Владимир Кунин - Путешествие на тот свет
За бортом бежали теплые воды Гольфстрима, с голубого неба пекло яркое солнце, а тут — пар изо рта, мороз до костей...
На решетчатых стеллажах стояли коробки со сливочным маслом.
— Открывай, не боись, — сказал боцман замявшемуся кладовщику.
— Открывай, открывай, — приказал директор ресторана.
Кладовщик вскрыл одну коробку — масло было чистым.
Директор ресторана улыбнулся. Шеф-повар возмущенно засопел, презрительно оглядел Алика и Тимура Петровича.
Хлопнула дверь грузового лифта. Приехал встревоженный терапевт Эдуард Юрьевич и испуганно присоединился к общей группе. Ивлев даже не взглянул на него.
— Следующую, — приказал он кладовщику. — И все остальные.
Кладовщик открыл еще три коробки. В двух из них масло было все в черных пятнах. Алик Грачевский вырвал коробку из рук кладовщика, прочитал маркировку:
— Пожалуйста, Тимур Петрович! Срок хранения истек еще до того, как масло погрузили на судно! До того, как мы вышли из Питера, блядь... Виноват.
Вот тут главный врач судна повернулся к своему коллеге — Эдуарду Юрьевичу и негромко спросил:
— Значит, вы приняли на борт заведомо списанное масло?
— Зря вы это, Тимур Петрович, — тихо и угрожающе проговорил шеф-повар. — У нас с Эдуардом Юрьевичем никогда таких разногласий не было. А мы с ним в море уже не первый год. Вы когда-нибудь сами-то на погрузке бывали? Привозят, понимаешь, все сразу, за час до отхода, — разве уследишь...
Но директор ресторана был явно умнее своего шеф-повара:
— Никаких оправданий! Это наши проблемы, и Тимур Петрович совершенно прав. Масло сактировать, убытки возместить. Дорогой Тимур Петрович! Виновные будут наказаны самым строгим образом.
Казалось, что после такого горячего заверения разговор должен был закончиться сам собой. Но тут боцман Алик углядел в открытой соседней кладовой вздутые трехлитровые банки с томатным соком и спросил:
— А это что?
— Сок для команды. И он тебе не нравится?
— Тебя бы, бляха-муха, заставить этот сок выпить.
— И пожалуйста! — уже не сдерживаясь, зло выкрикнул шеф-повар.
— Пей! — властно сказал боцман.
— С нашим удовольствием!..
Шеф злобно и решительно снял с полки трехлитровую жестяную банку, поставил ее на оцинкованный стол, подхватил тяжелый нож для разделки замерзшего масла и с размаху вонзил его в рифленый верх этой банки...
В кладовой раздалось адское шипение, свист, и...
...тугая бордовая струя скисшего томатного сока мощно ударила в склонившееся к банке лицо шеф-повара!..
Все бросились врассыпную.
— Ой, мамочка!.. Ой, родная!!! — заходясь в хохоте, восторженно орал на все кладовые боцман Алик Грачевский.
* * *... Вот уже трое суток Сергей Александрович Мартов не мог сдвинуть рукопись с места. Закончил эпизод со скисшим томатным соком, а дальше...
Как говорится — ни тпру, ни ну, ни кукареку.
И это при таком-то роскошном материале! Имея под руками кучу самых различных карт, добрую сотню фотографий, километры видео— и магнитофонных пленок, уйму заметок, пуды записей — от не очень серьезной и не всегда трезвой околоморской трепотни до самых важных разговоров с капитанами дальнего плавания, штурманами, очевидцами событий и даже отставными, слегка потускневшими от времени бывшими звездами Интерпола!
А ведь знал, старый дурень, все, что должно было происходить в дальнейшем, а вот, пожалуйста, как это поведать на бумаге — понятия не имел! Уперся лбом в стенку, и все тут...
То порывался немедленно вернуться в залив принцессы Дайяны, в дом несчастного лоцмана Анри Лорана, то казалось, что неплохо бы прислушаться к внутрикорабельной истории фрау Голлербах. О каком-то таинственном Базиле, со своим новейшим деликатным комплексом сервисных услуг, который, оказывается, пользуется на судне негласной, но сумасшедшей популярностью у пожилых пассажирских дам. Без каких бы то ни было дамских возрастных ограничений: от семидесяти до бесконечности...
Добро бы Мартов сочинял киносценарий! Там мучения свелись бы к минимуму. Нашел бы необходимую «перебивку», которая и сама бы несла некую связующую драматургическую нагрузку; придумал бы толковый монтажный стык и с легкостью кошки перешагнул бы в следующий эпизод.
Здесь же такие номера не проходят. Или — проходят, но не часто. Тут нужна четкая повествовательная интонация. Потому что перед глазами читателя нет, как у кинозрителя, еще и экранного пластического ряда, который вносит ясность в события зачастую больше и точнее, чем прочтенное или услышанное слово.
От такой профбезысходности пришлось даже слегка напиться с одной залетной московско-издательской бывшей подругой, случайно оказавшейся в Гамбурге. Что отнюдь не способствовало качеству их дальнейших матримониальных упражнений.
На четвертые сутки наконец пришло не бог весть какое оригинальное, но вполне приемлемое решение — все-таки продолжить легковесно-анекдотическую историю с фрау Голлербах...
Описание жестоких событий, назревавших далеко от лайнера — на границе двух океанов, в одном из сказочных фиордов залива Принцессы Дайяны, неподалеку от прелестного рекламно-открыточного городка и порта с гордым и звучным названием Гамильтон, — наверняка потребует значительно больше душевных и физических затрат, на которые сейчас Мартов был просто не способен.
* * *... Когда главный доктор «Федора Достоевского» Тимур Петрович Ивлев появился на пороге своей медицинской службы, чтобы сменить забрызганную томатным соком форменную рубашку, там его уже ждали фрау Голлербах и переводчик с немецкого Таня Закревская.
При виде Тимура у старухи Голлербах от ужаса отвалилась челюсть, а Таня в панике бросилась Тимуру навстречу со словами:
— Господи!.. Какой ужас! Вы весь в крови, Тимурчик!
— Это не кровь, Танечка, — счастливо произнес Тимур Петрович. — Это всего лишь прокисший томатный сок. Но если вы еще раз назовете меня «Тимурчик», я готов...
— Прошу прощения, Тимур Петрович, — тут же смутилась Таня Закревская и продолжила чуточку нарочито суше, чем следовало бы: — У нас тут возникла одна проблемка... Вернее, не у нас, а у фрау Голлербах. Она уже пыталась говорить об этом со старшим пассажирским помощником Бегловым, но он, кажется, к счастью, не успел ее выслушать и посоветовал ей обратиться по поводу этой проблемы непосредственно к вам.
— Секунду, Танюша, — мягко прервал ее Ивлев. — Я, с вашего разрешения, переодену рубашку и вымою руки. И успокойте, пожалуйста, фрау Голлербах. А то она от вашего всплеска все никак в себя прийти не может.
Уже через три минуты Тимур Петрович Ивлев в чистой форменной рубашечке с короткими рукавами сидел перед фрау Голлербах и слушал весьма занимательный рассказ милой, веселой немецкой старухи в почти синхронном, бесстрастном переводе Тани Закревской.
Слушал и поражался не пикантности ситуации, о которой говорила старуха, а тому, с каким блистательным спокойствием, не позволяя себе ни малейшей иронии, Таня Закревская передавала по русски то, о чем, ничуть не стесняясь, а уж тем более не видя в этом ничего дурного и запретного, рассказывала фрау Голлербах.
Слушал Тимур Петрович глуховатый Танин голос, с нежностью смотрел на нее и думал: «Какая превосходная, абсолютно интеллигентная дипломатическая школа!..»
А историйка действительно вырисовывалась весьма забавная.
Некий находчивый матрос палубной команды, Базиль, уже который рейс занимался тем, что обслуживал старух пассажирок, не утерявших интереса к плотским наслаждениям. Так как, по разумению Тимура Петровича, один взгляд на такую старушку, как фрау Голлербах, должен был сделать из нормального молодого мужика импотента недели на две вперед, то этот самый героический Базиль появлялся в старушечьих каютах полностью технически оснащенным на случай внезапного (и вполне естественного!) отсутствия эрекции. В инструментальной сумке он приносил с собой небольшой собственный видеоплейер и парочку затасканных порнографических кассет.
Ловко и споро матрос подключал свой видак к каютному телевизору, вставлял примитивнейшую порнушку и, не отрывая глаз от экрана, начинал пользовать старушню во все мыслимые и немыслимые завертки...
Мало того! Наученный горьким опытом позапрошлого рейса, когда одна из его клиенток — англичанка восьмидесяти двух лет от роду — от наслаждения чуть не отдала концы, Базиль теперь, кроме видеомагнитофона и кассет, приносил с собою специально закупленные еще в Питере корвалол, валокордин и даже нитроглицериновый спрей. А также на всякий случай крохотный пузырек с нашатырем.
За такое разовое обслуживание Базиль получал со старушки сто долларов. Одна вахта — минимум три старушки. Ибо свободным от вахты членам команды без официального вызова в пассажирских коридорах появляться было запрещено.
Пожилые одинокие пассажирки передавали Базиля друг другу по цепи. Из уст в уста...
