Артуро Перес-Реверте - Баталист
Начиная с того дня Ольвидо больше ни разу не сделала ни одного эстетского или гламурного снимка, к которым привыкла. Она повернулась спиной к прошлому. Отныне ее снимки бросали вызов тому, чем она занималась раньше. Они больше не изображали ни людей, ни красивые пейзажи; только предметы, словно собранные в лавке старьевщика, обломки чьей-то уже не существующей жизни, которые время выбросило к ее ногам мусор, почерневшие остовы зданий, которые ясно проступали на фоне вечернего неба, рваные занавески, битая посуда, пустые шкафы, сгоревшая мебель, пустые гильзы, следы автоматной очереди на стене. Таков результат ее трехлетней работы; черно-белые снимки, противоположность мирку искусства и моды, в котором она вращалась прежде, занимаясь фотографией, где цвет, свет и четкость изображения гораздо более совершенны, чем в реальной жизни. Посмотри, какая я красотка на этих снимках, сказала она как-то раз, показывая Фальку обложку одного журнала – накрашенная, безупречно красивая дама, позирующая под проливным дождем на Бруклинском мосту. Как я невообразимо хороша; будь любезен, обрати внимание на это наречие. И пожалуйста, дай мне то, чего так не хватает моему прежнему миру. Дай мне искренность беспощадной камеры. Фотография как искусство – опасная ловушка: наша эпоха предпочитает изображение вещи – ей самой, копию предпочитает оригиналу, инсценировку – реальности, видимость – сущности; она предпочитает, чтобы я в одежде от лучших модельеров говорила фразами от Саши Стоун или Фейербаха. Вот почему я тебя люблю. Ты говоришь за меня: к черту журналы мод, к черту весеннюю миланскую коллекцию, к черту Джорджо Моранди, который полжизни провел за натюрмортами из бутылок, к черту Уорхола и его супные консервы, к черту расфасованное по банкам дерьмо от искусства, которое продается на аукционах миллионеров в Клейморе. Пройдет время, и я перестану в тебе нуждаться, Фольщ но я всегда буду благодарна твоим войнам. Они освобождают мои глаза от мусора. Ты для меня – идеальный пропуск туда, куда я хочу попасть. Настоящая жизнь, адреналин, неуловимое искусство. Ты освобождаешь меня от ответственности и делаешь избранной туристкой. Наконец-то я могу видеть. Видеть собственными глазами. Созерцать мир с помощью двух единственно возможных систем: логики и войны. Это нас сближает, Фольк. Ни один из нас не занимается нравственной фотожурналистикой. Да и кто вообще ею занимается?
Именно тогда, созерцая унылый пейзаж Портмана, Ольвидо решила следовать за ним. Или, по крайней мере, заговорила о своем решении. Я знаю одно место, признался Фольк, похожее на картину доктора Атла, только без огня и лавы. Теперь, когда я видел его картину и знаю тебя, я хотел бы вернуться туда и сделать несколько снимков. Она посмотрела на него, удивленно подняв глаза от чашки кофе, – они завтракали в барселонской квартире Фалька; тогда-то ему и пришла в голову эта идея. Но это же не война, а я думала, что ты фотографируешь только войну. Сейчас, ответил он, и картина, и то место, про которое я тебе говорил, в некотором роде тоже относятся к войне. Вскоре Фольк и Ольвидо взяли напрокат автомобиль и отправились на юг. Была зима, они до самого вечера ехали по тихим извилистым проселочным дорогам, объезжая овраги и горы из вулканической лавы и минералов, разрушенные башни, сломанные дома, стены без крыш, старые шахты под открытым небом, обнажавшие бурое, алое и черное земляное нутро с прослойками охристой ржавчины, отработанные жилы, промывочные цеха, покрывшаяся трещинами серая глина, выстилавшая дно пересохших ручьев между мертвых опунций и высохших стволов смоковниц, похожих на языки окаменевшей лавы. Похоже на остывший вулкан, пробормотала восхищенная Ольвидо. Фольк затормозил, достал кофр с камерами, и они зашагали по тропинке среди этого сумрачно прекрасного пейзажа, слушая хруст камней под ногами. Стояла тишина – тишина пустыни, которую человек покинул почти столетие назад, и только дождь и ветер придавали рельефу этой местности причудливые очертания, прокладывали русла, возводили сложные горные хребты и обрывы. Словно рука безумного исполина, завладев громадным неведомым инструментом, взрыла землю, подняв на поверхность ее каменисто-минеральное нутро, а потом, как нерадивый ремесленник, предоставила времени доделать начатую работу. В тот миг солнце, которое клонилось к закату и собиралось исчезнуть за грудами породы, простиравшимися вплоть до самого моря, на мгновение выглянуло из-за толстого слоя серых туч, и по лужам разлилось красное сияние, словно потоки огненной лавы, текущие по истерзанной долине, по горным массивам из окалины и шлака, по оврагам и холмам из вулканической магмы и возвышающимся вдали развалинам промывочных цехов. И пока Фольк целился в видоискатель камеры, чтобы снять причудливый пейзаж, Ольвидо, которая то и дело потирала руки, чтобы согреться, внезапно широко открыла глаза, хлопнула ладонью по лбу под вязанной шапкой и воскликнула: ну конечно, боже мой, я все поняла. Не пирамида Гизы, не Сфинкс – важно то, что остается от них, когда время, ветер, дождь, песчаные бури сделают свое дело. Эйфелева башня не станет полностью сама собой, пока ее металлическая основа, ржавая и искореженная, не останется одиноко торчать над мертвым городом, будто призрак на сторожевой вышке. Все сущее проявит себя полностью лишь когда равнодушная бесчувственная Вселенная проснется, как спящее животное, вытянет свои затекшие лапы, разминая жесткий скелет Земли, зевнет и сделает несколько ленивых прыжков. Понимаешь, о чем я? Да, конечно, понимаешь. Я вижу. Это называется геологическая аномалия. Надо научиться показывать на фотографии, насколько поучительно уязвима наша хрупкая оболочка. Наблюдать за космической рулеткой в тот день, когда внезапно выйдет из строя компьютерная мышь, Архимед восторжествует над Шекспиром, и Человечество будет растерянно обшаривать карманы, обнаружив, что кончилась мелочь для Харона. Фотографировать нужно не человека, а его следы. Обнаженного человека на принадлежащей ему ступени биологической лестницы. Я никогда не видела его таким. Он был лишь картиной в музее. Боже мой, Фольк, – красноватый свет озарял ее лицо, словно пламя вулкана в раме на стене. Музей – это лишь вопрос перспективы. Спасибо, что привел меня сюда.
С тех пор она сопровождала Фолька повсюду. Ее творческие задачи отличались, но она была таким же отчаянным, неутомимым охотником. Сначала Ливан. Он повез Ольвидо именно туда, потому что хорошо знал эти края – он долго скитался там во время гражданской войны. Он знал как свои пять пальцев все автотрассы, деревни, города, знал нужных людей и поддерживал контакты, которые до некоторой степени позволяли держать ситуацию под контролем. Война шла к югу от Литани, партизаны-арабы устраивали налеты и бомбили северные границы еврейского государства, израильтяне жестоко мстили. Ольвидо и Фольк проехали на такси вдоль всего берега, от Бейрута до Сидона и потом уже до Тира, куда прибыли в чудесный средиземноморский день, сияющий и голубой. Ослепительное солнце золотило камни старого порта. В то время был еще жив семидесятилетний отец Георгий, друг Фолька Поддавшись очарованию Ольвидо, он показал им крипту своей средневековой церкви, где хранились поверженные статуи рыцарей-крестоносцев – их каменные лица изуродовали кувалдами, когда город попал в руки турков. На следующий день Ольвидо впервые прошла крещение огнем на дороге на Набатью атака боевых израильских вертолетов, реактивные снаряды, падающие на автомобиль главарей «Хезболлы», человек с оторванными ногами, выползающий из бесформенной дымящейся железной кучи, словно на антиутопическом коллаже Раушенберга. Краем глаза Фольк видел ее за работой – бледная, возбужденная, она молча пожирала глазами все, что творилось вокруг, и в промежутках между снимками – ни единой жалобы, ни единого возражения. Она была проворна и неутомима, словно прилежная ученица. Делай то же, что и я, велел он ей. Двигайся так же. Стань невидимой. Не надевай военной или просто яркой одежды, если идешь по дороге, наступай только на асфальт, не дотрагивайся до оставленных кем-то вещей, не стой в дверных и оконных проемах, никогда не поднимай объектив к солнцу, когда неподалеку пролетает самолет или вертолет, и запомни: если ты видишь вооруженного человека, он точно так же может видеть тебя. Никогда не подходи со своей камерой слишком близко к тем, кто мучается, плачет или может тебя убить. Единственный признак твоего присутствия, по которому другие могут догадаться, что ты где-то поблизости, – щелчок затвора твоей камеры. Прежде чем приблизиться, высчитай расстояние, фокус, свет и ракурс, делай это незаметно, работай молча и исчезай вовремя. Прежде чем проникнуть в опасную зону, продумай, как будешь выбираться, как следует изучи территорию, прикинь, где будешь прятаться, наметь возможные укрытия и передвигайся от одного к другому прыжками или перебежками. Не забывай, что у каждой улицы, траншеи, холма, дерева есть опасные и безопасные стороны; не ошибись, когда будешь их выбирать. Не осложняй понапрасну жизнь – ни себе, ни, главное, мне.
