Анна Йоргенсдоттер - Шоколадный папа
«La Familia»[20] и Андреа в кругу семьи. Волос на голове нет. Змея на плече есть. Когда делали татуировку, Андреа весила тридцать пять килограммов; она думала, что если вес увеличится, змея изменится, исказится. Но змея все та же, такая же коварная. Высовывает язык. Лувиса гладит Андреа по щеке. Сверкает, затмевая Карла. У него ухоженная борода, редкие волосы, твидовый костюм, перекликающийся оттенком с пастельно-зеленым костюмом Лувисы.
Внезапно на столе появляется еда. Официантка удаляется с садистской улыбкой: приятного аппетита, черт бы вас побрал. «Фрутти ди маре» для Андреа вибрируют на тарелке, от края до края. Огромный, соблазнительно мерцающий сгусток жира.
— Как дела у Каспера? — спрашивает Лувиса.
— Все хорошо.
— А как ваши отношения? — Лицо Лувисы приближается, но тело по-прежнему за другим концом стола. Губы Лувисы — как губы Андреа, которая отвечает:
— Хорошо! Очень хорошо! — Она ковыряет еду вилкой и добавляет: — Как обычно. — Лувиса видит ее насквозь, смотрит сквозь змею, которая, отражаясь в зеркальной стене, превращается в нелепую черную маску. Андреа снова проводит рукой по волосам: ей показалось, что на голове снова две тугие каштановые косички.
— Мне бы никогда и в голову не пришло красить волосы или делать что-нибудь со своим телом, — говорит Лина-Сага. На ней длинное молочно-белое платье. Руки у нее бледнее, чем у Андреа, и тоньше, хотя ест она все подряд и сколько угодно. Андреа чувствует себя предательницей в кожаных брюках, купленных перед походом в ресторан. Ярко-красный топ с узкими бретельками. С новой прической она чувствует себя преступницей. Змея уменьшается до размеров сперматозоида. Андреа смотрит на Лину-Сагу, которая смотрит на Лувису, которая смотрит на Карла, который смотрит в тарелку.
Ресторан выбран со всей тщательностью, Карл и Андреа пьют красное вино и едят чесночный хлеб, который Лувиса разламывает на куски неодинаковой величины. Самый большой — Андреа, себе — поменьше. Лувиса пьет газированную «Пеллегрино», пузырьки пляшут на поверхности. Лина-Сага пьет слабоалкогольное пиво. Андреа, как обычно, слишком быстро съедает хлеб и хочет еще, еще вина, еще всего. Лувиса не притронулась к своему хлебу, чесночное масло соскользнуло в тарелку и плавает рядом. Если бы Андреа попросила, то можно было бы взять, но вместо этого она снова наполняет бокал и ничего не говорит, тоскуя по Касперу, который не смог пойти вместе с ней. У него есть причина, у него всегда есть причина.
Андреа и Карл едят одну на двоих кассату. Андреа берет пару кусочков, пропитанных «Амаретто», и все.
— Можешь взять мой десерт, — говорит Лувиса, — я так сыта, что не могу больше съесть ни крошки.
Андреа отказывается.
— Но это ужасно вкусно! — Лувиса отодвигает от себя дрожащий тирамису, ближе к Андреа. — Если передумаешь, скажи.
Но Андреа не передумает, точнее, она все время передумывает: почему не доела «фрутти ди маре», зачем вообще начала есть, почему не заказала себе целый десерт, зачем съела те два кусочка.
Все сидят и улыбаются. Андреа кажется, что она голая: бритая голова, топ на узких бретельках. Змея жалобно извивается, и никто до сих пор не сжалился над тирамису Лувисы. Андреа смотрит и видит, как эта масса калорий приближается к ней, и ей хочется крикнуть симпатичной стройной официантке, чтобы та немедленно унесла сладкое.
Андреа в итальянском ресторане, в кругу семьи, и ей хочется упасть в обморок. Упасть навзничь и удариться бритым затылком о твердую бетонную стену. Так, чтобы Карл успел ее подхватить и она не разбилась. Чтобы Лина-Сага смела со стола все тарелки и гриссини, бросившись к ней, чтобы вино капало на светло-зеленый костюм Лувисы. Карл поднимает Андреа — она безвольно покоится у него на руках, как Белоснежка, и длинные вьющиеся волосы касаются пола. Посетители кричат, носятся вокруг, кто-то сидит, застыв от страха, но Карл знает: его Андреа со всем справится. Знает, но все-таки беспокоится. Хочет, чтобы его цветущая дочь твердо стояла на ногах. И вот он уносит ее из этой суматохи в свой собственный Шервудский лес, и разбойники ликуют, видя пробуждение принцессы.
Андреа достает дозу снюса и кладет куда следует: пусть там и лежит. Замок между губой и деснами, черная преображающая масса. Скоро зал ресторана, смеющиеся посетители и блюда с пиццей закружатся перед глазами. И Лувиса, во взгляде которой читается: «Неужели ты жуешь снюс?», тоже закружится. «Кажется, скоро я упаду в обморок, — думает Андреа. — Зачем я столько съела? Каспер, забери меня отсюда!» Ей хочется встать — бледной до синевы, с бодрой улыбкой — и удалиться, сказав: «Мне нехорошо». Ее поймут и отпустят. Она же больна, психически больна. Лучший в мире пропуск! Упасть в обморок на выходе из ресторана, прижавшись носом к стеклу. Иссиня-красная струйка изо рта. Но Лувиса не видит. Она смеется так, что лопаются бокалы. Андреа закрывает глаза, и смех превращается в поток слов. Она пытается сосредоточиться на голосе Лувисы, поймать и преобразить. Сделать ее слова шаткими и хрупкими.
Андреа опускает взгляд. Делает большой глоток вина. Черное под губой — грех, и вот голос Карла, близко: «Раньше я тоже жевал снюс», и чувство собственной нелепости мгновенно покидает Андреа, и ей хочется взять Карла за руку, которой он разламывает чесночный хлеб на куски — все меньше и меньше. Но она не решается.
Кофе в желудке пульсирует, Андреа не может усидеть на месте, в животе бродят газы. Сильные запахи и толчея вокруг стола. Лувиса поправляет костюм и прическу. Губы. Еда их обесцветила. Андреа нервно притопывает под столом. Она держится, она молодец, она не станет делать ничего из того, что ей так хочется сделать — например, предложить Карлу пойти и выпить пива вдвоем или нежно подшутить над Лувисой. Всего два голоса. Или тишина, которую никто не решается нарушить. Которая остается тишиной. Ее не стоит бояться.
— Я должна ехать домой, — говорит она. Руки блуждают среди салфеток и приборов. Приборам и салфеткам все равно, как с ними обращаются, берут ли их в руки.
— Должна? — Голос Лувисы за салфеткой, на которой остается знак — розовый отпечаток.
— Да. Каспер, наверное, меня ждет.
Откровенная ложь. Никто не ждет Андреа.
Каспер сказал, что куда-то собирается. Кто знает, может быть, ему позвонила Ирена, которая совершенно случайно оказалась поблизости. Слишком часто она оказывается неподалеку по чистой случайности. Острый каблук именно там, куда собиралась ступить Андреа. Локоть между ней и Каспером.
Андреа прижимает салфетку к губам. Следа не остается. Она говорит, что ей нужно позвонить домой.
После четырех попыток она прислоняется спиной к холодной стене. Она за стойкой бара: ее предупредили, что пол под наклоном, что скользко, что по дороге к телефону и туалету высокий порог. («Ничего страшного», — отвечает Андреа и тут же спотыкается.) Она стоит и слышит шипение на плече, рикошетом о стену. Кладет туда руку, ничего не чувствуя. Успокаивает: «Скоро мы поедем домой. Тогда ты снова станешь опасной змеей». Пробует в пятый раз… Виновато улыбается персоналу, который ловко выскальзывает из кухни и обратно. Андреа показывает на трубку и качает головой. Долго слушает леденящие сигналы, пробирающиеся в живот. Прислоняется к трубке. Как только положит — упадет. На полу блестящие пятна жира. Пахнет базиликом, мужчина в потной белой футболке и с густой черной порослью на руках улыбается:
— Don’t you feel so well?[21]
Она пытается улыбнуться в ответ и что-нибудь сказать. Читает во взгляде, как ему хочется прочь отсюда. Как ему хочется к итальянским женщинам, к их горячим движениям и голосам. К большим женщинам, которые громко смеются.
— I feel fine,[22] — произносит она наконец. Мужчина ушел, не дождавшись ответа.
Они прощаются, и аромат итальянских специй сменяется августовским воздухом а-ля столица. Им дальше, налево, а ей домой, направо.
Небо, чуть обнажившись, подразнив голубизной, снова затянулось и стало нескончаемо серым. Андреа едет на метро к вокзалу, таблетка, дамский журнал, чтобы убить время. Не может прочитать ни единого слова. Видит стройные тела, комплексы упражнений, рецепты низкокалорийных десертов. Думает о шоколаде, только о шоколаде. Ждет поезда, ждет, когда Каспер возьмет трубку, когда подействует таблетка. Перед глазами реклама шоколада: «М-м-м… Марабу». Куда ни взгляни. Проклятая таблетка никак не хочет ее освободить. В тишине виновата Андреа. В том, что дети носятся вокруг и кричат, виновата Андреа. Собака, рвущая поводок. Шатающийся алкоголик со слезящимися глазами.
