Ник Хорнби - Мой мальчик
— Хорошо, — сказал Маркус. — Подожди минутку.
Он попросил их подождать, потому что просто хотел растянуть этот момент на подольше: не было никакой гарантии, что Элли и Зои еще раз снова придут за ним, а даже если и придут, то объявят на весь мир или хотя бы на ту его часть, что поглощала бутерброды в этом классе, что он их друг, а все остальные — просто занудные уроды. На это рассчитывать не приходилось. Но теперь, попросив их подождать, он не представлял, почему они, собственно, должны его ждать.
— Я… Мне захватить что-нибудь?
— Например? — спросила Зои. — Бутылку?
— Нет, может быть…
— Или презервативы? — спросила Элли. — Ты это имеешь в виду? Мы не можем заняться этим прямо здесь, в классе, Маркус, хотя мне бы этого хотелось. Слишком много народу.
Зои захохотала так сильно, что Маркус испугался, как бы ее не вырвало. Она закрыла глаза и сотрясалась в конвульсиях.
— Нет, я знаю… — Может быть, просьба подождать была с его стороны ошибкой. Он обратил мгновение своего торжества в целую вечность ужасного позора.
— Захвати себя самого, дорогой мой Маркус. Только побыстрее, хорошо?
Он чувствовал, что покраснел, и пассаж про презерватив — это уж было слишком. Но он все же смог дойти от своей парты до Элли и Зои на глазах у всего класса, а когда подошел к ним, Элли его поцеловала. Конечно, она над ним потешается, но это не имеет значения; в его классе было немного тех, кого Элли удостоила бы плевком, и еще меньше тех, кто мог рассчитывать на поцелуй. "Дурной славы не бывает", — как-то раз сказал его отец, очень давно, когда Маркус спросил его, почему какой-то актер позволил Ноэлю Эдмондсу[48] вылить себе на голову какую-то гадость, и теперь он понял, что это означало. Элли как бы тоже вылила ему что-то на голову, но это и вправду того стоило.
Класс Элли был этажом выше, и по пути туда они встретили немало удивленных лиц: на всех было написано "Черт возьми, неужели это Маркус с Элли???". Один из учителей даже остановился, чтобы спросить, все ли у него в порядке, как будто все находящиеся рядом с Элли или похищены ею, или подвергаются промывке мозгов.
— Мы решили его усыновить, сэр, — сказала Элли.
— Я не тебя спрашиваю, Элли. Я с ним разговариваю.
— Они решили меня усыновить, сэр, — подтвердил Маркус. Он не пытался шутить, а просто подумал, что было бы разумно повторить слова Элли, но все равно это вызвало всеобщий смех.
— Ты и мечтать не мог бы о более ответственных родителях, — произнес учитель.
— Ха-ха, — ответил Маркус, хоть и не был уверен, что на сей раз это стоило говорить.
— Мы воспринимаем это как комплимент, — вступила Элли. — Спасибо. Мы присмотрим за ним. Доставим его домой к двенадцати и так далее.
— Уж постарайтесь, — попросил учитель, — только желательно живым и здоровым.
Элли заставила Маркуса остаться за дверью класса, пока объявляла его выход. Он слышал, как она кричит:
— Все, внимание! Хочу представить вам Маркуса. Единственного поклонника Курта Кобэйна в этой дерьмовой школе. Входи, Маркус.
Он вошел в класс. Народу в нем было немного, но все присутствующие засмеялись, увидев его.
— Я не говорил, что я поклонник "Нирваны", — возразил он. — Я сказал, что у них хороший ритм и что обложка их альбома что-то означает.
Все снова засмеялись. Элли и Зои гордо стояли рядом с ним, как будто он только что проделал фокус, о котором они всем рассказывали, а им никто не верил. И он действительно чувствовал себя так, будто его усыновили.
Глава 22
Уилл пытался не думать о Рождестве, но по мере его приближения постепенно решил отказаться от первоначального плана посмотреть пару сотен видеофильмов и выкурить пару тысяч косяков — выходило как-то непразднично. Даже зная, что любые празднества всегда сопровождаются непременным исполнением проклятой песни, Уилл не хотел полностью от них отказываться. Он подумал, что, проводя Рождество тем или иным образом, ты как бы демонстрируешь всему миру, насколько хорошо в нем устроился, насколько глубоки корни, которые ты успел пустить в этой жизни; поэтому три праздничных дня, проведенные в отключке наедине с собой, могут сказать о тебе нечто такое, чего бы тебе совсем не хотелось услышать.
Поэтому он решил провести Рождество в лоне семьи — не своей, по причине отсутствия таковой, а просто семьи. Правда, была одна семья, общества которой он пытался всеми силами избежать: он понимал, что ни за что на свете не согласится провести Рождество за поглощением вегетарианского жаркого, без телевизора, распевая рождественские гимны с закрытыми глазами. Но тут ему следовало проявить осмотрительность, ведь стоит лишь поплыть по воле волн, как тебя тут же вынесет на мель, поэтому Уиллу следовало срочно начать выгребать против течения.
Твердо и бесповоротно решив накануне не праздновать Рождество в обществе Фионы и Маркуса, он, к собственному удивлению, на следующий день принял приглашение Маркуса.
— Хочешь встретить Рождество с нами? — спросил Маркус, даже не войдя в квартиру.
— Хм… — сказал Уилл, — это очень мило с твоей стороны.
— Хорошо.
— Я всего лишь сказал, что с твоей стороны очень мило пригласить меня.
— Но ты ведь придешь?
— Не знаю.
— Почему?
— Потому что…
— Ты что, не хочешь?
— Нет, конечно, хочу, но… А твоя мама?
— Она тоже там будет.
— Да, я об этом догадался. Но она не обрадуется, если я приду.
— Я уже поговорил с ней об этом. Я сказал, что хочу пригласить друга, и она согласилась.
— Так ты ей не сказал, что я и есть тот самый ДРУГ?
— Нет, но я думаю, она догадалась.
— Как?
— У меня ведь больше нет друзей, правда?
— Она знает, что ты по-прежнему ходишь сюда?
— Наверно. Она перестала меня спрашивать, так что, скорей всего, больше не переживает из-за этого.
— А, может, все-таки есть кто-то, кого бы ты с большей охотой пригласил?
— Конечно, нет. А если бы таковые и были, то их не отпустили бы к нам на рождественский обед. Они пошли бы к себе домой. Правда, идти им было бы особенно некуда, потому что они у себя дома и живут, да?
Уилла этот разговор утомил. В своей обычной хитрой и извращенной манере Маркус пытался сказать, что ему не хочется оставлять Уилла под Рождество в одиночестве.
— Я еще не знаю, какие у меня планы.
— А куда ты еще можешь пойти?
— Никуда, но…
Все прорехи в разговоре обычно заполнял Маркус. Он всегда был начеку, и любые "хм…", "а…" и "но…" рассматривал как возможность перевести разговор на абсолютно другую тему. Правда, сейчас он почему-то решил оставить свою обычную тактику и испытующе уставился на Уилла.
— Ты что смотришь? — в итоге спросил Уилл.
— Я не смотрю. Я просто жду ответа на вопрос.
— Я ответил. Я сказал "никуда".
— Ты сказал "никуда, но…" Я ждал продолжения.
— Да забудь. Я никуда не иду на Рождество.
— Значит, ты можешь прийти к нам.
— Да, но…
— Что "но…"?
— Прекрати все время спрашивать меня "что "но…"?"
— Почему?
— Потому что это невежливо.
— Почему?
— Потому что… Потому что у меня есть сомнения, вот я постоянно и повторяю "но". Просто я не на сто процентов уверен, что хочу пойти к вам домой на Рождество.
— Почему?
— Ты что, издеваешься?
— Нет.
И это было правдой: Маркус никогда ни над кем намеренно не издевался. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что мальчику просто любопытно и что это любопытство ни на миг не ослабевает. Разговор тянулся так долго, что Уилл давно перестал чувствовать себя в своей тарелке и уже начал переживать, что в конце концов ему придется-таки высказать жестокую правду. А заключалась она в том, что мама Маркуса, как и он сам, ненормальная; что, даже если не принимать во внимание их невменяемость, все равно оба они — неудачники; что Уилл не может представить себе более мрачного Рождества; что он охотнее вернется к своему изначальному плану обкуриться и всю ночь смотреть телик, чем станет ломать с кем-нибудь из них на счастье куриную косточку, и что любой нормальный человек согласился бы с ним. Если парень не понимает намеков, то что ему еще остается? Разве только…
— Извини, Маркус, я был груб. Я с удовольствием отпраздную Рождество вместе с вами.
Это и был его второй вариант. Не предпочтительный, но тоже вариант.
Как оказалось, праздновать они собирались не втроем, и это несказанно облегчило участь Уилла. Он ожидал выслушать одну из полностью лишенных логики лекций Фионы, но она лишь смерила его взглядом; она явно не собиралась возобновлять военные действия в присутствии гостей. Вокруг раскладного обеденного стола теснились папа Маркуса — Клайв, его девушка — Линдси и ее мама — итого шесть человек. Уилл не знал, что нравы общества так сильно изменились. Будучи ребенком от второго брака, воспитанным в духе шестидесятых, он жил в заблуждении, что если семья распадается, то некоторые из ее членов неизбежно перестают друг с другом разговаривать. Но в данном случае все, похоже, обстояло иначе: Фиона и ее бывший муж рассматривали свои отношения как нечто, некогда их объединявшее, а не как абсолютно ужасный эпизод своей биографии, разведший их по разные стороны баррикад. Казалось, будто жизнь в одном доме, ночи в одной постели и наличие общего ребенка было для них не важнее недолгого соседства в гостинице или учебы в одной школе — приятное стечение обстоятельств, позволившее завязать дружбу.
