Татьяна Булатова - Да. Нет. Не знаю
Тема «неравномерного распределения в детях отцовских и материнских черт» продолжала волновать Аурику Георгиевну Одобеску еще долгое время. И к ее обсуждению молодая женщина возвращалась неоднократно, но предпочитала это делать в безопасных для себя условиях, а именно – наедине со своим отцом в знаменитом доме на Спиридоньевском.
– Невероятно! – простирала руки к воображаемому небу разошедшаяся не на шутку Аурика. – Все дети – в отца! Скажи мне, – теребила она резко сдавшего за последний год Георгия Константиновича, – что это за ошибка природы?! Можешь ты мне объяснить?!
– У тебя что, Золотинка? Близорукость или дальнозоркость?
– У меня стопроцентное зрение. При чем тут это?
– Могу поспорить. Ты не видишь того, что творится у тебя под носом.
– А что творится у меня под носом?
– У тебя под носом имеются четыре твои точные копии, но пока только одна из них может считаться практически полностью совпадающей с оригиналом.
– Это Алька?
Одобеску поморщился. Его, как человека старомодного, всегда раздражала неприятная способность дочери переводить красивые женские имена в какое-то плебейское состояние: Алька, Валька, Ирка.
– Ну, так что ты молчишь? – возмутилась мать четверых детей. – Алька?
– Мимо, – Георгий Константинович вытянулся у себя в кресле. – Это Наташа.
– Нет, – взвизгнула Аурика. – Эта – полностью отцовская.
– Она полностью Одобеску, – не согласился с дочерью барон. – Ну, может быть, более сдержанная и рассудительная. Я бы даже сказал, что такой характер больше соответствует мужчинам в нашем роду, нежели женщинам. Но это – Одобеску! Нет никаких сомнений.
– Ты намекаешь, что Наташка – твоя копия? – делано рассмеялась Аурика, заподозрив отца в том, что ей самой он отказывает в умении быть «сдержанной и рассудительной».
Георгий Константинович сразу же понял, что дочь на него обиделась, и тут же исправился, явно пренебрегая принципом объективности:
– Ты тоже, Золотинка, не совсем типичная Одобеску. Из всех наук наши женщины обычно выбирали кулинарию. А вот ты…
– Знаешь, папа, ты говори, да не заговаривайся. Было время, когда ты мне рассказывал о том, что все женщины в роду Одобеску были одарены недюжинными способностями, равнявшими их с мужчинами. Например, интеллектом. Помнишь, какая-то из твоих теток даже играла на бирже…
– Я такое говорил? – отказывался от своих слов Георгий Константинович.
– Говорил, – настаивала на собственной правоте Аурика.
– Ну… значит, преувеличивал. Видимо, того требовал момент. Может быть, ты не хотела учить уроки? – улыбался барон, пытаясь свести к минимуму постигшее его разоблачение. – Мы, между прочим, довольно часто вынуждены говорить не то, что думаем. Как матери, тебе это уже хорошо известно, ведь правда?
– Ничего подобного. Я всегда предпочитаю говорить правду своим детям. В отличие от твоего принципиального Коротича, который хлопает в ладоши над каждой уродливой загогулиной к 23 февраля. «Ложь – религия рабов и хозяев», – процитировала Аурика. – Так Горький говорил.
– Так говорил не Горький, а Сатин.
– Вот только не надо, пожалуйста, меня учить. Всем прекрасно известно, что это слова Горького, просто вложены они в уста героя.
– А ты никогда не задумывалась: какого героя?
– Обыкновенного, – безапелляционно заявила Аурика Одобеску.
– Нет, дорогая моя девочка, – по-лисьи начал свою речь Георгий Константинович. – Позволь с тобою не согласиться. Это вам в вашей школе вбили в голову. Причем, хорошо вбили, как я посмотрю. Сколько лет назад ты ее закончила? Помнишь?
Аурика попыталась в уме сосчитать, но тут же сбилась и просто отрицательно покачала головой.
– А я помню! – возвысил голос барон Одобеску. – Помню и ужасаюсь! – Георгий Константинович перешел к кульминационной части своего высказывания. – Ты – мать четырех прекрасных девочек – на полном серьезе рассказываешь мне о том, что это слова Горького. Не такой уж дурак этот ваш Горький, чтобы такую чушь декларировать. «Ложь – религия рабов и хозяев», – передразнил дочь Георгий Константинович и встал с кресла. – Чушь! Эти слова говорит Сатин, босяк, которому нечего терять: ничем не владеет, ничего не делает, ни перед кем не несет ответственности. Хлыщ! – зарычал Одобеску и начал расхаживать по гостиной, пытаясь справиться с волнением. – Запомни, Золотинка, правду говорят только ограниченные люди. Я имею в виду – полную, объективную, как принято выражаться, «голую правду».
– С этим можно поспорить, – взъярилась Аурика и собралась хлопнуть дверью, но потом раздумала и, присев на диван, печально произнесла: – Ты тоже с ним заодно.
– С кем? С Горьким? – неудачно пошутил Георгий Константинович, но Золотинка впервые за много лет не вступила в словесную дуэль и нахохлилась:
– С Коротичем.
– Чисто по-мужски, чисто по-мужски, – заюлил Одобеску. – А так – я целиком и полностью на твоей стороне.
– Папа, не ври мне. И так тошно. Я ощущаю себя никому не нужной. Дети предпочитают проводить время с отцом. Запираются у него в кабинете, рисуют какие-то карты. Испортили весь паркет. Прошлый раз разрисовали Вальке все пузо зеленкой.
– В доктора играли? – догадался Георгий Константинович.
– Хоть в поддоктора, – буркнула младшая Одобеску. – Дело не в этом: я им совсем не интересна. Наташка, так та прямо говорит: «Мама, уйди, мешаешь. Мы сами».
– А ты что?
– А что я? Ухожу. У нас же свобода слова. А попробовала бы она так отцу сказать! Ты представляешь, они его видят пару часов в сутки, а ждут так, словно с фронта. Ирка даже слезу пускает от радости. Нюня какая-то. Засмеется и заплачет. В мгновение переключается.
– А что в этом удивительного? Ты тоже меня ждала в прихожей часами, Глаша даже тебе стульчик ставила, чтобы из-под двери не дуло. Бороться было бесполезно. Вот и они так же.
– Но мне-то, кроме тебя, ждать было некого. А у них есть мать. Хотя все говорит о том, что их мать – это их отец.
– Ты ревнуешь? – без нажима поинтересовался Георгий Константинович.
– Да, – молниеносно согласилась Аурика.
– Это хорошо, – задумчиво произнес Одобеску. – Это значит, что ты в них нуждаешься больше, чем они в тебе. Счастливые девочки, живут с ощущением абсолютной стабильности: мама – в доме, папа – придет, все хорошо, все правильно. Ни о чем не нужно беспокоиться.
– Но мне же это неприятно!
– Что тебе неприятно? Что ты мать счастливых детей?
– Ты меня успокаиваешь?
– Конечно, успокаиваю. А что ты хотела услышать?
– Ну, например, скажи, что они меня любят.
– Они тебя любят.
– Что нуждаются.
– Нуждаются, но просто не так остро, как раньше, когда их жизнь целиком и полностью зависела от тебя.
– А мне кажется, это не так. Они меня не любят, не больно-то и нуждаются и вообще – я им, в отличие от отца, абсолютно неинтересна.
– Ты заблуждаешься. В большинстве семей константа – это мама. Ее присутствие так же незаметно, как воздух: дышишь себе, и все, и не задумываешься, что произойдет, если воздуха окажется недостаточно. Только сразу предупреждаю тебя, Аурика, не вздумай проверять это на практике. Не закатывай истерик, не изображай симптомов тяжелых недугов, не обижайся на своих детей. Материнская обида – разрушительная энергия. И знаешь, что еще? Дай своим детям возможность любить обоих родителей с одинаковой силой.
– Его больше, – не удержалась, чтобы не вставить, посветлевшая лицом Золотинка.
– Ну вот, опять ты за свое! Наберись терпения. Твое время еще не пришло. Ты им пока непонятна, это пугает. И вообще? Ты наряжаешься в их присутствии? Поешь песни? Танцуешь дурацкие танцы?
– Я что, сумасшедшая? – Аурику начали раздражать безумные вопросы отца.
– Тогда стань ею.
– Как?
– Не разочаровывай меня, дорогая! – взмолился Георгий Константинович. – Уж кому-кому, а тебе фантазии не занимать. И вообще: как ты умудрилась вырасти так быстро, что забыла, каким ты была ребенком?!
– Каким?
– Ты была прекрасным ребенком, – Одобеску даже закрыл глаза, а потом открыл их и с воодушевлением заговорил: – Прекрасным! Чудесным! Веселым! Жизнерадостным!
– У меня такое чувство, что это не про меня, – не поверила Аурика.
– Уж поверь мне, – насупился Георгий Константинович.
– Мои дети другие.
– Такие же. Просто ты слишком строга к ним, а это – девочки. Их нужно баловать, лелеять, а не заставлять сдавать экзамены на соответствие маминому идеалу.
– Да какому идеалу?! – зароптала измотанная разговором младшая Одобеску. – Дети тут вообще ни при чем!
– В смысле?
– Я плохая мать, – разрыдалась Аурика и уткнулась отцу в плечо. – Я неласковая, вспыльчивая, завистливая, меня раздражают собственные дети, я все время вижу в них недостатки и не могу любоваться собственными творениями. И вообще – я с удовольствием хожу на работу, хотя по закону могла бы сидеть дома. Но дома мне невыносимо: я не хочу готовить, не хочу убираться, не хочу видеть, как они болеют. А на работе я отдыхаю. И я, если честно, даже не понимаю, зачем я их рожала. Четверых! Это ужасно, но я вполне могла бы без них обойтись. Уж я-то знаю! Ду-у-ура! Лучше бы докторскую написала!
