Алексей Слаповский - Поход на Кремль. Поэма бунта
Майя не была так уж вся в кровушке и с разбитой головушкой, но пострадала ощутимо: сильно болело в боку, саднила щека, ныло в груди, от футболки оторвали рукав. И пропал телефон.
Когда Денис упал, над нею встали трое и, не давая другим бить ее, скукожившуюся, стали разговаривать.
– Маленькая какая, – сказал один. – Сейчас оттащу ее в гараж и трахну там.
– Они нашим не дают, – сказал другой.
– Они и своим-то не дают, – сказал третий. – Им нельзя.
– А на спор? – спросил первый.
И потянул Майю за руку:
– Вставай.
Майя сразу поняла, что делать.
– Я сама, – сказала она, медленно поднимаясь и исподтишка оглядываясь.
– Класс! Сама так сама!
Майя встала, морщась и показывая, как она слаба и беспомощна.
– Дайте закурить, – слабым голосом попросила она.
Все трое полезли за сигаретами. Секунда отвлечения, но и она важна.
И Майя побежала.
Все в жизни пригождается, не зря ходила она в секцию легкой атлетики, хотя пришлось потом бросить: для настоящей бегуньи у нее не хватило роста, длины ног. Но скорость ее все оценивали, и она сохранилась – умение бежать легко, стремительно, на отрыв.
Майя бежала, помня, что кругом заградительные милиционеры и омоновцы. Надо к ним, они спасут, выручат.
Но все куда-то подевались.
Какой-то был шум, вспоминала Майя, этот шум сместился в сторону, что-то там началось другое. Недавно еще было все и везде забито, а теперь почему-то перед нею пустой двор и дома – один, другой… И все подъезды закрыты.
Она не оглядывалась – боялась испугаться.
А преследователи почти уже настигали ее. Рассказать о них тоже хочется – все же люди, о каждом можно что-то рассказать. Но нет времени. Поэтому коротко: Первый (обойдемся без имени) любил пиво «Балтика № 9» и курил сигареты «Ява золотая», Второй любил пиво «Балтика № 9» и курил сигареты «Ява золотая», Третий любил пиво «Балтика № 9» и курил сигареты «Ява золотая». Потому что они друзья.
Но вот одна из дверей открылась – выбежал мальчик. Майя юркнула туда, потянула дверь, которая слишком медленно закрывалась. Щелкнул, замыкаясь, кодовый замок. Тут же послышались удары снаружи.
– Открой!
Более идиотского предложения они не могли сделать.
Майя вошла в лифт, наугад нажала на кнопку.
Вышла на каком-то этаже. Три двери. Майя позвонила сразу во все. Застыла, прислушиваясь. Эти подонки могут догнать мальчика, спросить код подъезда. Или, как она, дождутся, когда ктото выйдет. Времени совсем нет.
За одной из дверей послышались звуки. Дверной глазок потемнел: кто-то смотрит.
Наконец голос:
– Кто там?
– Здравствуйте! – сказала Майя. – Откройте, пожалуйста, за мной…
Нет, нельзя пугать. Надо что-то придумать. Голос – пожилого человека, пенсионера.
– Я от социальной службы, мы выясняем правильность начисления пенсий! Потому что ошибки бывают, некоторым меньше начислили!
За дверью стоял Кирилл Ульянович Жерехов, о котором можно написать целый роман, но у нас и так уже слишком много отступлений. Кирилл Ульянович, если вкратце, с детства сам заботился о себе, будучи сиротой. Привыкнув к этому, никого больше не хотел – ни жены, ни детей. Берегся простуды, гнева начальства, желая прожить в спокойствии и здоровье лет до семидесяти пяти, а там как бог пошлет. И почти удалось – ему уже семьдесят один. Правда, спокойствия нет. Вместо того чтобы благодушествовать, похваливая себя за правильный образ жизни, Кирилл Ульянович с каждым годом все сильнее тревожился. Он, как альпинист, восходил к намеченной вершине ровно, размеренно, рассчитывая силы, и вот остается всего ничего, четыре года, но Кирилла Ульяновича одолевают предчувствия нехорошего. Либо собственный организм подведет, либо отравишься некачественными продуктами, либо хулиганы на улице нападут или машиной сшибет… Поэтому он питался только крупами, макаронами, кипяченым молоком, плавленым сыром, картошкой и чаем, иногда балуя себя салом с рынка, которое почему-то считал экологически чистым продуктом. На улицу почти не выходил. Но тревога не проходила. Напротив, каждый день он ждал чего-то, что появится неожиданно, неизвестно откуда. Короткое замыкание, например. Поэтому он перестал смотреть телевизор (они взрываются иногда, Кирилл Ульянович читал об этом еще в советское время), осторожно и редко включал осветительные приборы, не ездил в лифте, не принимал ванну (чтобы не стало плохо, чтобы не утонуть во время приступа), а пользовался только теплым душем – сидя, чтобы не поскользнуться. Не открывал никому – ни соседям, ни всяким коммивояжерам, таскающимся по квартирам со своим жульническим товаром, ни агитаторам во время предвыборных кампаний, короче, никому и никогда. После долгих уговоров впускал только электрика, чтобы тот посмотрел счетчик, который был у Жерехова в квартире, да еще, конечно, открывал врачам скорой помощи: Кирилл Ульянович боялся ходить в поликлинику и подцепить какую-нибудь заразу, а проверяться время от времени нужно, поэтому время от времени он вызывал неотложку, хотя у него и не было никаких приступов. Однако жаловался приехавшим врачам на сердце, на головокружение, они обследовали, говорили, что это возраст, дистонические явления, все в порядке.
С другой стороны, в Жерехове тлело и другое ожидание. Дело в том, что он, честно работавший всю жизнь, был страшно разочарован размером своей пенсии. Никуда, конечно, не жаловался, не писал, не в его привычках, но был уверен – тут какая-то ошибка или чье-то злоупотребление, ждал, что рано или поздно кто-то придет и скажет:
– Кирилл Ульянович! Мы виноваты, недоглядели! Вот вам единовременная выплата в размере ста тысяч рублей, а с этого месяца будете получать в два раза больше. А еще нынешнее руководство нашего комбината, оценив ваши заслуги, выдает вам грамоту и почетный нагрудный знак, который позволяет вам бесплатно пользоваться общественным транспортом и оплачивать только пятьдесят процентов всех коммунальных услуг, включая электричество.
И так шли эти годы: Кирилл Ульянович выжил, не отравился, не попал под машину, но, однако, не дождался и награды.
И вот, может, это она?
Кирилл Ульянович плохо видел в зрачок глазка: он был слишком запылен с внешней стороны, а протирать его Жерехов опасался – как бы с той стороны кто чего лишнего не увидел. Он различал, что стоит девушка или молодая женщина, и больше ничего.
Майя, конечно, не предполагала, что так угадает, так попадет в больную тему Жерехова.
Тот медлил, она собиралась уже подняться на другой этаж, но тут внизу грохнуло и заорало:
– Где ты, сука?
Одновременно дверь все-таки открылась, Жерехов выглянул, убеждаясь, что Майя одна. И она тут же с криком «Извините!» протиснулась, закрыла дверь и зашептала:
– Пожалуйста, тише! За мной бандиты гонятся!
– А ну пошла отсюда! – пихался тощими и злыми руками насмерть перепуганный Жерехов, не вникая в ее шепот.
– Вам же хуже будет! – прошептала Майя.
Жерехов тут же застыл.
– Почему?
– Гонятся за мной.
– Кто?
– Бандиты. Хулиганы.
– Зачем?
– Изнасиловать хотят. Уже избили, видите?
Жерехов мало что видел в полутемной прихожей, но свет включать, естественно, не стал: заметят снаружи.
Он не знал, что делать. Вдруг эти бандиты начнут взламывать все квартиры, доберутся до него, девушку изнасилуют, а его убьют за укрывательство? Вот оно, пришло, откуда не ждал! Но как поступить? Выгнать ее насильно? Но бандиты, увидев, откуда она выходит, могут решить, что он ее впустил по доброй воле. И опять-таки его убьют.
В подъезде топали ноги.
Молодые люди, не обнаружив Майи, начали ходить по этажам, нажимали на звонки, говорили:
– Мы из милиции, к вам девушка не забежала? Она воровка, если не выпустите, вас тоже судить будут!
Отвечали по-разному. Кто-то из-за двери, не чинясь, посылал куда подальше, кто-то вежливо говорил: извините, никого нет. Многие вообще молчали. А многих и просто не было дома.
Позвонили и в дверь Кирилла Ульяновича.
Майя приложила палец к губам.
Он и сам понял, что лучше затаиться.
В это время послышалась знакомая мелодия. Это была уникальная мелодия – песня, сочиненная группой «Сон в летнюю ночь» на стихи Майи. Ее записали, как полагается, в студии, выложили в Интернете, сотни людей ее скачали, хотя Майе казалось, что слова все-таки лучше музыки. А слова были такие:
Ты не сорвешься с балкона и с кона,с амвона и с трона, поскольку ты вне.Ты не сорвешься с коня и с меня,с вина и говна. Поскольку ты вне.Пусть охмуряет дольче габана,по барабану, жить без обмана,поздно иль рано, тихо на дне.Нервов нирвана, рваная рана,Нить из-под крана – вот моя карма,Где-то вовне ты тоскуешь по мне. В говне.
И т. д.
Звонил телефон Майи. Майя поняла: один из этих скотов взял его. И кто-то звонит сейчас Майе, а на самом деле – ему. Кто звонит, хотелось бы знать?
