Олег Верещагин - Перекрёсток двенадцати ветров
— Ёхарный бабай… — потрясённо произнёс Сашка. — Если бы у тебя была полная обойма тогда…
— Я бы перестрелял их около оврага, — кивнул Рат. — Семи…светик, заряжай пушку, буду учить. Сань, иди в лагерь, посмотри, как там с ужином и нас позови… Потом поучишь меня ещё нож кидать.
— Слушаюсь, командир, — без придури сказал Сашка, перекидывая ремень карабина на плечо, оружие — стволом вниз.
— Больно? — спросила Светка, когда её брат исчез за деревьями. Рат кивнул:
— Так, немного… скребёт.
— Как бы заражения крови не было.
— Да брось, на мне заживёт, как на волке.
— Маугли, — Светка коснулась губами щеки мальчишки. Тот покачал головой:
— Отставить… Заряди карабин. А то как-нибудь придёшь на дискотеку, к тебе пристанут…
— …а я с плеча карабин сниму и скажу… — Светка не могла придумать, что скажет, но явно была поражена красотой выдуманной картины. — О! Я себе пистолет оставлю!
— Не оставишь, — жёстко отрезал Рат. Светка насупилась, но почти тут же поклонилась:
— Слушаюсь и повинуюсь, мой повелитель… Ну? Куда тут смотреть и нажимать?..
… — Я когда из тайги прошлые годы возвращался, каждый раз подолгу не мог под крышей спать, — Рат откинулся на рюкзак, вытянул ноги и вздохнул. — В интернате первые годы воспитательница зайдёт ночью, меня нет. Она искать — а я в саду под деревом в одеяло завернулся и сплю… Шуму было, даже слёз.
— Кто плакал-то? — лениво поинтересовался Егор.
— Все…
— А, — Егор вдруг засмеялся. — Два года назад парень, он у нас как раз был младшим инструктором по альпинизму… ну, мне было тринадцать, ему — пятнадцать… Он англичанин настоящий, Джек Рафферти, мы с ним не то что дружили, но я его русскому учил…
— Мату, — заметила Светка. Егор засмеялся опять:
— Ну, и этому тоже… Но вообще-то серьёзно… Вот. Он такой твой английский вариант,
Рат. С тараканами насчёт долга, чести и Родины. Там таких и нет уже почти, а он, значит, поступил в Уэлбекский колледж, это шарашка вроде наших суворовских училищ. И его два дяди, они тоже военные, уговаривали, на кого специализироваться. Один у него горный стрелок, другой — байдарочник, это не спортсмен, а спецназовец морской пехоты… Ну, сагитировал дядя Фред, который горный стрелок… Так. При мне разговор был, они все трое — этот парень, Джек, дядя Фред и дядя Том — стояли в вестибюле и говорили. Ну и дядя Том, который байдарочник, говорит, мол, племянник, я, похоже, оказался плохим агитатором? А Джек ему — да, но теперь я точно знаю, что ты любящий дядя…
— Не поняла, — призналась Светка, когда мальчишки просмеялись.
— Проехали, — отмахнулся Сашка. — В прошлом году в военном лагере было… Тёзка мой,
Сашка Редин… Неделя прошла — от его девчонки ни единого звоночка. Вторая началась… Он ходит, как в воду опущенный. Ему вечером в беседке Никитос — это наш комвзвода был, шухарной такой, хоть и старше нас намного — говорит: «Санчес, — он нас всех так называл, поэтому и сам Никитос, хотя он Никита Олегович, — Санчес, ну нельзя же так. Возьми себя в руки!» А Сашка вздохнул и говорит: «Сегодня брал уже три раза — не помогает…» Опять не поняла?
— Дурак, — печально сказала под общий смех Светка. — Ксанка, расскажи что-нибудь о нашей женской доле.
Ксанка, которую Егор удобно устроил рядом с собой, развела руками. Тогда Светка встала, взъерошила волосы пальцами, раскинула руки в стороны и безо всякого предупреждения очень мелодично завопила — пением это назвать было трудно:
— Как во смутной волостиЛютой, злой губернииВыпадали молодцуВсё шипы да тернии…Он обиды зачерпнул, зачерпнул,Полные пригоршни,Ну а горя, что хлебнул —Не бывает горше…
— Светка кивнула Сашке: — Ну, как там дальше твой Вовка пел?! — и Сашка, вскинув голову, поддержал припев:
— Пей отраву — хоть залейся!Благо, денег не берут, не берут!Сколь верёвочка не вейся —Всё одно — совьёшься в кнут!Всё одно — совьёшься в кнут…
— и дальше пел уже сам, эта песня очень подходила для мужского — ну, мальчишеского — голоса:
— Гонит неудачниковПо миру с котомкою…Жизнь текёт меж пальчиковПаутинкой тонкою…А которых повело, повлеклоПо лихой дороге —Тех ветрами сволокло —Прямиком в остроги…— и Рат, опираясь на карабин, подхватил:
— Здесь на милость не надейся —Стиснуть зубы, да терпеть, да, терпеть…Сколь верёвочка не вейся —Всё одно — совьёшься в плеть!Всё одно — совьёшься в плеть…Ах, лихая сторона!Сколь в тебе не рыскаю —Лобным местом ты красна, ох, красна,Да верёвкой склизкою…А повешенным сам дьявол-сатанаГолы пятки лижет…Смех, досада — мать честна!Не пожить, не выжить!Не пожить, не выжить…Ты не стой, не плачь — а смейся,Слёз-то нынче не простят, не простят…Сколь верёвочка не вейся —Всё одно укоротят!Всё одно укоротят…
— два мальчишеских голоса отчаянно перекрикивали друг друга в ночной тайге, словно торопясь успеть пожаловаться до конца на то, что нету на Руси правды, как не было раньше, что до бога высоко, до царя далеко, а Егор, молчавший и слушавший, вдруг вспомнил виденное в фильме «Ермак» и запавшее, оказывается, в память: «— А где ж они, слуги-то мои верные? — Да где ж им быть-то, государь, слугам-то твоим верным? На дыбе… А ты их убей, Ваня, ты их убей! Всё одно — бояре царство твоё пропьют, разворуют!» Он даже мотнул головой, чтобы отогнать видение…
— Ночью думы муторны…Плотники не мешкают!Не успеть к заутрене —Больно рано вешают!А ты об этом не жалей, не жалей,Что тебе отсрочка —На верёвочке твоейНет ни узелочка!Лучше ляг, да обогрейся —Я, мол, казни не просплю,ох, не просплю…Сколь верёвочка не вейся —А совьёшься ты в петлю!А совьёшься ты в петлю…
— Отец очень Высоцкого любил, — пояснил Рат. Сашка вздохнул, улыбнулся:
— А у меня приятель есть, Вовка Хабаров, он вообще считает, что на Высоцком настоящее искусство своё развитие и прекратило…
— Все собрались музыкально одарённые, — немного обиженно вмешался Егор, чтобы развеять окончательно наваждение от песни. И неожиданно для самого себя спросил: — Хотите, стихи почитаю?
— Хотим, — тут же ответила Ксанка. Остальные немного недоумённо промолчали.
Егор взял ветку, опустил её в огонь, подождал, пока займётся и, держа её, горящую, в руке, поворачивая слегка, начал негромко и задумчиво читать:
— В том лесу белёсоватые стволыВыступали неожиданно из мглы.Из земли за корнем корень выходил,Словно руки обитателей могил.Под покровом ярко-огненной листвыВеликаны жили, карлики и львы.И следы в песке видали рыбакиШестипалой человеческой руки.Никогда сюда тропа не завелаПэра Франции иль Круглого Стола,И разбойник не гнездился здесь в кустах,И пещерки не выкапывал монах.Только раз отсюда в вечер грозовойВышла женщина с кошачьей головой,Но в короне из литого серебра,И вздыхала и стонала до утра,И скончалась тихой смертью на зареПеред тем, как дал причастье ей кюре.Это было, это было в те года,От которых не осталось и следа,Это было, это было в той стране,О которой не загрезишь и во сне.Я придумал это, глядя на твоиКосы — кольца огневеющей змеи,На твои зеленоватые глаза,Как персидская больная бирюза.Может быть, тот лес — душа твоя,Может быть, тот лес — любовь моя,Или, может быть, когда умрём —Мы в тот лес отправимся вдвоём…
— а Рат, слушавший даже внимательней затаивших дыхание девчонок, вдруг прочёл:
— Мы пробились вглубь неизвестных стран.Восемьдесят дней шёл мой караван.Цепи грозных гор, лес, а иногда —Странные вдали чьи-то города.Города вдали — и из них поройВ лагерь долетал долгий, жуткий вой.Мы рубили лес, мы копали рвы,Вечерами к нам приходили львы,Но трусливых душ не было средь нас —Мы стреляли в них, целясь между глаз!..
Гумилёв, да? — Егор кивнул, а Ксанка сказала:
— Ой, Егорка, а я эти стихи в сериале слышала… ну, их пели, «Любэ» пела… Только не всё, самый конец… Такие хорошие…
— Сериал «Саломея», — словно бы нехотя добавил Егор. А Сашка повторил:
