Джонатан Троппер - Все к лучшему

— Теперь я, — улыбнулся он мне.

— Пожалуйста, — ответил я.

Раэль увел Тамару, а я провожал их взглядом, недоумевая, откуда в моей душе взялось это острое чувство утраты. Но тут подошел Джед и обнял меня за плечо, и печаль прошла так же мгновенно, как появилась.

— Вот мы и остались вдвоем, — серьезно проговорил он и повел меня к толпившимся под сценой женщинам в бледно-лиловых платьях из тафты.

— Значит, никогда не встречайся с подружками невесты? — хмуро уточнил я.

— С чертовыми подружками невесты, — поправил Джед, подталкивая меня вперед.

— И в чем разница?

— В «чертовых». Это все меняет.

— Почему еще?

Джед вздохнул и одним жадным глотком допил остатки джина.

— Потому что было бы болото, а черти найдутся.

Глава 20

Я выхожу из метро на Восемьдесят шестой, но вместо того, чтобы идти домой, медленно шагаю к Центральному парку, с наслаждением чувствуя, как дождь холодит кожу сквозь одежду. Я всегда воспринимал сырую погоду как призыв совершить что-то выходящее из ряда вон, а поскольку именно это я только что и сделал, обжигающая лицо морось приятна мне — как доказательство моего безрассудства. Я поступил опрометчиво, сбежав из офиса в разгар рабочего дня, но это хотя бы объяснимо. А вот то, что я поцеловал Тамару, — чистой воды сумасбродство, из-за которого я испытываю растерянность, смущение и неприкрытое удовольствие.

Мне хочется, чтобы этого никогда не было, и одновременно я мечтаю поцеловать ее еще раз. Я представляю, как Хоуп в Лондоне перебирает в затхлом подвале картины, на ее дорогую одежду садится пыль, и меня охватывает острое чувство вины. Я вспоминаю Тамару: интересно, думает ли она обо мне, прокручивает ли в голове наш поцелуй, как это делаю я. Лучше на этом не зацикливаться. И все же…

Спустя час я вхожу в гостиную, стуча зубами, и обнаруживаю там дремлющих перед телевизором Мэтта с Джедом. Мэтт растянулся на полу, а Джед прикорнул на диване. По кабельному идет романтическая комедия: безответная любовь заставила героиню дать ложные показания, но в конце концов обманщицу простят, ведь она так красива, да и герой хоть куда, и только дурак не догадается по смене освещения и музыке за кадром, что дело близится к счастливой развязке. На груди Мэтта лежит обложкой кверху раскрытый «Смех в темноте» Набокова. Несмотря на татуировки, серьги в ушах и прочие атрибуты, Мэтт ничуть не похож на типичного панка. Он очень любит читать и в университете, где учится уже слишком давно, выбрал специальностью литературу, что объясняет Набокова и тот факт, что наряду с «Приводи сестру» и «Придурок Джимми» среди названий его песен попадаются «Сигара Воннегута» и «Паломар».[9]

Я на цыпочках пробираюсь к себе в комнату, на ходу стаскивая мокрую одежду. Вытирая волосы полотенцем, не успевшим высохнуть после утреннего душа, я глазею на унитаз. Весь день после утренней агонии мне удавалось его избегать, но сейчас настойчивая пульсация в паху подсказывает, что, хочешь не хочешь, а дольше терпеть не получится. Я решаю пописать сидя. Мочеиспускание причиняет мне острую боль, в зеркале над раковиной я ловлю отражение собственного искаженного страданием лица. Жилы на шее вздулись, словно в знак протеста; я с трудом перевожу дыхание. Наконец все кончено. Если вдуматься, утром было куда больнее, хотя, быть может, я просто привык. Крови в моче гораздо меньше, хотя едва ли это повод для радости.

На автоответчике послание от Хоуп, которая сообщает, что благополучно прибыла в Лондон. В ее голосе сквозит обида: разумеется, она недоумевает, почему я не перезвонил, почему я не в офисе и не отвечаю посреди рабочего дня. Хоуп оставляет телефон отеля, говорит, что любит меня, и вешает трубку. Надо бы позвонить ей прямо сейчас. По-хорошему я просто обязан это сделать.

Мэтт вздрагивает, услышав, как я вхожу в гостиную, и со стоном садится на полу.

— Привет, — слабым голосом произносит он.

— Привет, — здороваюсь я, натягивая рубашку.

— Ты наблевал в нашем фургоне.

— Знаю. Прости ради бога.

Он пожимает плечами: кому-кому, а Мэтту не привыкать.

— Там дождь?

— Ага.

— Который час? — интересуется он и потягивается, постанывая от того, что все тело затекло.

— Полвторого, — отвечаю я.

Мэтт поворачивается ко мне, и я замечаю темные круги под его воспаленными глазами, вижу, как он осунулся. Мне в который уже раз приходит мысль, что мой младший брат ускользает, движимый гневом, который медленно пожирает его изнутри. Между мочкой и виском виднеется серповидный след зажившей ссадины: несколько месяцев назад Мэтта избили бандиты. Да, мой братишка тогда крепко влип: приторговывал наркотиками, залез в долги. Какие формы саморазрушения ни возьми, Мэтт тут как тут. Он сидит на полу и кажется запутавшимся ребенком, и мне снова, как в детстве, хочется обнять его, защитить, успокоить, что все будет хорошо, ему просто надо отдохнуть, а я за ним присмотрю.

— Хреново выглядишь, — вместо этого говорю я.

— Это и есть рок-н-ролл, — ухмыляется он и облизывает пересохшие губы. — Но мне такая жизнь нравится. Что ты тут делаешь?

— Вообще-то я здесь живу.

Мэтт кивает.

— Я имею в виду, сейчас, посреди дня.

Я опускаюсь на пол, прислонившись спиной к дивану.

— Либо я наконец прозрел, либо на грани нервного срыва.

Мэтт окидывает меня оценивающим взглядом, кивает и улыбается, приоткрывая пожелтевшие от табака неровные зубы.

— Зак, братишка, — произносит он, зевая. — Добро пожаловать в ряды помешанных.

Когда спустя время появляется Норм, мы уже пребываем в чудесном настроении — накурившись косяков, завалявшихся в карманах штанов Мэтта, и смотрим по научно-популярному каналу «Терминатора». Джед с пеной у рта доказывает, что так не бывает, пространство и время устроены иначе. Норм заходит в комнату с мокрым вещмешком на плече, точно Санта-Клаус, и мы дружно таращимся на него, как будто он изощренная коллективная галлюцинация.

— Привет, ребята, — здоровается Норм и с глухим стуком бросает мешок на пол. На отце джинсы и линялая красная рубашка, мокрые волосы прилипли к лысине.

— Привет, Норм, — вежливо отвечает Джед.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я, не поднимаясь, так как от травы меня разморило.

— Дверь была не заперта. — Он переводит взгляд на Мэтта, который сидит, скрестив ноги, на полу перед телевизором; широкий экран обрамляет его ссутуленный силуэт. — Привет, Мэтт, — сдержанно произносит он.

— Норм, — Мэтт с холодной вежливостью кивает.

— Отличный был концерт, — осторожно продолжает Норм. — Я тобой очень гордился.

— Спасибо тебе, Норм, — пошатываясь, Мэтт поднимается на ноги. — Значит, я не зря старался.

Норм кивает и смотрит на меня.

— Почему ты не на работе?

— Взял выходной, — отвечаю я. — Чтобы прийти в себя.

— И для этого ты решил накуриться?

— А ты сам сперва попробуй, а потом говори.

— Ты куда? — спрашивает Норм у Мэтта, который демонстративно натягивает поношенную куртку.

— Куда надо.

— И куда же?

— Куда угодно, лишь бы подальше отсюда.

— Сынок, давай поговорим, — жалобно просит Норм.

Мэтт впивается в него взглядом, и в его широко раскрытых от удивления глазах читается злость, потом бросается к нему так стремительно, что на мгновение мне кажется, будто Мэтт ударит отца. Но брат замирает, сжав кулаки, и с гримасой ярости на лице шипит:

— Будь ты проклят, Норм. Убирайся к черту. Из-за тебя моя жизнь — дерьмо. Это ты виноват в том, что мне приходилось продавать наркоту, чтобы купить себе гитару, это из-за тебя ни одна девушка не задерживается со мной дольше месяца, из-за тебя я не могу смотреть людям в глаза и говорить то, что думаю.

— Мэтт, — перебиваю я.

— Заткнись, Зак. Ты знаешь, что я прав.

— Но другого отца у тебя все равно не будет, — мямлит Норм, примирительно подняв руки.

Лицо Мэтта, точно бритва, рассекает улыбка.

— Ты не отец, Норм. Ты донор спермы, — с этими словами Мэтт направляется к двери. — На большее ты не способен. Жалкий донор спермы.

Мэтт пулей вылетает из квартиры. Покраснев от обиды, Норм жалобно смотрит на нас.

— Господи, — выдыхает он. — Если бы я знал, что он так на меня накинется, надел бы шлем. — Норм переводит взгляд на дверь и моментально решается: — Мэтт! — кричит он и бросается вдогонку.

Мы вслушиваемся в топот двух пар ног, сбегающих по лестнице; Джед откидывается на спинку дивана и вытягивает шею, пытаясь разглядеть, что творится за окном.

— Ничего себе, — говорит он мне, — для такого толстяка твой старик быстро бегает.

— Кто бы мог подумать, — соглашаюсь я, поднимаюсь с пола и шагаю к лестнице. От затхлой Мэттовой травы у меня все еще кружится голова, поэтому, споткнувшись о вещевой мешок Норма, я еле успеваю сгруппироваться, чтобы не удариться лицом о пол.