Денис Гуцко. - Без пути-следа
— Вот как? Ящик с посудой?
— Это совьершенно характерныя черта? нет, деталь. Понимаешь? надо сказать? вот колбы, да? Эти майкроскопи, сделанные в тридцат втором году, да? Все это вот вокруг: справочники, породы, так? Кость аркеоптерикса, так?.. И потом открываешь ящик, и он звенит, как на кухне! Это так должно здэсь быть, хотя это эбсолутно невозможно. У меня на кухне не стоит майкроскоп, нет. В России так должно быть. Неожиданно. Вот, да? неожиданно.?На следующий день после того, в который она стала блондинкой, с неизменным мешком картошки и новыми строгими советами приезжала мама. Всегда приезжает без предупреждений: проверяет. Вошла в сопровождении таксиста, который за отдельную плату поднял картошку на этаж; Митю она принципиально не утруждает: «А зачем? Что мне, денюжки жалко? Мы с отцом и не тратим почти, все свое, с огорода». Мать посмотрела прохладными глазами на ее короткие белые волосы.
— Зачем? Блондинок — как собак нерезаных.
Они затащили картошку в комнату, мама прижалась потной щекой к ее щеке, сказала: «Здравствуй, дочка», — и принялась рассказывать, как у них обворовали дальний участок, всю картошку унесли, а помидоры не столько унесли, сколько потоптали. Митя с Ваней были на стадионе. Светлана Ивановна по субботам ездила к подруге смотреть розыгрыш «Русского лото», поскольку у них плохо показывала РТР. Возвращалась обычно к вечеру: чтобы молодым не мешать. Мама торопилась — между автобусами у нее полтора часа, а за полтора часа нужно и новостями поделиться, и расспросить. Рассказывая, она ходила по комнате, заглядывала на полки, читала корешки книг. Мазнула пальцем по самой верхней полке и показала ей приставшую к пальцам пыль. Выслушав про то, как они живут вчетвером, как тяжело ужиться ей со свекровью, махнула рукой.
— Ерунда. Твоя по крайней мере истерик не закатывает. Аглая Степановна, царство ей небесное, еженедельно на пол брыкалась, кричала, что я ее отравила. Сожрет две тарелки борща, бутербродами закусит — и на пол.
На каждый ее рассказ о том, как она осваивает науку выживания, мать лишь одобрительно качала головой: молодец, молодец, а вот тут я бы немного не так сделала? И Марина почувствовала такую удесятеренную ярость, что чуть не швырнула об стену стоявшую на столе вазу — видимо, сказался недавний терапевтический опыт с колбами. Она поняла, что она категорически, категорически не согласна с таким взглядом на жизнь, согласно которому, чем труднее и немыслимее преодолеваемые препятствия, тем полноценнее и праведнее жизнь, тем больше поводов для того, чтобы говорить себе вечерам: «Молодец, молодец».
Мама высказала желание сходить к внуку и зятю на стадион, посмотреть, как они там гоняют мяч, и Марина вдруг придумала, что — ах! — она что-то забыла на факультете — сепаратор выключить, — нужно сбегать, а то взорвется.
— Так что ты, и в субботу работаешь?
— Не всегда. Правительственный заказ.
Кристоф там, она знала, сегодня он набивает в свой компьютер данные с контрольных точек. Данные задержали на две недели, должны были привезти вчера, пока она стояла на вещевом рынке. Их нужно обработать к утру понедельника, и Кристоф будет сидеть допоздна. Мама пожала плечом: беги, раз надо. «Наверняка обиделась», — подумала Марина. Со стадиона ей нужно будет отправляться прямиком на автовокзал, а она любит, чтобы с ней прощались чинно, по порядку: дочка, зять, внук.
Ветерок приятно холодил голый затылок, и она почувствовала себя так, как чувствовала на втором курсе, когда постриглась так же коротко: легкой и готовой к счастью. Солнце было медовым. Кристоф повернулся к ней от монитора, и выражение каменной сосредоточенности быстро растворилось в улыбке.
— Ньеожиданно! — кивнул он на ее прическу. — Ньеожиданно хорошо, по-русски. — И показал на листки, лежащие на столе. — Но это эбсолутно не настоящи данные! Это так не может быть, такие отклонения. Они записалы от?
— От балды, — подсказала она ему и улыбнулась в ответ.
«Он все понял», — догадалась Марина. Она так и стояла в открытой двери. Ей нужно было несколько секунд, и Кристоф терпеливо молчал, не отводя глаз. Она была благодарна ему за это терпеливое молчание, за его тактичность. Кристофер Медведев. Красивый и талантливый мужчина. Ее мужчина. Или это все было неделимо: красота и талант — и называлось каким-то одним, пока что не знакомым ей словом? Да, именно, и он может так обворожительно класть ногу на ногу и так улыбаться, потому что он молодой красивый профессор, свободный и самодостаточный человек. Он больше не был для нее иностранцем. Она больше не считала себя обязанной пригибать и гасить свою красоту, от которой, она знала, мужики вокруг нее стремительно нагреваются до критической точки. Они смотрели друг на друга и молчали.
После долгих блужданий она добралась до своих. Здесь ее место.
Необходимые ей несколько секунд прошли. Протянув руку вперед, Марина махнула ему: пока — и ушла. Около часа она гуляла вокруг студгородка, собираясь с духом перед тем, как вернуться в общежитие.
Через месяц они уехали.
Глава 6
Было тихо. От солнца и свежего снега улица казалась алмазной. Митя с Толиком стояли на ступеньках банка. Толик предавался любимому занятию:
— Помнишь, как Миша на белой «Вольве» в Дон въехал? Вот салон вонял!
А в сквере перед техникумом, кусок которого был виден Мите, между похожей на чашку с мороженым клумбой и спиной красноармейца, укрытой пышной шубой вместо шинели, прошла женщина с коляской.
— Помнишь, он на своем первом «очкастом» на тот пенек заскочил?
— Помню.
— Вот вы?сь, пока снимали! Кэ че, так сами и не смогли, кран подгоняли. Того «Мерса» давно след простыл, а пенек вон, из снега торчит. Вот жизнь!
Женщина с коляской не спеша шла по скверу. Она притягивала его внимание. Издали, сквозь сверкающие алмазным блеском ветви, лица ее видно не было. Просто женщина с коляской. Расплывчатая. Абстрактная женщина. Она могла бы быть любой. Полной, худенькой, симпатичной, не симпатичной, киской, тигрицей — кем хочешь. Пластилин. Лепи, если умеешь. Могла бы быть Мариной. Запросто.
Марина гуляла с Ванечкой на пустыре перед физфаком. НИИ ФОХ располагался как раз позади физфака. Иногда, выходя из института, Митя издали видел их. Марина издалека выглядела такой же расплывчатой. Заметив его, она махала ему рукой? Он представил, что это она там, в сквере. Дожидается. Пока не заметила, что он стоит на крыльце. Он может ее позвать: «Марина! Я сейчас!» Он даже поднял руку? Толик повернулся на это его движение, и Митя сделал вид, будто почесал голову.
— Ладно, пойду в магазин сгоняю. — Толик шагнул на тротуар.
«Давай, а я к своим пойду», — будто бы сказал Митя и тоже спустился по ступенькам. Дальше продолжать игру не стоило. Хватит.
Началось, как водится, случайно. Давно, еще до того, как в его жизнь вернулась Люська. Митя в очередной раз поменял квартиру. Новая хозяйка оказалась старушкой бдительной, полной нешуточных принципов. Принципы сидели в ней прочно, как стальные прутья в железобетоне. Хозяйка нагрянула в первый же вечер и застала Маринкино платье развешенным на веревке в ванной. (Опрокинул чай на сумку, в которой хранил ее вещи.)
— Чье? — вскинула хозяйка синие рисованные брови.
И Митя от неожиданности ответил первое, что пришло на ум, — правду:
— Жены.
Сложив руки на животе, как на трибуне, старушка посмотрела на Митю долгим давящим взглядом.
— А вроде ж говорил, что ты один. Я ж спрашивала. Ты сказал: один, не женатый. Я еще не хотела сдавать.
— Да женатый, женатый.
— А врал зачем? — коротко раскинула она руками и снова уложила их на живот.
— А врал? Поссорились. Разводиться думали.
— Передумали?
— Передумали.
Прошла в комнату, огляделась. Не найдя больше следов, снова обернулась к нему.
— Паспорт покажи.
Все-таки было в ней что-то из тридцать седьмого. Гремя огнем, сверкая блеском стали. И он показал ей паспорт.
— Ешкин кот! И дите есть! Как же вы тут разместитесь-то? Я б и не сдала, если б знала.
— Он не здесь? Сын за границей. Учится там, учится за границей. Мы вдвоем с женой.
— Надо же!
Исследовав страницу за страницей, старушка сделалась приятной, как букет ландышей.
— Марина, значит. И где ж она?
— А-а? на работе. Она в университете на кафедре работает. У них а-а? аврал. Отчет сдают.
Она ушла тогда задумчивая, кокетливо качнув в дверях пухлым пальцем.
— Но врать все ж таки негоже. Нагородил черт-те что. — И фыркнула, уже повернувшись спиной: — Чудной. Разводиться, мол, думали.
А Митя разодрал и швырнул в мусорное ведро злополучное платье и вечером напился в дрова. Имя той бдительной старушки вылетело из памяти безвозвратно. Сколько их было, старушек, сдающих квартиры и флигели! Он помнит только фамилию. Прокофьева. Гражданка Прокофьева.
