Вильям Козлов - Волосы Вероники
Мы немного поговорили о переводах, Скобцов доверительно поинтересовался моим мнением по поводу деловых качеств Грымзиной. Я ответил, что она слабая переводчица, но зато активный профсоюзный деятель… Скобцов понимающе улыбнулся.
— В октябре выборы местного комитета, — сказал он. — Я думаю, Евгения Валентиновна потянет на председателя?
Я промолчал. Наверное, потянет. О профсоюзной работе я имел смутное представление: раз в год присутствовал на отчетно-выборном собрании, исправно платил членские взносы, один раз был избран делегатом на районную профсоюзную конференцию.
— Вы меня не поняли, — скользнул взглядом по моему лицу Скобцов. — Если Грымзину изберут председателем месткома, то вы избавитесь от нее.
Я совсем забыл, что эта должность освобожденная. Грымзина уйдет из отдела и переберется в кабинет председателя месткома.
— Слезы лить по Грымзиной не буду, — сказал я.
— Жизнь — такая штука, рано или поздно каждого поставит на свое место, — встав из-за стола и расхажи вая по просторному кабинету, стал философствовать Артур Германович. — К нам на днях приедут из министерства… — он остро взглянул на меня и поспешно отвел взгляд. — Ну, по поводу назначения нового директора института… Полагаю, что будут беседовать с заведующими отделами… Кого вы мыслите на эту должность из наших?
«Только не вас!» — подумал я.
— Видите ли, дорогой Георгий Иванович, наше министерство считает, что нового директора из Москвы к нам нет никакого резона присылать, дескать, можно подобрать эту кандидатуру на месте. Наше городское начальство полностью поддерживает эту точку зрения. Вот мы и подбираем…
— Не мы, а моя Грымзина, — вырвалось у меня. — А что же думает на этот счет наше партбюро?
— Секретарь партбюро Осипов, как вы знаете, в больнице, ему только что сделали сложнейшую операцию, и он вряд ли раньше сентября выйдет на работу. А его заместитель Бобриков — ни рыба ни мясо… Он и в райком-то раз в месяц ходит, чтобы передать в финхозсектор ведомости о собранных партвзносах. Он думает лишь о своей кандидатской диссертации, а Ольга Вадимовна — его главный оппонент.
— Бобрикову повезло, — ввернул я.
— Вам тоже должно быть небезразлично, кто будет директором, — негромко, но весомо уронил Скобцов.
— За кого же посоветуете мне… голосовать? — невинно спросил я.
— Подумайте, Георгий Иванович, — печально улыбнулся Скобцов.
Напрямик просить, чтобы я стоял за него, Артур Германович не решился. А вот Великанову без обиняков сказал, что рассчитывает на его поддержку. С этим и пришел ко мне расстроенный Геннадий Андреевич.
— Я давно знаю Скобцова, — сказал он. — Если до него дойдет, что я был против него, — живьем сожрет без соли!
— Будь за, — усмехнулся я.
— Из него такой же директор института, как из меня персидский шах!
— Тогда чего же ты паникуешь?
— А что ты скажешь товарищам из Москвы? — блеснул на меня очками Великанов.
— Посоветую тебя назначить директором…
— Я серьезно.
— Кривить душой не собираюсь, — сказал я. — Ну какой из Скобцова директор? Правдами-неправдами заручается поддержкой сотрудников! Гоголевой такое и в голову бы не пришло.
— Как кандидат в американские президенты, проводит предвыборную кампанию… Дай ему волю, станет голоса избирателей покупать…
— Кое-кого уже купил… — заметил я. — Например, мою Грымзину.
— Меня-то не купит, — сказал Великанов. — Я лучше других его знаю и скажу все, что о нем думаю… Если, конечно, меня спросят.
— Спросят, Геннадий Андреевич, обязательно спросят! — рассмеялся я. Очень уж у Великанова была забавная в этот миг физиономия.
— А что? И скажу! — бахвалился Великанов. — Не уволит же он меня?
— Сам уволишься… по собственному желанию, как геофизик Иванов, — подначивал я, потому что знал: Геннадий Андреевич не пойдет против начальства, такой уж у него характер. Он лучше будет страстно обличать империалистов, критиковать президентов и премьер-министров капиталистических стран…
— Там же тоже сидят люди с головой, — неопределенно кивнул он в потолок. — Не допустят… Уж лучше Гоголева, чем он.
— Ты против и Гоголевой? — удивился я.
— Почему против? — испугался Геннадий Андреевич. — Я — за!
— Скорее бы все это кончилось, — сказал я.
— Хуже всего — это неопределенность, — согласил ся Великанов.
— Хуже, — поспешно сказал я. Мне совсем не хотелось выслушивать его.
— Пожалуй, я пойду, — взглянув на часы, поднялся со стула Великанов. — Надо еще одну бумагу прочесть.
— У меня их тоже вон сколько накопилось, — кивнул я на письменный стол, где лежала тоненькая стопка иностранных журналов.
— Неужели власть — это такая заманчивая штука? — уже в коридоре произнес Великанов и нехотя закрыл дверь.
После обеда из проходной позвонил Боба Быков, сказал, чтобы я немедленно закруглялся, дело не терпит. Какое дело, объяснять не стал, но я и так знал, что Боба так просто срывать меня с работы не будет, значит, что-то случилось. Я позвонил в приемную Гоголевой и сообщил секретарше, что ухожу и вряд ли сегодня вернусь, — куда, объяснять не стал. Не так уж часто я раньше времени покидаю свой кабинет.
Машина Боба стояла у парадной нашего института. Когда я садился в нее, из подкатившей черной «Волги» вышел Артур Германович Скобцов. Он улыбнулся и помахал мне рукой. В темно-синем модном плаще с погончиками и шляпе, он с достоинством направился к проходной. Под мышкой кожаная папка. Уже взявшись за массивную медную ручку, обернулся и посмотрел в мою сторону.
— Засек меня Артур, — сказал я. — Будь я проклят, если при случае не припомнит!
— Я думал, ты сам начальство, — усмехнулся Боба, резко трогая машину с места.
Ездил он лихо, часто превышал скорость, но милиционеры почему-то его не останавливали. Боба хвастался, что они знают его «Волгу». У милиционеров тоже есть машины и мотоциклы, которые нередко привозят на буксире на станцию технического обслуживания, где работал мастером Быков.
— Я очень люблю ездить по городу, — сказал я. — Но лучше бы не в рабочее время.
— У меня выходной, — невозмутимо заметил Боба.
— Ты мчишься, как «скорая помощь», — сказал я. Быков не стал тормозить по желтому сигналу и выскочил на перекресток, когда уже загорелся красный. Милиционер посмотрел нам вслед, но свистеть не стал.
— Мы с тобой и есть «скорая помощь», — проговорил Боба. — Мчимся выручать наших любимых девушек!
Он рассказал, что ему позвонила домой Мила Ципина и взволнованным голосом сообщила, что она и Оля Журавлева находятся в Купчине в одной квартире, к ним там всякие пристают… Успела назвать номер дома и квартиры, потом кто-то свирепо рявкнул и нажал на рычаг телефона. Он, Боба, решил, что меня это тоже касается, и вот заехал за мной. Уж вдвоем-то мы как-нибудь вызволим из беды наших девочек…
Поминутно нарушая правила уличного движения, Боба мне рассказал дорожный анекдот. Шофер такси мчится под красный светофор и когда пассажир говорит ему, что он нарушает, водитель небрежно отвечает, мол, он мастер. И вдруг неожиданно тормозит на перекрестке перед зеленым светофором. Пассажир интересуется: в чем дело? Шофер спокойно в ответ: с той стороны тоже мчится мастер…
— Прямо про тебя!
— Я и есть мастер, — рассмеялся Боба и, затормозив, добавил: — Приехали.
Это был девятиэтажный кооперативный дом. Нам долго не открывали, а когда наконец дверь распахнулась, на пороге под притолоку вырос баскетболист Леня Боровиков. Не долго раздумывая, он врезал могучим кулачищем Боба Быкову — тот звонил в дверь и потому стоял ближе — и коротышка мячиком отлетел к самому лифту. У меня тоже сработал спортивный рефлекс: я тычком ударил верзилу в солнечное сплетение. Он вытаращил на меня изумленные красные глаза, согнулся под прямым углом пополам и стал жадно хватать раскрытым ртом воздух. Очухавшийся от потрясения Боба добавил Боровикову и оттолкнул от двери. Ворвавшись в квартиру, мы поспешно закрыли за собой дверь. В тесной прихожей никого не было, из комнаты доносились пронзительные звуки магнитофонной музыки, голоса. В дверь за нашей спиной бухал ногами разъяренный Боровиков, мелодично тренькал звонок-гонг. Это миролюбивое треньканье и бешеные удары, сотрясающие дверь, отнюдь не гармонировали.
В комнате было сильно накурено, на низком столе, придвинутом к широкой тахте, стояли разнокалиберные бутылки, в тарелках какая-то холодная закуска, кое-где присыпанная пеплом. На тумбе гремел на полную мощность магнитофон. Я подошел и убавил громкость. Оля и Мила сидели на подоконнике и во все глаза смотрели на нас. Я успел заметить, что Олина шерстяная кофточка разорвана почти до пояса, одна щека пылает, в глазах слезы. Мила — она, кажется, не пострадала — успокаивала подругу. А на полу сидел парень с черными патлами почти до плеч, держал в одной руке бутылку с коньяком, в другой пузатую рюмку и без всякого удивления смотрел на нас. Хотя он и сидел, видно было, что это рослый парень, наверное тоже баскетболист.
