спектакля, в котором будет еще больше обнаженного тела и служения чувственному культу…
Мнение другой стороны в газете не приводилось. Был только постскриптум, что госпожа Савенко отказалась встречаться с представителем «Листка». Это было правдой лишь наполовину. Позвонив Савенко и получив грубый отказ, я не особенно настаивал. Нрава она оказалась вздорного.
— Напишешь хоть слово, я тебя сгною! — орала она.
Одно слово, кухарка.
* * *— …Да, автор я, кассета с записью разговора имеется, готов предоставить… — отвечая на вопросы судьи, полноватой женщины с усталым лицом и увядающим перманентом, я подумал, что ей совершенно не хочется вести это вязкое дело.
