Орхан Памук - Новая жизнь
Из отчетов в другой папке я узнал, что наблюдения Доктора Нарина, бог знает во сколько ему обходившиеся, дали важный результат. Сыщик под псевдонимом «Гамильтон», скорее всего из Национального разведывательного управления, кратким письмом сообщал Доктору Нарину следующую информацию: Рыфкы Хат и был автором книги. Он написал свое произведение двенадцать лет назад, но не осмелился подписаться своим именем, как и все непрофессионалы. Ответственные за печатную продукцию сотрудники Национального разведывательного управления, внимательные к жалобам на молодежь преподавателей и отцов, волновавшихся в те годы за будущее своих учеников и сыновей, по доносам поняли, что книга оказала на многих дурное влияние. Через типографию они установили личность автора-любителя и предоставили прокурору по делам печати решать эту проблему. И вот двенадцать лет назад прокурор приказал тайком изъять книгу и поместить ее в хранилище, но открывать дело, дабы припугнуть автора-любителя, не стоило. Потому что этот пенсионер, бывший контролер Государственной железной дороги, некто Рыфкы Хат, во время первого же визита в прокуратуру открыто, почти с удовольствием, сказал, что не возражает против изъятия книги, сразу же поставил подпись на протоколе, который сам и предложил вести, и пообещал впоследствии других книг не писать. Отчет Гамильтона был написан за одиннадцать дней до убийства дяди Рыфкы.
Поведение Мехмеда свидетельствовало о том, что он очень быстро узнал об убийстве дяди Рыфкы.
По словам Мовадо, «у юноши появилась навязчивая идея»: он, как больной, заперся в комнате и начал читать книгу без перерыва, с утра до вечера, точно находился в каком-то религиозном экстазе. Намного позднее Серкисов сообщал, что Мехмед выходил из общежития, но и он, и Омега считали, что у юноши не было никакой цели и намерений. В один из дней он, как истый бездельник, много часов бесцельно шатался по переулкам Зейрека,[35] а все время после полудня провел в кинотеатрах Бейоглу, смотря эротические фильмы. Иногда Серкисов писал, что Мехмед выходил из общежития по ночам, но ему не удавалось узнать куда. А однажды днем Зенит увидел Мехмеда сильно встревоженным и растрепанным: у него отросли волосы и борода, он был кое-как одет и озирался на людей на улице «как филин, который не любит дневной свет». Он перестал появляться в студенческих кафе и в коридорах института, где раньше раздавал экземпляры этой книги, он сильно отдалился от своих знакомых. У него не было женщины, он не пытался установить с кем-либо близкие отношения. Мовадо, работавший администратором в общежитии, во время одного из обысков в комнате в отсутствие Мехмеда нашел несколько журналов с обнаженными женщинами, пояснив, что ими пользуются все нормальные студенты. Насколько явствовало из усердных донесений Зенита и Омеги, не знавших друг о друге, Мехмед одно время стал увлекаться выпивкой. После того как из-за невинной шутки он ввязался в драку в пивной «Три Счастливые Вороны», куда ходили в основном студенты, он стал выбирать пивные подальше и поскромнее. Какое-то время он пытался снова начать общаться со студентами, а также с какими-то сумасшедшими, с которыми знакомился в пивных, но у него ничего не получилось. Позднее он стал подолгу стоять как вкопанный перед витриной книжного киоска в надежде найти близкого по духу человека, который купит и будет читать эту книгу. Он опять принялся искать — и нашел-таки! — несколько человек, с которыми удалось завязать дружбу. Он им дал книгу и сумел заставить их прочесть ее, но, по сведениям Зенита, он почти сразу рассорился с ними из-за своего дурного характера. Подслушать один из их споров, хотя и издалека, Омеге удалось в пивной на одной из маленьких улочек Аксарая,[36] и теперь он знал, как «наш юноша», вовсе не казавшийся юношей, взволнованно говорил о мире из книги, о пути к нему, о пороге, о покое, о дивном мгновении и о случае, о несчастном случае. Должно быть, воодушевление Мехмеда было недолгим, потому что, как установил Мовадо, Мехмед, доставлявший теперь своим друзьям — если они у него были — неудобства из-за грязных волос, бороды и растрепанного вида, совсем перестал читать книгу. Омега, которому надоели бесцельные прогулки и походы нашего друга, писал:
«Что касается меня, сударь, то, по моему мнению, юноша ищет что-то, что утолит его грусть. Я не знаю, что он ищет, но думаю, что он и сам не знает».
Однажды наш бесцельно бродивший по улицам Стамбула Мехмед, за которым Серкисов следил в тот день с близкого расстояния, нашел то, что могло утолить его грусть и хоть немного успокоить душу, нашел на стоянке автобусов, точнее, в самих автобусах. Без сумки, которая свидетельствовала бы о сборах, без билета, который обозначил бы цель путешествия, Мехмед, поддавшись какому-то порыву, наобум сел в автобус, который должен был вот-вот отъехать от автовокзала, и Серкисов, поколебавшись немного, прыгнул в «Магирус» вслед за ним.
Понятия не имея о цели поездки, не ведая, куда их везут, они многие недели путешествовали из города в город, со стоянки на стоянку, из автобуса в автобус. Отчеты, написанные Серкисовым вкривь и вкось в трясущихся креслах автобусов, искренне свидетельствовали об очаровании этих непонятных путешествий и бесцельных поездок: они видели путешественников, потерявших дорогу и чемоданы, сумасшедших, путавших века; они встречали пенсионеров, торговавших календарями, энтузиастов, отправлявшихся служить в армии, молодых людей, сообщавших о приближении конца света. Они ели в столовых на автовокзалах вместе с помолвленными молодыми людьми, с помощниками ремонтных мастеров, с футболистами, торговцами поддельными сигаретами, с наемными убийцами, учителями начальной школы, директорами кинотеатров, они спали в залах ожидания, в креслах автобусов, в объятиях сотен людей. Они ни разу не переночевали в отеле. И ни с кем не завели постоянных отношений или дружбы. И ни разу не отправлялись в дорогу, осененные какой-либо целью.
«Сударь, единственное, что мы делаем, это выходим из одного автобуса и садимся в другой,
— писал Серкисов. —
Мы чего-то ждем, может быть, какого-то чуда, может быть — какого-то света, может быть — Ангела, а может — несчастный случай, я не знаю — чего, но писать могу только так… Мы словно ищем знаки, что уведут нас в неизвестную страну, но нам не везет. Мы до сих пор ни разу не попали ни в одну аварию, и это говорит о том, что нас, наверное, охраняет какой-то Ангел. Не знаю, заметил ли молодой человек мое присутствие. Не знаю, смогу ли я выдержать до конца».
Он не выдержал. Через неделю после написания этого бессвязного письма Мехмед во время ночной стоянки бросил недоеденный суп и прыгнул в отправлявшийся автобус с надписью «Голубая дорога», а Серкисов, хлебавший тот же суп за столиком в углу, растерянно смотрел беглецу вслед. Затем спокойно доел суп и, честно, не стесняясь, сообщил обо всем Доктору Нарину. Что ему теперь делать?
После этого ни Доктор Нарин, ни Серкисов, которому было велено продолжать наблюдения, не смогли выяснить, что делает Мехмед.
Серкисов убил еще шесть недель на автовокзалы, билетные кассы, кофейни, где собирались водители; предчувствуя что-то, он ездил по местам дорожных аварий и искал среди тел погибших Мехмеда, пока не нашел парня, которого принял за Мехмеда. По другим письмам из автобусов я понял, что в это же время Доктор Нарин срочно отправил вслед за сыном и другие «часы». Когда писалось одно из этих писем, автобус на полном ходу врезался в повозку с лошадью, и пунктуальное сердце Зенита остановилось от потери крови, а недописанное письмо дирекция автобусной компании «БЫСТРАЯ ДОРОГА» отправила Доктору Нарину.
На место аварии, завершившей первую жизнь Мехмеда под именем Нахита, Серкисов смог попасть только спустя четыре часа после произошедшего. Автобус под названием «Экспресс-безопасность» въехал в цистерну с типографскими чернилами, на миг озарился чернотой окатившей его жидкости, а затем зарделся в ночи ясным пламенем и сгорел. Серкисов писал, что «обгоревшего до неузнаваемости несчастного и сумасбродного Нахита» он опознать не смог, но у него есть единственное доказательство того, что это Нахит — его удостоверение личности, волею судьбы уцелевшее. Оставшиеся в живых подтвердили, что юноша сначала сидел в кресле номер тридцать семь. Если бы Нахит сидел в тридцать восьмом кресле, то спасся бы, не получив ни единой царапины. Сидевшего в кресле номер тридцать восемь выжившего парня по имени Мехмед, который, как Серкисов выяснил у пассажиров, был ровесником Нахита, сыщик искал у него на родине, в Кайсери, желая расспросить о последних часах жизни Нахита, но так и не нашел. Так как парень выжил в столь ужасной катастрофе, но до сих пор не вернулся к родителям, в слезах ожидавшим его, решили, что авария сильно потрясла его, но Серкисова это не интересовало. Раз молодой человек, которого он выслеживал много месяцев, погиб, то он, Серкисов, ждет дальнейших указаний и денег от Доктора Нарина, он готов наблюдать за кем-нибудь еще. Ведь наблюдения показали, что Анатолия, а может быть, вся Средняя Азия и Балканы кишат сумасшедшими молодыми людьми, читающими такого рода книги.
