Марио Льоса - Разговор в «Соборе»
— Ты ведь возишь сеньора Бермудеса? — сказал Лудовико. — Рад с тобой познакомиться, Амбросио. Поможешь нам?
— Разумеется, сеньор Бермудес, мы будем тесно взаимодействовать с вами, — сказал капитан Паредес. — Мы готовы предоставить вам любые интересующие вас сведения.
— Зачем приперся, кто тебя звал сюда? — зарычала Томаса. — Тебя здесь каторжным считают, а ты каторжный и есть! Видишь, моя подружка перепугалась, убежала. Когда тебя выпустили?
— Мне этого мало, капитан, — сказал Бермудес. — Я хотел бы располагать всей картотекой военной контрразведки в полном объеме. Снять копии со всех дел.
— Его зовут Иполито, — сказал Лудовико. — Здоров, как конь, и ума столько же. Сейчас он придет, я тебе его покажу. Он в начальники не выйдет, слишком глуп. Я — другое дело, если повезет, конечно. А ты, Амбросио, неужели так до гроба и будешь баранку крутить?
— Наши картотеки неприкосновенны, — сказал капитан Паредес, — они составляют военную тайну. Я доложу полковнику Молине, но и он, боюсь, не сможет решить этот вопрос. Пусть ваш министр направит отношение нашему.
— Да уж, она вылетела отсюда, как будто я черт с рогами, — засмеялся Трифульсио. — Слушай, Томаса, дай-ка мне этого, я с голоду помираю, страшно жрать хочется.
— Вот этого как раз и не следует делать ни в коем случае, — сказал Бермудес. — Нужно, чтобы копии попали ко мне без ведома полковника Молины и, разумеется, военного министра. Вы меня понимаете?
— Каторжная у нас работа, Амбросио, — сказал Лудовико. — Часами, сутками бьешься, все жилы вымотаешь, охрипнешь, и тебя же потом ругают, и сеньор Лосано грозится жалованье срезать. У нас все надрываются, кроме этого долболоба Иполито. Знаешь, почему?
— Как же я могу передать вам копии совершенно секретных документов без ведома моих прямых начальников? — сказал капитан Паредес. — Ведь в них «жизнь и приключения» всего офицерского корпуса и еще тысяч гражданских лиц. Это — святое. Как золотой запас Государственного банка.
— Да-да, тебе, конечно, надо уходить, только успокойся, выпей вот рюмку, — сказал дон Фермин, — и расскажи с самого начала, как было дело. Да перестань же плакать.
— Вы совершенно правы, капитан, я прекрасно понимаю, что эти документы — дороже золота, — сказал Бермудес. — Понимает это и ваш дядюшка. Именно поэтому мы и должны договориться между собой сами, никого не посвящая. Нет-нет, что вы, я вовсе не хочу ущемить интересы полковника Молины, с чего вы взяли?
— Потому что он с полчасика поработает над задержанным и в такой раж входит, что хоть веди его на случку, — сказал Лудовико. — Возбуждается, по-научному говоря. Нормальный человек устает, выматывается, а у него все наоборот, понимаешь? Ну, да ты его сейчас сам увидишь.
— Напротив, мы его повысим, продвинем по службе, — сказал Бермудес. — Переведем на строевую должность или в штаб. Всякому ясно, что заменить полковника Молину на посту начальника военной контрразведки можете только вы. И вот тогда мы объединим наши службы — скромно, тихо, без огласки.
— Еще чего: переночевать! — сказала Томаса. — Ты не то что часа — минуты здесь не останешься! Убирайся, Трифульсио.
— Непостижимо, как вы влезли в душу моего дядюшки, сеньор Бермудес, — сказал капитан Паредес. — За полгода добились большего, чем я — за всю жизнь: он вам доверяет. Я шучу, шучу, Кайо — мы ведь можем перейти на «ты»?
— И ведь врут-то они, Амбросио, не потому что герои, а потому что кишка тонка, — сказал Лудовико, — это сразу видно. Спросишь: кто у вас главный? — Такой-то, сякой-то. — Ладно. Спрашиваешь: с какого времени состоишь в АПРА? — Вообще не состою. — Ах, не состоишь? Откуда ж тогда знаешь про такого-то, про этого-то? — Я и не знаю. Адская работа, Амбросио, на износ.
— Вот твой дядюшка понимает, что власть зависит от службы безопасности, — сказал Бермудес. — Сейчас — сплошное ликование, но очень скоро объявятся разочарованные, пойдет борьба интересов, и тогда все будет зависеть от того, сумеет ли наше ведомство нейтрализовать обиженных и тех, кто считает, что ему не воздано и недодано.
— Я и не собирался у тебя жить, я в гости пришел, — сказал Трифульсио. — Я теперь наймусь к одному богатею из Ики, Аревало его зовут. Ей-богу, Томаса.
— Еще бы, — сказал капитан Паредес. — Когда изведем апристов, у президента отыщутся враги из числа прежних приверженцев режима.
— Ты кто: коммунист? априст? Нет, я не коммунист и не априст, — сказал Лудовико. — Ты — слизняк, друг любезный, тебя еще пальцем не тронули, а ты уже врешь. И вот так — часами, часами, Амбросио, до посинения. А Иполито это только горячит и распаляет, понимаешь теперь, из каких он?
— Вот почему и нельзя жить одним днем, — сказал Бермудес. — Сегодня основная угроза исходит от штатских, завтра нам придется иметь дело с военными. Вот почему вокруг ваших картотек столько секретности.
— Ты даже не спросил, где могилка Перпетуо, жив ли твой Амбросио, — сказала Томаса. — Ты, верно, и не вспоминал про своих сыновей!
— Женщина она была веселая, дон, жизнелюбивая такая, — сказал Амбросио, — а свела ее судьба с гадом, который родного сына мог ограбить. Но, с другой стороны, не полюбила б она его, и меня бы не было. Я-то в выигрыше.
— Сколько же можно жить в гостинице, Кайо? — сказал полковник Эспина. — Пора нанять квартиру. И потом: что это еще за штуки — почему ты не пользуешься автомобилем, он тебе положен по должности.
— До покойников мне дела нет, — сказал Трифульсио. — А с Амбросио хотелось бы повидаться. Он с тобой живет?
— У меня никогда не было машины, вот и все, — сказал Бермудес. — Такси удобней. Но, пожалуй, ты прав, Горец, буду ездить, если ее, конечно, моль не съела.
— Амбросио завтра уезжает в Лиму, там будет работать, — сказала Томаса. — Зачем тебе с ним видеться?
— Рассказали бы — не поверил, — сказал Лудовико, — но в том-то и штука, что я своими глазами видел.
— Скромность, конечно, украшает, Кайо, но не до такой же степени, — сказал полковник Эспина. — Твой пост открывает перед тобой широкие возможности, глупо ими не пользоваться. А ты проводишь у себя в кабинете по пятнадцать часов, в жизни существует не только работа. Иногда полезно встряхнуться.
— А мне любопытно взглянуть, каким он стал, — сказал Трифульсио. — Погляжу и, честное слово, уйду.
— Привели нам тут одного из Витарте, — сказал Лудовико. — Допрашивали его мы с Иполито, из начальства никого не было, людей не хватает. Тут-то я и увидал.
— Верно, верно, Горец, — сказал Бермудес, — погоди, вот управлюсь с самым неотложным, тогда и сниму квартиру, и заживу как человек.
— Раньше он здесь работал, на междугородных рейсах, — сказала Томаса. — Но в Лиме ему будет лучше, я его не отговаривала, наоборот: уезжай, говорю, сынок.
— Врезал он ему, гляжу — тот весь мокрый от пота, — сказал Лудовико, — потом еще, и еще, и еще, и кончилось тем, что тот понес всякую околесицу, как ненормальный. А я гляжу: у Иполито сейчас штаны треснут, колом стоит.
— Вон ты какой вымахал, — сказал Трифульсио.
— Я говорю: оставь его, видишь, он не в себе, толку не добьешься, — сказал Лудовико. — Оставь, говорю, дорвался. А он даже не слышит меня, Амбросио. Клянусь тебе, все так и было. Ну, ты сам увидишь, я вас познакомлю.
— На вас все наши надежды, — сказал дон Фермин. — Без вас нам из этой трясины не выбраться.
— Мы — в трясине? — сказал полковник Эспина. — Вы шутите, дон Фермин? Если уж наша революция не дала мощный толчок, то кто ж тогда?
— Я ждал вас, — сказал Амбросио, — но не знал даже, что вас должны отпустить.
— Фермин совершенно прав, полковник, — сказал Эмилио Аревало. — Никакого импульса мы не получим, пока не проведем выборы, пока генерал Одрия, так сказать, не будет миропомазан народным волеизъявлением.
— Спасибо, не гонишь, как твоя мамаша, — сказал Трифульсио. — Смотри-ка, ты вырос, совсем взрослый, отца догнал.
— Да, полковник, выборы, если угодно, — это дань внешним приличиям, но дань необходимая.
— Ну, посмотрел, теперь убирайся, — сказала Томаса. — Ему завтра рано утром ехать, а у него и вещи не собраны.
— Но до начала избирательной кампании надо утихомирить страну, то есть покончить с апристами, — сказал доктор Ферро. — В противном случае выборы взорвутся у нас в руках подобно петарде.
— Пойдем, Амбросио, выпьем по рюмочке, посидим где-нибудь, — сказал Трифульсио. — Поговорим, а потом начнешь укладываться.
— Вы все молчите, сеньор Бермудес, — сказал Эмилио Аревало, — и я начинаю думать, что мы докучаем вам разговорами о политике.
— Хочешь опозорить его? — сказала Томаса. — Куда ты его тащишь? Да разве можно парню показаться с тобой на улице?
— Истинная правда, — сказал Бермудес. — Я ведь совершенно не смыслю в политике. Не смейтесь, это так. И потому предпочитаю помалкивать и слушать.
