Михаил Гиголашвили - Захват Московии
Тут из-за двери послышались топот, движения тел, глухие толчки, вскрики:
— Ну, падлы, козлы, фашисты ёбаные, вашу мать!..
— Свою еби, — со смехом отвечали ему, и опять — тупые глухие толчки, топотание сапог по полу, стоны, потом скрипы и грохот двери.
Мы слушали это с испугом.
— Повели кого-то… Беспредельники, убийцы, — пробормотал Самуил Матвеич. Алка вздохнула:
— Меня недавно на субботнике пять оперативников три часа подряд драли… Звери!.. Обопьются, обнюхаются, накурятся, у них же изъятой наркоты полные закрома, вещдоками забиты под тюбетейку — и нагрянут прямо на дом… А не дашь, пискнешь — в тюрьму законопатят или вообще жизни лишат, как вот Вальку из Нижнего… В лесу нашли, всю трактором расквашенную, по куску татуировки брат опознал… Но ты не бойся, тебя они не тронут, они иноземцев боятся…
— Никого они не боятся, — подавленно сказал Самуил Матвеич.
— Ну, опасаются, суки ебёные…
— А как правильно — «ёбаный» или «ебёный»?.. Или «ебатый»?.. Это же всё пассивные причастия? — завертелось в голове, слетело на язык и вылетело изо рта.
Алка молча вздохнула полными буграми. Отозвался Самуил Матвеич:
— Не дай вам бог этим причастием причаститься… Скажите лучше, к вам евреи едут?
— Нет, не едут. Откуда? Куда?
Старик переложил свои неподвижные крючковые руки:
— Не к вам лично, а в Германию… Я слышал, много едут…
— Я тоже слышал, — ответил я неопределенно, хотя и знал по университету, что есть такая еврейская эмиграция, «Kontingent-Flüchtlinge» называется, что само по себе по-немецки звучит довольно глупо: «контингент — беженцы», как понять — вечные беженцы?.. — Слышал. Но не знаю.
Повздыхали и притихли, замолкли, думая не о приятном.
После рассказа о двухголовом предке я устал — поток иссяк, наступило болото, мысли превратились в рассыпчатую массу, мозги втянулись в кости. И так всегда — то изо рта слова не выплюнешь, то они без контроля вылезают… Я был так утомлен, что, кажется, вздремнул. Но вскоре всполошился от скрежета ключа в дверях. Это пришли за стариком:
— Самуилыч, вышел из камеры!
— Не бзди, дашь им штуку баксов — отпустят, — поддержала его Алка.
— Да где эти штуки-то?.. На деревьях растут, что ли? — бормотал тот, выбираясь из камеры и придерживая берет. — Всего доброго! Звоните, Фредя!
Мы остались одни. Алка сразу подвинулась по скамье, начала, жарко трогая меня за колени и руки, рассказывать о сестре, что должна деньги привезти: мучается она с двумя сыновьями и мужем — все беспробудно пьют, младшего недавно замели за драку, дали трёшку, на меньшее денег не хватило, прокурор прожорливый попался; и муж озверел без работы — фабрика, где они при Советах трусы-кальсоны шили, закрылась, перепродалась, потом и вовсе сгорела, а директор с деньгами и страховкой исчез; а недавно один фраер украл у неё из комода деньги, собранные на Турцию, и молодые девки-сучки со всей России едут в Москву проститутствовать, отбивают клиента, и жизнь дорожает, а мужики грубеют….
Я был забит в угол. Не бежать же от неё?.. И куда?.. Она еще ближе пододвинулась ко мне, положила голову на плечо, стала мечтать, как приедет ко мне в Мюнхен и будет там работать с богатыми надёжными и чистыми бюргерами, что она — специалистка своего дела, от неё никто без удовольствия не уходил, потому что опыт есть.
— Хочешь, миленький, сделаю тебе сладкое, прям счас, тут? — Она прижалась ко мне, стала тереться грудью, потом сползла на колени, вывалила груди, полезла в штаны, зубами открыла змейку…
Я, вначале трепыхнувшись, а потом остолбенев, успел прошептать, тыча в круглое окошечко в двери, сейчас как будто тёмное (или темно в глазах?):
— Здесь… кругленькая… дырушка…
— Их нет… на обеде… здесь дырочка, здесь… — невнятно бормотала она, роясь пальцами и губами в ширинке.
Всё мое напряжение собралось в её кулачке: он ходил вверх-вниз, то ласково-напористо, то медленно-тягуче, потом уступал место её услужливо-мягким губам и красным соскам, отчего вихрь носил меня где-то в седьмом небе, на упругих облаках…
Но мысль, что сейчас могут застать нас в такой нелепости, заставила меня открыть глаза и вернуться на землю в виде белой струйки, которую Алка ловко поймала на лету, тщательно слизав брызги с брюк.
— О, хорошо… Земфиренька… Алушка… — в блаженстве шептал я с закрытыми глазами, пока она по одной закладывала груди в лифчик, приговаривая:
— Что, класс?.. То-то… Вот приеду в Баварию, каждое утро-вечер буду тебе делать бесплатно — ты только помоги на ноги встать… в колею лечь…
— Да, да…
Только я успел застегнуть змейку на ширинке, а Алка — запихать грудь на место и одернуть блузку, как в двери раздался скрежет ключа и сержант Кроля, поведя носом, буркнул:
— Вы это чего тут того, а?.. Так, немец на выход!
— Звони, Фредя! — улыбнулась Алка.
— Да, будет! — искренне отозвался я, радуясь, что дал ей правильный телефон.
После такого эмоциона идти было куда легче. На повороте человека в погонах не было, но промасленная бумага от пирожков лежала на столике.
— Не обижали? — спросил в спину сержант.
— Нет… наоборот.
— Как это? Конфетку дали, что ль? — Он выдал какой-то хрюкающий звук, а я исподтишка проверил в кармане листок с телефонами. Надо спрятать в другое место. Прятать-спрятать-спрятывать…
На изломе первого этажа Кроля остановился поболтать с низкорослым субъектом в пятидневной щетине, нервно ходившим с сигаретой в зубах по лестничной площадке.
Я стоял в стороне, не мог опомниться. Как это хорошо!.. Да, недаром Хорстович шастал в Россию! Теперь я его хорошо понимаю… Немки тоже умеют это, но делают как роботы, механически, а тут… то так, то сяк, то пересяк… перепады, перелизы, пересосы… «по-французски» с русским акцентом… mit der Seele[12]… до сих пор голова кружится… небось и «по-испански» в её исполнении будет не хуже — вон, груди так и пышатся… нет, пыжатся… выпукливаются из лифчика, как булочки… не знаешь, чего ожидать в следующий момент, что дальше, выдумка, фантазия, а у Элизабет всё известно наперед, механика…
Скоро мы оказались около двери с фамилией «МАЙ-СУРАДЗЕ».
«Запомнить, по схеме, — сосредоточился я, ища подобия, как Вы учили: май… месяц… сура… Коран… дзе… дзе… дзе… Ши-га-дзе!.. в Гималаях, где погиб брат Райнхольда Месснера…»
Кроля постучал:
— Можно? — и уступил мне дорогу: — Вошёл, пожалуйста.
Полковник с грохотом отъехал на стуле и подбежал ко мне, взял за локоть, повёл к столу:
— Прошу извинить, геноссе, пришлось задержаться… таузенд пардон, — а сержанту бросил через плечо: — Браток, скажи там чаю-кофе, печенья… Знаю, что голодны… Эти изверги вам в камеру даже обед не удосужились подать… Только пирожками покормили… Мяса хоть было достаточно?
— Да… было хорошо… и пирожок… мяса… как прижали, так много класть-положить… — вспомнил я слова человек в погонах.
— Да, у нас так: не наедешь — не поедешь. Садитесь, битте шён! А вы знаете, отчего я так хорошо говорю по-русски? И пословицы знаю?.. Я в таком районе в Тбилиси вырос, где многие по-русски говорили… соседи у меня были… А вы в каком заведении язык учили?
— Я с бабушкой, мамой…
— Ах, ну да, вы говорили… Баба Таня…
Усадив меня, полковник отправился за свой стол, где были разложены кассеты, диктофон, фотоаппарат.
Я увидел, что остальные мои вещи — мобильник, листочки, ручки, калькулятор и всякая мелочь лежат в плетёной коробушке, в какой Красная Шапочка бабушке пирожки несла-носила. А коробушка стоит на стуле рядом с креслом полковника.
— Вы позвонили в посольство? — спросил я.
— А чего туда звонить?.. У вас всё в порядке, кроме этой глупой регистрации… Тут, знаете ли, чего только не выдумают, чтобы воровать… И так и сяк, а получается всегда себе в карман… Чиновников много развелось, губят страну. А как награбят — тут же к вам на Запад бегут, от своего греха подальше… Вот в газетах писали, что за пару лет вывезено около шестисот миллиардов долларов, сбежало несколько миллионов человек… А, каково? Это кто — я и вы — вывезли?.. Нет, тут большой саботаж!.. Диверсии!.. Все повязаны и по горизонтали, и по вертикали!.. Такая страна, ничего не попишешь… Тут маленький Гитлер не помешал бы, пару тысяч прижать — другие бы попритихли, а то очень уж наглеют… Вот правда, от души говорю… Россия дичает, идёт в третий мир. Она в тупике. Её будут насиловать и обирать до смерти банды подлецов, кто бы ни пришел к власти, а потом бросят умирать… Да чего, скажите на милость, можно ожидать от страны, где председатель Конституционного суда живет в хоромах размером с Кремль, а двести жен высших чиновников дерутся в очередях за «мазератти», «ламборгини» и участки ценой выше десяти лимонов?
А я, уже почти привыкнув, что все мои собеседники говорят о «такой стране», о Гитлере и воровстве, обратил внимание на руки полковника: они были подвижны и выразительны — пальцы активно двигались, разглаживали бумагу, разминались, похрустывали; полковник часто сгибал фаланги, смотрел на ногти, шевелил пальцами, как будто даже любовался ими…
