Владимир Микушевич - Будущий год
Со временем атмосфера в Папанине и вокруг Папанина менялась. Постепенно забыли, что Папанин — герой Арктики. При слове «Папанин» кое-кто заговорщически подмигивал и спрашивал: «А папаню-то помните? При нем такого не было. И мы в нашем Папанине такого не допустим». Вместе со всеми перестроечными новшествами возник вопрос о возвращении городу его прежнего названия: Тятин. Тогда-то и выяснилось истинное предназначение пращуров и драгунов. Казалось бы, пращуры должны были выступить за исконный Тятин, однако именно пращуры провозгласили лозунг: «Умрем за родной Папанин». При этом сами они умирать не собирались и явно предпочитали убивать других. Драгуны решительно выступили за город Тятин и тоже не брезговали убийствами. До сих пор стреляли из-за угла, но предстояло решительное сражение. Когда корнету Николеньке приказали завтра явиться на сборный пункт, в подвал на улице Олега Кошевого, он попросил денег у матери, взял билет и на другой день постучался в бабушкину дверь.
— А если обратиться в милицию? — растерянно спросила бабушка.
— Я выдам себя, и меня убьют.
— Милиция тебя защитит.
— Как защитит? Сами милиционеры боятся драгунов и пращуров.
— В Мочаловке пока их нет.
— Они везде, везде, бабушка! Они гонятся за мной. Они все равно найдут меня, и я не знаю, что они со мной сделают… А я не хочу… не хочу… исполнять их приказы… Пращуры хлещут пленных драгунов раскаленной проволокой, драгуны заставляют пленных пращуров держаться за голый провод под напряжением. А теперь меня забьют шпицрутенами и пращуры и драгуны… Я дезертир.
Прасковья Никоновна успокоила его, как могла, спустилась в погреб и хозяйским глазом, наметанным еще в военное время, обследовала запасы картошки и капусты. Потом она погасила свет, вышла в сад и приколола к ветхой калитке другую записку: «Уехала к внуку в город Тятин. Вернусь не скоро».
Денёк
Когда был убит наповал полковник СП. Прахов, дело о выстрелах на улице Красных комиссаров перешло к Игнатию Бирюкову. Полковник Прахов не был первой жертвой загадочных снайперов. Уже три недели в больнице лежал коммерческий директор объединения Росплодфрукт Митрофанов, тяжело раненый там же крупной дробью в шею и ключицу. Вообще же говоря, выстрелы имели место и раньше. Правда, до сих пор не было убитых. Пострадавшие бывали легко ранены в спину, реже в бок или в грудь. Стреляли в них мелкой, а не крупной дробью. Никакой закономерности в этих покушениях не прослеживалось. Пострадавшие даже не были знакомы друг с другом, если не считать пяти мальчиков и двух девочек из пятого класса Б, также задетых дробью.
Бирюков начал с того, что встретился в больнице с Митрофановым. Митрофанов имел вполне определенное мнение насчет того, кто в него стрелял.
— Старик в меня стрелял, Прахов. Больше некому, — категорически заявил он.
— А вы были с ним знакомы? — спросил следователь.
— Был, прах его возьми! Я его дочку… ухаживал.
Бирюков присмотрелся к забинтованному Митрофанову. На больничной койке лежал мужчина лет под пятьдесят, коренастый, что называется кряжистый. Лысина его лоснилась, лицо было одутловатое. Впрочем, оно могло распухнуть от раны и уколов.
— А где вы познакомились с Людмилой Праховой? — продолжал Бирюков.
— Да она администратором служит в гостинице, где я живу, когда в Москву приезжаю.
— И какие у вас были с ней отношения?
— Да понятно, какие, гражданин… товарищ следователь, — быстро поправился он.
— И давно?
— С полгода будет. Я же в Москве наездами.
— А ваше постоянное место жительства?
— Ставрополь.
— Ваше семейное положение? — Женат. Двое детей взрослых.
— Как же это вы так?
— Что ж тут удивительного, товарищ следователь! Вы Людмилу-то видели? Женщина привлекательная.
— Так и продолжать думали… наездами?
— И лучше всего было бы! А то задумал жениться, и понесла меня нелегкая к ней домой.
— А семья ваша как же?
— Да на развод я подал. В жилплощадь дело уперлось.
— В какую жилплощадь?
— В Людмилину, в какую же еще! Мне бы привилось к ней прописаться на первое время. Вот Змей Горыныч и заартачился.
— Змей Горыныч?
— Ну да, старик Прахов. Очень мне его квартира нужна! Я бы за полгода себе трехкомнатную подыскал.
— На очередь бы встали?
— Какая там очередь! Купил бы по новому закону. Я давно подумывал в Москве обосноваться. Дела, знаете, требуют…
— Полезное с приятным…
— Лежали бы вы на моем месте, знали бы, как это приятно. Ну, старик, ну, черт….
— Так вы утверждаете, что в вас стрелял полковник Прахов?
— Конечно, он стрелял, гражданин… товарищ следователь. Хоть бы арестовали его, по крайней мере…
— Некого арестовывать.
— Куда же он девался, Кощей Бессмертный?
— Убили его.
Митрофанов вздрогнул под одеялом.
— Туда ему и дорога, конечно. Но теперь я на улицу Красных комиссаров ни ногой. Выпишусь, и поминай как звали. К Людмиле больше не подступлюсь… В гостинице больше останавливаться не буду,…
— Почему так?
— Значит, я сильненькому дорогу перебежал. Убьет он меня, убьет, не пощадит…
— Кто?
— Вам лучше знать.
Митрофанова затрясся в ознобе, и дежурный врач попросил Бирюкова покинуть палату.
Что касается самого убитого, Бирюков удивлялся, как трудно навести о нем какие-нибудь справки, хотя он жил в доме 4 на улице Красных комиссаров больше тридцати лет. Молодые соседи ничего о нем не знали, а старожилы предпочитали о нем не говорить. Дом был населен, в основном, отставными военными, среди которых преобладали генералы. Семен Порфирьевич Прахов получил двухкомнатную квартиру в доме в 1958 г., будучи всего-навсего подполковником. Он поселился в своей квартире с маленькой дочкой. Жены его никто никогда не видел. Предполагалось, что он вдовец. В Москву его перевели откуда-то с севера, то ли из Сибири, то ли из Коми. Один из генералов, разговорившись, вспомнил, что в тридцатые годы Прахов был ворошиловским стрелком, о нем писала «Пионерская правда». Потом следы Прахова как-то терялись. Бирюков не без труда выяснил, что в тридцать девятом году красноармейца Прахова перевели на секретную ответственную работу. Короче говоря, с тех пор он участвовал в расстрелах. Вероятно, он мог бы немало рассказать и о Куропатах, и о Катынском лесе, только вряд ли доводилось кому-нибудь его расколоть. Прахов был человек надежный. Недаром начальство ценило его, хотя не очень-то продвигало по службе. Впрочем, это объяснялось как спецификой его работы, так и пробелами в образовании: оно было у Прахова ниже среднего. Но так или иначе он во время войны служил в СМЕРШе, занимался власовцами и другими изменниками Родины, конвоировал бывших советских солдат, освободившихся из немецкого плена. В документах не было отражено, сколько смертных приговоров привел он в исполнение, иными словами, скольких он вывел в расход.
После войны Прахов стал начальником лагеря. Его перемещали из лагеря в лагерь. Женат он никогда не был. Его дочь родилась, по всей вероятности, от заключенной.
Бирюкову пришла в голову мысль, не отомстил ли кто-нибудь полковнику Прахову за прошлое. У его подопечных могли быть дети, внуки, а гласность бередила семейные предания. В Прахова стреляли из окна дома, в котором он жил. В этом не было никакого сомнения. Пуля попала ему в шею, под самым затылком, и, вероятно, он так и не пришел в себя, лежа на горячем асфальте двора. Он был мертв, когда приехала скорая помощь. Ее вызвал по телефону сосед-генерал, видевший с лоджии, как упал Прахов. Должно быть, он и выстрел слышал, но не рискнул спуститься во двор, Прахов не был ему ни сватом ни братом, а двор, надо сказать, отлично простреливался.
Бирюков представил себе, как старик лежит один посреди двора и никто не решается подойти к нему. Следователю вспомнился пассаж графа де Местра о палаче: «Среди этого одиночества, среди этой особенной пустоты, образовавшейся вокруг него, живет он один со своей самкой и своими детенышами, и только они дают ему возможность услышать человеческий голос: без них он не слышал бы ничего, кроме стонов». Для де Местра палач — сакральная фигура, «слуга Божественного закона и его жрец». А что такое Прахов? Преступник, исполняющий обязанности палача? Но палач служит закону, иначе он не палач, а преступник действует на собственный страх и риск, так было до сих пор, но Прахов убивал не по собственному усмотрению, его действия были безупречно санкционированы другими высокопоставленными праховыми, ссылавшимися на некий закон и даже на идеал. Кто же такой Прахов — палач, преступник, жертва? То и другое и третье в одном лице? Ответом на этот вопрос был только трупик застреленного старика, валяющийся посреди двора в запоздалом ожидании скорой помощи.
