Вирджиния Эндрюс - Лепестки на ветру
— Крис, — наконец смогла выговорить я, — ты ведь больше ее не любишь, правда?
Он не ответил мне сразу. От этого у меня кровь закипела в жилах.
— Любишь! — закричала я. — Как ты можешь, после всего, что она сделала с Кори и Кэрри? Крис, что с тобой, почему ты все еще ее любишь, когда должен был бы ненавидеть, как ненавижу ее я?
Он по-прежнему молчал. И в его молчании был ответ. Он продолжал ее любить, потому что иначе он не мог бы любить меня. Каждый раз, когда он смотрел на меня, он видел ее, ее такой, какая она была в юности. Крис был, как папа, который просто не мог устоять перед такой красотой. Но это было только внешнее сходство. Я не была слабой! Я не была беспомощной! Я могла бы придумать тысячу способов заработать на жизнь, чтобы не запирать своих четверых детей в какой-то жалкой комнате и не оставлять их под присмотром злобной старухи, которая заставляла их страдать за чужие грехи!
Пока я была погружена в свои мстительные мысли о том, как разрушить ее жизнь, Крис продолжал нежно целовать меня. Я даже не замечала этого.
— Прекрати! — крикнула я, когда его губы прижались к моим. — Оставь меня в покое! Ты любишь меня не так, как я хочу, чтобы меня любили — ради меня самой! Ты любишь меня, потому что я похожа на нее! Я иногда ненавижу свое лицо!
Он выглядел таким обиженным, когда шел к двери.
— Я только хотел успокоить тебя, — сказал он разбито. — Не превращайся в уродину.
Мои опасения, что нога Кэрри после гипса будет короче здоровой, оказались беспочвенными. Очень скоро после того, как сняли гипс, она стала ходить не хуже, чем прежде.
Приближалось начало учебного года. Крис, Пол и я посовещались и решили, что лучше всего будет отдать Кэрри в обычную школу, чтобы днем она могла возвращаться домой. Ей нужно будет проходить только три квартала до остановки автобуса. На том же автобусе в три часа дня она будет возвращаться домой. До моего возвращения с занятий она будет проводить время на большой уютной кухне с Хенни.
Наступил сентябрь, прошел ноябрь, а у Кэрри так и не появилось ни одной подружки. Ей отчаянно хотелось компании, но она по-прежнему оставалась посторонней. Она искала кого-то такого же близкого, как сестра, а находила только подозрительность, враждебность и насмешки. Казалось, Кэрри будет бесконечно бродить по школьным коридорам, так и не найдя друга.
— Кэти, — говорила мне Кэрри, — со мной никто не хочет дружить.
— Обязательно захотят. Рано или поздно они поймут, какая ты милая и замечательная. И у тебя есть мы, мы тебя любим и восхищаемся тобой, поэтому не беспокойся о других. Не важно, что они думают!
Кэрри спала на кроватке рядом с моей, и каждый вечер я видела, как она опускается на колени, складывает свои ладошки и молится:
— И, пожалуйста, Господи, дай мне найти мою маму. Мою настоящую маму. И еще прошу, Господи, дай мне хоть немного вырасти. Не такой высокой, как мама, но хотя бы, как Кэти. Пожалуйста, Господи, пожалуйста!
Я лежала на своей кровати, слушала это, уставившись в потолок, и ненавидела маму, ненавидела и презирала. Как могла Кэрри все еще ждать маму, которая была так жестока? Правильно ли поступили мы с Крисом, скрыв от нее мрачную правду о том, что наша мать пыталась убить нас? Что это из-за нее Кэрри не растет?
Кэрри думала, что она одинока и несчастна из-за своего роста. Она знала, что у нее хорошенькое личико и роскошные волосы, но что из того, если личико и волосы принадлежали голове, которая была слишком велика для ее крошечного тела? Красота Кэрри не помогала ей завоевать друзей, скорее наоборот.
— Кукольное личико, ангельские волосы! Приветик, лилипуточка! Или ты
— карлица? Ты что, в цирк собираешься? Будешь там деткой-крошечкой?
И она мчалась домой три квартала от остановки, напуганная, в слезах, доведенная бесчувственными детьми.
— Я плохая, Кэти, — плакала она мне в колени. — Меня никто не любит. Им не нравится, что я слишком маленькая, а голова у меня слишком большая, им даже не нравится, что я хорошенькая — обидно, что это досталось такой крохе.
Я, как могла, пыталась ее успокоить, но не знала, что говорить. Я знала, что она все время смотрит на меня и сравнивает с собой. Она понимала, как хорошо сложена я, и как уродливо — она.
Если бы я только могла поделиться с ней своим ростом! Но я могла дать ей только свои молитвы. Я тоже опускалась на колени и молилась вместе с ней:
— Дай Кэрри вырасти! Пожалуйста, Господи, она такая юная, а это приносит ей столько горестей, она и так много пережила! Будь милосерден! Посмотри на нас. Господи! Увидь нас! Услышь нас!
Однажды днем Кэрри пошла к тому, кто мог почти все, может быть, он поможет ей с ростом.
Пол сидел на задней веранде, пил вино и заедал его крекерами и сыром. Я была на балетном классе, поэтому знаю обо всем в изложении Пола.
— Она подошла ко мне, Кэти, и спросила, нет ли у меня растягивающей машины, которая поможет ей подрасти. Я только вздохнула, когда он мне это рассказывал.
— Я сказал ей, что, даже если бы у меня и была такая машина, — и я знала, что он говорил с любовью и пониманием, безо всякой насмешки, — это была бы очень болезненная процедура. Потерпи, дорогая, ты уже немного подросла. Со временем ты вырастешь. Знаешь, я видел, как коротышки вдруг вытягивались за ночь, когда достигали подросткового возраста.
Тогда она посмотрела на меня своими огромными голубыми глазами, и я увидел в них разочарование. Я не оправдал ее надежд. Это было видно по тому, как она согнулась и опустила голову. Наверное, в нее вселилась надежда, когда жестокие дети рассказали ей про растягивающую машину.
— Неужели в современной медицине нет ничего, что поможет ей подрасти? — спросила я у Пола.
— Я ищу, — ответил он напряженно. — Я бы душу заложил, чтобы помочь Кэрри вырасти так, как она хочет. Я бы поделился с ней своим ростом, если бы только мог.
ТЕНЬ МАМЫ
Мы прожили с нашим доктором полтора года, и время это было полно и трудностей, и радостей. Я была, как крот, выбравшийся на поверхность и увидевший, что ослепительные дни вовсе не такие, как ожидалось.
Я надеялась, что раз мы освободились от Фоксворт Холла, и я уже стала почти взрослой, жизнь поведет меня прямой и ровной дорогой к славе, богатству и счастью. У меня был талант; я видела это по восхищенным глазам мадам и Джорджа. Мадам отрабатывала со мной мельчайшие нюансы. Вся критика, которая мне доставалась, говорила только о том, что я достойна ее стараний сделать из меня не просто замечательную балерину, а выдающуюся.
В летние каникулы Крис работал официантом в кафе с семи утра до семи вечера. В августе он собирался обратно в Дьюкский университет, уже на второй курс. Кэрри проводила время, качаясь на качелях и играя со своими куклами, хотя ей было десять и пора было перестать играть в куклы. Я проводила в балетном классе все пять будней и половину субботы. Моя маленькая сестренка следовала за мной, как тень, когда я приходила домой. Когда меня не было, она была тенью Хенни. Ей нужна была подружка ее возраста, но она никого не могла найти. Теперь она могла доверять свои секреты только фарфоровым куклам: она чувствовала себя слишком взрослой, чтобы вести себя, как ребенок со мной или с Крисом, и еще: она внезапно перестала жаловаться на свой рост. Только ее глаза, грустные молящие глаза говорили о том, как она мечтала быть такой же высокой, как девчонки, которых мы встречали на улицах.
Мне было так больно видеть одиночество Кэрри, и я снова думала о маме и мысленно слала ей всевозможные проклятья. Я надеялась, что ее подвесят за пятки над адским огнем и будут протыкать копьями.
Все чаще я слала маме короткие письма, чтобы она продолжала мучиться, где бы она не была. Она никогда не задерживалась на одном месте достаточно долго, чтобы письма успевали дойти до нее, а если она их и получала, то не отвечала. Я ждала, что письма будут возвращаться со штампом «Адрес неизвестен», но они не возвращались.
Каждый вечер я внимательно прочитывала грингленнс-кую газету, пытаясь выяснить, где моя мать, и чем она занимается. Иногда я что-то находила.
«Миссис Бартоломью Уинслоу вылетела из Парижа в Рим, чтобы посетить новый дом моделей». Я вырезала эту заметку и вклеила ее в свой альбом. О, что я сделаю, когда с ней встречусь! Рано или поздно она вернется в Грин-гленн и будет жить в доме Барта Уинслоу, который стоял отремонтированный и заново обставленный.
Эту заметку я тоже вырезала и долго смотрела на фотографию, которая не льстила ей, как обычно. Это было странно. Обычно она ослепительно улыбалась, чтобы показать всему миру, как она счастлива и довольна своей жизнью.
Крис уехал в свой колледж в августе за две недели до того, как начались мои занятия в школе. В конце января я должна была ее закончить. Я ждала этого с нетерпением, поэтому занималась, как сумасшедшая.
Осень пролетела быстро в отличие от других сезонов, когда время тянулось так однообразно, и мы просто становились старше, а юность была у нас украдена. У меня много времени уходило на то, чтобы следить за действиями и передвижениями матери, а когда я сунула нос в историю семьи Барта, то не пожалела своего драгоценного времени и на это.
