Олег Верещагин - Перекрёсток двенадцати ветров
«Неужели это всё сделали мы? — подумал Рат. — Мы их… убили. Я — убил.»
Он прислушался к себе и понял, что не испытывает ни жалости, ни страха перед тем, что сделал, ни раскаянья. Эти хотели убить его и его друзей, его брата, его… его Свету. Они без малейших колебаний пытали двух мальчишек из-за золота. Они убили его отца и мать. Они были бандиты и воры. Получилось так, что погибли именно они — и значит это лишь то, что больше они никого не убьют, не будут пытать, не ограбят.
И только. Не о чем тут жалеть и нечему ужасаться. Всё остальное — досужий бред о добре и прощении, сказанный теми, кто не лежал связанный у костра, корчась от боли, причиняемой огнём в чужой безжалостной руке.
«Но прежним никто из нас уже не будет, — подумал Рат, садясь. — Даже я.»
— Очнулся?! — Светка опрометью бросилась к нему, плюхнулась рядом и начала целовать, приговаривая: — Очнулся… очнулся… очнулся… очнулся…
— Не очнулся, а проснулся… — проворчал Рат. — Вы, я гляжу, уже притрофеились…
— А чего на них глядеть, — спокойно сказал Егор, подходя ближе.
— И то правда… — приподнялся Сашка. — Ух, как болит! — вырвалось у него.
— Вот что, — Рат взял быка за рога, отстранил Светку: — О том, что тут было — ни словечка. Никогда, никому, ни под каким французским соусом. Никаких хунхузов мы не видели в глаза. Карабины и барахло спрячем, когда ближе подойдём, так что наше рваньё не выбрасывайте, переодеваться ещё придётся.
— Почему?! — изумилась Светка. — Это же наша земля, а они…
— Да потому что, — Рат криво усмехнулся. — Вон, Сашка пояснит, он их программу слышал. Мы же и будем виноваты. Вплоть до колонии за групповое убийство мирных россиян китайской национальности.
— Да это же Россия! Мы русские! — растерянно воскликнула девчонка.
— А они россияне, это важнее. И вообще — для кого Россия, а для кого — федерация. Для кого русские, а для кого электорат… Дадут, как тем пацанам в Сургуте, которые наркокурьеров убили, лет по восемь-девять… Да всё это фигня… — Рат осторожно сел удобнее, потёр шрам на руке. — Я только одного не пойму. Где… останки мамы? Эта сволочь говорила — она убила и отца и маму…
— Ты только этого не понимаешь?! — удивился Егор. — Я лично вообще уже — ничего. На каком мы свете, что с нами происходит — не понимаю. Совсем. И не стремлюсь. Живу, как живётся… Ты лучше попробуй — ходить-то сможешь?
— Я всё смогу, — коротко ответил Рат…
…Но идти было тяжеловато. А тащить носилки — вообще мука. На первом же привале Рат уполз за ближайший валун и разулся. Ноги выглядели жутковато, и мальчишка понял, что ближайшие несколько дней придётся заставлять себя идти. Тащить-то его в любом случае не смогут, не Ксанку же бросать. Но к своим он вернулся ровным лёгким шагом, даже улыбаясь. Может быть, именно поэтому Светка поняла, как ему плохо. Она утащила Рата за кусты и спросила в лоб:
— Ноги?
— Семицветик, — сказал Рат, вызвав изумлённую и радостную улыбку на лице — не только на губах, именно на лице! — Светки, — ты молчи… Всё равно же никто ничем помочь не может, так чего волновать…
— Ратка, — Светка положила руки ему на плечи, — когда ты будешь в Москве учиться…
— Если поступлю, — перебил её Рат. Светка замотала головой:
— Ты поступишь. И генералом будешь ещё!
— Ох, Семицветик, не хочу я быть генералом… — сморщился Рат. — Офицером хочу. Как Россия — так и я… И вообще… — мальчишка на мигу умолк и прочитал:
— Когда стране твоей горестно — Позорно иметь успех!.. Это я не помню, кто сказал, но правильно.
— Какой ты… — Светка только заморгала. — Как из кино. Такой… — она показала рукой что-то непонятное, но красивое. — Ну всё равно. Когда ты будешь учиться… можно я буду с тобой встречаться? — она заторопилась: — Только с тобой! Я больше ни на одного мальчишку не погляжу! Чем угодно клянусь! Рат, пожалуйста! Я на что угодно согласна, только с тобой…
— А Егор? — спросил Рат. Светка вздёрнула брови:
— Ты что, не видишь, как они с Ксанкой друг на друга смотрят?.. Рат…
— Семицветик… — Рат потянулся к ней губами… и вдруг отпрянул.
— Что? — разочарованно выдохнула закрывшая было глаза девчонка.
— Что-то… — Рат озирался. — Вернее — кто-то… — он повёл плечом, и «егерь»[30] скользнул ему в ладонь. — Ну-ка, пошли обратно в лагерь, Свет…
— Я не боюсь, — и Светка спокойно взяв своё оружие наизготовку, встала спиной к спине Рата.
— Опять хунхузы?
— Нет… — покачал головой Рат. — Я не знаю, кто это. Пойдём поскорей. И сегодня нам надо выбраться на во-он то плоскогорье, — Рат кивнул на холмы, как бы парящие над лесом. — За ними должен начинаться спуск к Зее…
…Вечерний лагерь был наконец-то достойным этого звания. Банда, оставшаяся валяться в овраге недалеко от того места, где совершились и до этого сразу несколько трагедий, была неплохо снаряжена — кстати, в основном из русских же охотничьих магазинов. Рат уже пообещал себе, что не бросит всего этого просто так — карабины, мачете, патроны, охотничьи ножи, рюкзаки, пистолеты (патроны от ТТ, имевшихся у трёх хунхузов, кстати, подходили к возвращённому «маузеру», который по-прежнему тяжело висел на бедре Сашки), кучу разных мелочей, которые превратили переход по тайге в турпоход, какой задумывался с самого начала. Всё было бы совсем хорошо, если б не возникавшие время от времени у каждого мысли о том, что чувствуют родные. Впрочем, никто этими мыслями не делился с другими, думая, что он один поддаётся такой «слабости».
Сашка тренировал Светку и Егора — те раньше не проявляли никакого интереса к рукопашному бою, хотя в английской школе Егора заставляли заниматься боксом. Ксанка и Рат просто отдыхали — точнее, Рат следил за едой, Ксанка чинила куртку Егора. Было довольно шумно, но Рат не прослушал — вскинулся, хватаясь за карабин, тихо сказал:
— Ну-ка… — все тут же похватали оружие, присев и озираясь. — Кто там? — металлически- повелительно спросил Егор. — Ну? У нас пять стволов… Выходи!
Человеческий голос произнёс что-то непонятное, и к костру из темноты, вытянув вперёд руки, вышел бесшумно движущийся пожилой человек — невысокий, плотно сбитый, с морщинистым коричневым лицом, узкими глазами, вислыми тонкими усами и жидкой бородкой. Он улыбался, показывая редкие зубы. Непонятная куртка была перетянута самодельным поясом, на котором висели кожаный мешочек и нож; мешковатые штаны заправлены в подобие обмоток, ноги защищены кожаными сандалиями. За плечами старика висели большой лук, обтянутый берестой, и колчан с поднимавшимися над ним белыми перьями.
— Добрый вечер… — ошалело сказал Светка. Егор и Сашка вообще раскрыли клювы.
Ксанка и Рат напротив — выглядели спокойными, словно визит был само-собой разумеющимся делом. Рат указал на огонь:
— Садитесь… Понимаете русский?
— Да, — старик кивнул, ловко усаживаясь к огню с поджатыми калачиком ногами. Улыбнулся снова, показа на Рата, на Светку, на Егора: — Лоча, лоча, лоча?[31]
— Лоча, — кивнул Рат. — А вы?
— Ламут,[32] — кивнул старик. — Ламут? — он указал на Ксанку. Та покачала головой:
— Бурят.[33]
— Бурят? — старик нахмурился. — Плохо. Лоча хорошо. Бурят плохо.
— Чего это он? — Сашка потёр нос. Рат объяснил:
— Он ламут. Эвен. Не эвенк, эвен… Дайте поесть, надо покормить.
Старик еду взял, но есть почти не стал, зато с удовольствием выпил чаю. Всё это время он молчал, без любопытства, но доброжелательно разглядывая узкими глазами окружающих его ребят и девчонок. Потом показал пальцем на Рата:
— День пути, — махнул рукой назад, — бил хунхуз, казак? Вот хунхуз? — он показал восемь пальцев. — Вот, — остались пять пальцев, — ты бил, — вот, — три пальца повисли в воздухе, — кайгук бил? Видел кайгук?
— О чём он? — спросил Егор. Рат повернулся к нему:
— Помолчи… Не обижайтесь, он понял, что я старший, вы не должны вмешиваться.
— Он что, в средневековье живёт?! — без насмешки, скорей с изумлением, спросила Светка. Ксанка ответила ей тихо:
— Нет, в каменном веке. Я серьёзно…
— А кто такой…
— Свет, помолчи, — попросила Ксанка.
— Простите, — Рат кивнул старику. — Они не отсюда, они издалека и не знают порядка…
Я видел кайгук. Он нас не тронул.
— Доброе дело… — кивнул старик. — Куда идёте, лоча? Почему молодые одни идёте?
— К людям, — вздохнул Рат. — Мы заблудились… — глаза старика весело сощурились ещё больше. — Там Зея? — он указал рукой.
— Зея, Зея, — кивнул старик. — Туда плохо. Там кайгук живёт. Второй раз не пожалеет.
Вы идти к нашим. Вот, — он показал пятерню, ещё два пальца, — путь туда. Наши бывают у лоча. Лето выйдет — опять будут. Вы к своим с ними будете.
