Вадим Чекунов - Шанхай. Любовь подонка
Фууюаньки радостно кивают – поняли.
Пока лаоваям готовят еду, мы знакомимся. Одна тетка, действительно, новозеландка. Двое других – семейная парочка из Америки.
Туристы. Были сегодня в центре, теперь вот изучают город. Что их занесло в мои края, не понятно. Ищут чайный рынок. Я пожимаю плечами. Чай – не мой напиток.
Предлагаю выпить за знакомство. Тетки благодарят и отказываются. Мужик делает страдальческое лицо и похлопывает себя по карману рубашки:
– Сердце. Эта жара меня убьет. Только вечером, и то, если будет прохладно.
Ха, думаю я. Сердце…
Тетки спрашивают меня, откуда я.
– О! – восклицает новозеландка. – У нас много людей из вашей страны.
– У вас великая культура! – любезно улыбается мне американка.
– Уадка! – радостно вскрикивает мужик и подмигивает в сторону пустого флакончика.
Я учу его правильно говорить слово «водка».
Троица приехала в Китай на неделю: три дня в Пекине, два в Шанхае, потом в Макао и домой.
Восхищаются Поднебесной. Мой стаж проживания тут их впечатляет, просят рассказать что-нибудь о культуре и местных традициях.
– Я свои-то, русские, и то плохо знаю, а уж китайцев… Жизни не хватит, чтоб узнать, – машу рукой.
– Как же так?! – удивляются. – Ведь это безумно интересно!
Выходят повара и выносят на огромном блюде лобстера. Ставят в центре стола. Лобстер разрублен пополам, но – живой: медленно и печально шевелит усами.
Через минут пять его унесут обратно на кухню, и приготовят.
– Он живой! – таращит глаза американка. – Омайгад! Он живой!
– Конечно, живой. В этом-то весь шик.
Я дотягиваюсь палочкой до одной из суставчатых ножек страдальца, та вздрагивает.
– О нет! Не надо, пожалуйста! – кричит вдруг новозеландка и принимается в голос рыдать.
Американка, содрогаясь, хватает салфетку, наклоняется под стол.
У поваров-китайцев – растерянные лица. Жаль их, ребята ведь постарались от души, да и блюдо не из дешевых.
Со всех столиков глядят в оживлении.
– Добро пожаловать в Китай! – говорю проблевавшейся американке. – Добро пожаловать в настоящую жизнь!
Троица, не дожидаясь рыбы, поспешно расплачивается. Я хочу посоветовать им напоследок – сфотографировать блюдо с лобстером, но передумываю: все-таки они неплохие люди, хотя и лаовай.
Туристы прощаются со мной и уходят. Новозеландка продолжает рыдать и на улице. Трясет головой, словно контуженая.
Настоящая жизнь, ребятки, не похожа на рекламные проспекты.
Хотя что я могу знать о настоящей жизни?..
Бывшая жена была права – еще тогда, на Каширке.
Я не знаю жизни, не знаю людей. Не знаю себя.
Просто плыву по реке событий, отравляя все вокруг алкогольным выхлопом. Были периоды, когда я пробовал что-то писать, занимался спортом, увлекался кино.
А теперь я перестал даже читать.
Иногда я пытаюсь трепыхаться, совершаю поступки, что кажутся мне осмысленными, но это лишь осложняет мой дрейф.
Хочу понять: что я делаю не так, почему не могу жить в любимых городах, почему не могу остаться с любимыми людьми. Взять ту же Инну – ведь трижды пытался склеить разбитое, начать заново. В разных городах и в разное время, непонятно на что надеясь – на магическое «бог троицу любит» или на перемену среды.
Но бога нет, это я знаю точно, а среда изменится легко – надо лишь выпить еще.
Дринк, дринк, дринк.
Дэнс, дэнс, дэнс…
Первое письмо я получил зимой. Адрес незнакомый, подпись – «Пэри». Так звали собаку одного очень знакомого человека – не персидская же муза решила меня осчастливить…
Совсем короткое письмо.
«Привет!
Не знаю, может, и не нужно было тебе писать, но вот – написала. Не понимаю, что на меня нашло – взяла и набрала твое имя в Яндексе. Была приятно удивлена. Ты все же не бросил литературу. Когда станешь известным, буду гордиться знакомством.
Угадай, кто тебе пишет».
И угадывать нечего.
В конце письма, после смайликов, приписка:
«Наверное, нужно сильно пережить что-то, чтобы написать такое» – и ссылка на один из моих рассказов.
Альтернативное настоящее: люди разводятся, а их детей, с целью спасти от душевных травм, умерщвляют в специальной комнате – здесь же, на месте, прямо в загсе. Без проволочек и судов. Процедура называется «форсированным завершением жизненного цикла», после чего родителям выдают чистые паспорта – гуляйте, свободны.
Кажется, за этот рассказ я и получил рецензию в стиле «автор и Чикатило – одно лицо». Хотя, может, и за другой. Неважно, потому как в корне неверно. Чикатило был тихим, неприметным снабженцем, добрым семьянином, на хорошем счету у соседей и на работе. У меня так никогда не получалось.
Читал и перечитывал.
Несколько раз подводил стрелку курсора к «ответить».
Курил, роняя пепел на клавиатуру.
Наконец, написал:
«Инна».
Отправил.
О чем тут же пожалел.
Схватил телефон и набрал длиннющее, в несколько частей, сообщение для Ли Мэй. Пересказал ей «Песнь Песней», чуть ли не полностью. И следом еще одно сообщение – из сердечек и смайликов.
Она тут же ответила:
«Bay! Если бы ты был моим мужем, я бы подумала, что у тебя появилась любовница, и тебе немного стыдно передо мной».
Любовница…
Все гораздо хуже – бывшая жена.
«Конечно, нет. Просто я понял, как сильно люблю тебя!» Забыл ли я Инку?
В Москве она уверяла меня, что забуду, как только встречу «девушку в шелковом платье». Я бы больше поверил, что навсегда излечусь от пьянства, чем в то, что Инкино письмо оставит меня равнодушным.
Иногда мне кажется, что моя тяга к выпивке имеет болезненную природу – сродни чувствам к бывшей жене. И то и другое не доведет до добра, но мне наплевать на мифическое добро. Временами я ухожу в завязку, ищу замену, но это не что иное, как отсрочка и самообман.
Ты можешь не пить месяцами, годами, но ты никогда не будешь свободным. И обязательно вернешься к себе прежнему.
Начинается всегда по-разному. Порой приближение чувствуешь заранее – так, наверное, угадывают грядущий сход лавины: витают в воздухе едва заметные признаки катастрофы.
Идешь по городу, трезвый, в делах и заботах, и все у тебя хорошо. Сразу два издательства написали вдруг «уважаемый» и без привычного «к сожалению». Напротив, вежливо и строго, как завуч в школе, предлагают что-то «обсудить» и «подписать».
Идешь, автоматически отмечая:
вот лежит вдавленная в асфальт пивная пробка;
вот гордое величие полок с выпивкой в магазине «Продукты» – ты видишь их, когда рассчитываешься за пакет кефира;
вот два мужика потягивают у метро пиво «Старый мельник»;
вот синий зонтик уличного кафе с логотипом «Балтики» – «трешка» уже не та, что раньше, но разливная «семерка» вполне ничего… во всяком случае, весной была ничего;
вот запотевшие очки студента-ботаника, как бутылка «беленькой» с ледничка;
вот шибают в нос разносолы в крытом павильоне рынка…
Сглатываешь набежавшую слюну.
Покупаешь к огурцам и маринованному чесноку небольшую плоскую бутылочку. Для вкуса. Да и сыро сегодня. С утра моросит…
Обнаруживаешь себя несколько дней спустя на другом конце города, без обуви, обоссавшегося и замерзшего до полусмерти.
Иногда все случается разом и вдруг – и позднее, отлежавшись в сушняке, психозе и фобиях, вспоминаешь, что же послужило толчком, что обрушило, будто выстрел в горах, твою снежную лавину…
Целую ночь я пролежал, разглядывая зеленый глазок кондиционера у потолка. Сочинял в мыслях ответные письма. Сдержанно-равнодушные. Беспощадно-холодные. Восторженно-глупые. Дважды собирался сходить в ночной магазин за чем-нибудь крепким, из местного бухла, чтобы нажраться и забыться.
Посветлевшее небо образумило – скоро на работу.
Принял душ, в попытке сбросить, смыть напряжение. Пробовал думать о Ли Мэй, но сказались или привычка или возбуждение от письма – кончил я, отчетливо представляя Инку…
Оставалось лишь смириться: я не сумел избавиться от прошлого.
Первое, что сделал утром, – полез проверять почту. Два непрочитанных письма, оба – от «Пэри».
«Да, это я».
Второе чуть больше:
«Я не знаю, как выразиться… Набираю текст и стираю. Снова набираю, перечитываю и опять удаляю все. Сейчас напишу как есть и тут же отправлю. А ты уже решай сам. Сейчас соберусь… Если тебе неприятно общаться со мной, просто не отвечай, ладно? Я ведь не знаю, как ты живешь. Может, влезла в твою жизнь, и совсем некстати… В общем, я рада, что ты узнал меня, очень, правда. А остальное, как ты решишь. Уфф. Вот».
Спрашивал себя не раз – зачем…
Зачем? Я? Ответил?
Не просто ответил, ввязался в переписку со всею готовностью: рассказывал о себе, кропал страноведческие очерки, засылал фотографии, заваливал вопросами и воспоминаниями, ловко и продуманно избегая неудобных и негативных.
Через пару дней пришли Инкины фотографии: за столом в офисе; у кофемашины; возле окна. Повзрослевшая, красивая.
