Кадзуо Исигуро - Безутешные
Через высокие железные ворота мы въехали во двор внушительной резиденции. Здесь уже было припарковано немало автомобилей – и управляющий отелем не сразу нашел для себя место. Выйдя наружу, он торопливо зашагал к главному входу.
Я слегка помедлил, изучая дом с целью уяснить, что за собрание здесь намечено. Фасад здания состоял из длинного ряда огромных окон, доходящих почти до земли. Большинство окон за шторами было освещено, однако что творится внутри, разглядеть было нельзя.
Хоффман позвонил в дверной звонок и жестом пригласил меня к нему присоединиться. Когда я вышел из машины, дождь сменился мелкой изморосью. Я плотнее запахнулся в халат и устремился к дому, старательно огибая лужи.
Дверь отворила горничная, которая провела нас в просторный холл, украшенный величественными портретами. Хоффман был ей явно знаком: забирая плащ, она обменялась с ним беглыми репликами. Хоффман задержался у зеркала, поправляя галстук, а затем повел меня дальше.
Мы вступили в залитую светом огромную комнату, где прием был в полном разгаре. Присутствовало никак не менее сотни гостей в элегантных вечерних костюмах: они держали в руках бокалы и беседовали между собой. Пока мы стояли на пороге, Хоффман поднял передо мной руку, словно желая меня защитить, а сам выискивал глазами кого-то в зале.
– Его еще здесь нет, – наконец пробормотал он. Потом с улыбкой обратился ко мне: – Мистера Бродского здесь еще нет. Но я уверен, более чем уверен, что он скоро появится.
Хоффман снова оглядел зал и, казалось, на минуту впал в нерешительность.
– Если вы подождете здесь одну минуту, мистер Райдер, я пойду и приведу графиню. О, если не возражаете, то встаньте чуточку в сторону – ха-ха! – вот сюда, подальше от глаз. Как вы помните, вы же – наш основной сюрприз. Прошу вас, я скоро вернусь.
Хоффман шагнул в зал – и я видел, как он пробирается между гостями, своим озабоченным видом разительно контрастируя с царившим вокруг него весельем. Кое-кто пытался с ним заговорить, но Хоффман всякий раз уклонялся с рассеянной улыбкой. Скоро я потерял его из виду и, по-видимому, немного подался вперед, надеясь вновь выискать его в толпе. Должно быть, меня заметили, и я услышал голос рядом с собой:
– А, мистер Райдер, вы приехали? Как чудесно, что вы наконец-то с нами!
Крупная женщина лет шестидесяти положила руку мне на плечо. Я с улыбкой промямлил какую-то любезность, на что она отозвалась:
– Всем собравшимся не терпится познакомиться с вами. – Сказав это, она настойчиво повлекла меня за собой в самую гущу толпы.
Пока я проталкивался вслед за ней между гостями, женщина принялась задавать мне вопросы. Поначалу это были обычные расспросы о здоровье, о путешествии. Но затем, по мере нашего продвижения вперед, мне пришлось детально отчитываться о своей жизни в отеле. В самом деле, моя собеседница вникала в такие подробности: например, понравилось ли мне мыло; по вкусу ли мне ковер в вестибюле, – что я поневоле заподозрил в ней профессиональную соперницу Хоффмана, сильно раздосадованную моим пребыванием в его заведении. Однако ее манера держаться и снисходительные кивки, которыми она отвечала на приветствия окружающих, исключали сомнения в том, что именно она – хозяйка вечера; да, по всему было видно: это и есть графиня.
Я предполагал, что мы направляемся в какую-то определенную часть зала или же к какому-то конкретному человеку, но очень скоро у меня создалось впечатление, будто мы просто медленно движемся по кругу. Не раз я совершенно отчетливо сознавал, что вот здесь, на этом месте, мы побывали по крайней мере дважды. Любопытным мне показалось и то, что хотя все головы поворачивались в сторону хозяйки, она не делала ни малейшей попытки меня кому-либо представить. Иные время от времени вежливо мне улыбались, однако особого интереса ко мне никто не проявлял. Если я проходил мимо беседующих, разговор ни на минуту не прерывался. Я испытывал легкое недоумение, будучи приучен к потоку вопросов и комплиментов.
Очень скоро, впрочем, я ощутил в общей атмосфере зала нечто не совсем обычное: в приподнятой веселости чувствовалась какая-то натянутость, даже театральность, хотя я и не мог сразу уловить, что именно. Но вот нашей прогулке настал конец: графиня заговорила с двумя дамами, усыпанными драгоценностями, а я получил возможность оглядеться и собрать кое-какие впечатления. Только тогда мне стало ясно, что мы вовсе не на вечеринке с коктейлями: все собравшиеся приглашены на обед, который должен был начаться по крайней мере двумя часами раньше, однако графиня и ее близкие вынуждены были отложить начало обеда ввиду отсутствия как Бродского – официального почетного гостя, так и меня – главного сюрприза вечера. Далее, продолжая озираться вокруг, я постепенно начал понимать, что произошло перед нашим прибытием.
Предполагаемый обед должен был быть наиболее пышным торжеством из всех, что устраивались в честь Бродского. Предваряя к тому же поворотное событие, намеченное на вечер четверга, он изначально обещал немалые волнения, а опоздание Бродского еще более усилило напряженность. Поначалу, впрочем, гости – а все они прекрасно сознавали свою принадлежность к городской элите – сохраняли спокойствие, старательно избегая самого отдаленного намека, в котором можно было бы усмотреть сомнение в благонадежности Бродского. Большинство, собственно, даже и не упоминало его имени, выражая свою озабоченность лишь бесконечными прениями относительно того, когда подадут обед.
Затем распространилась новость о собаке Бродского. Как получилось, что подобное известие преподнесли столь необдуманно, не совсем ясно. Вероятно, позвонили по телефону, и кто-то из ведущих деятелей города, сбитый с толку желанием разрядить обстановку, проболтался гостям. Весть быстро облетела собравшихся, и без того истомленных тревогой и голодом: последствия допущенной ошибки, разумеется, нетрудно было предвидеть. По залу мгновенно побежали самые дикие слухи. Бродского нашли вдребезги пьяного в обнимку с трупом своего любимца. Бродского обнаружили барахтающимся в уличной луже и несущим полную невнятицу. Бродский, вне себя от горя, пытался покончить с собой, выпив парафин. Последняя версия вела свое происхождение от инцидента, имевшего место несколько лет тому назад: тогда, действительно, Бродского, во время запоя, спешно доставил в больницу сосед-фермер. Впрочем, глотнул Бродский парафина с целью самоубийства или же просто спьяну, по ошибке, так и осталось невыясненным. В результате, под влиянием этих слухов, повсюду в зале начались толки самого отчаянного свойства.
«Собака была для него всем. Теперь ему никогда не оправиться. Надо смотреть правде в глаза: нас отбросило к стартовой черте».
«Придется отменить концерт в четверг. И немедленно. Кроме катастрофы, ничего иного не выйдет. Если затею не прекратить, горожане второй возможности больше нам не дадут».
«С этим типом всегда было слишком рискованно связываться. Не следовало заходить так далеко. И что, что теперь? Все пропало, пропало безвозвратно».
При всем старании графини и ее помощников держать ситуацию под контролем, не удалось предотвратить сумятицы и громких криков, раздавшихся почти в самой середине зала.
Многие ринулись к центру события, кое-кто в панике ретировался. Произошло следующее: один из молодых членов городского совета припечатал к паркету толстенького лысого человека, в котором все тотчас узнали ветеринара Келлера. Напавшего оттащили в сторону, однако он так крепко вцепился в лацканы пиджака Келлера, что с полу подняли сразу обоих.
– Я сделал все, что мог! – вопил побагровевший Келлер. – Все, что мог! А что еще от меня зависело? два дня тому назад животное было в полном порядке!
– Лгун! – рявкнул его противник и предпринял было новую атаку. Его снова оттащили подальше, но теперь некоторые из свидетелей, увидев в Келлере подходящего козла отпущения, принялись обвинять его во всех грехах. Отовсюду слышались упреки в преступной халатности, укоряли ветеринара и в том, что он поставил под угрозу будущее всего городского сообщества. Чей-то голос выкрикнул: «А котята Бройерсов? Вы с утра до ночи сидите за бриджем, из-за вас котята умерли один за другим…»
– Я играю в бридж только раз в неделю, но даже тогда… – охрипшим голосом запротестовал ветеринар, однако слова его мигом потонули в гуле возмущения. Вдруг оказалось, что в зале едва ли отыщется человек, который не таил бы давней обиды на ветеринара за того или иного домашнего любимца. Один из присутствующих прокричал, что Келлер задолжал ему деньги; другой, что Келлер не вернул ему садовые вилы, взятые на время шесть лет тому назад. Враждебность по отношению к ветеринару достигла такого накала, что вполне естественным образом агрессивного противника Келлера прежние руки удерживали теперь значительно слабее. Когда последний произвел новый решительный рывок, на этот раз он тем самым как бы выражал чувства большинства. Положение грозило стать более чем неприятным, но тут послышался громовой голос, заметно охладивший горячие головы.
