Маша Царева - Красотка для подиума
– Вы слышали новость? – Я попыталась придать своей улыбке ту томную усталость, которая, видимо, была здесь в моде. – Я собираюсь занять ваше место у Амалии. Конечно, еще ничего не решено точно…
– Вы правы, ничего не решено! – перебила она. – Если честно, я пока не уверена, что мне стоит отказываться от продления контракта. В рекламной кампании я занята всего восемь дней в году.
– Да, вам надо подумать о будущем, – не удержалась я, – возраст.
Фотограф, который кружил возле нас, как голодная акула, наконец рискнул перебить наш диалог на пониженных тонах интеллигентным покашливанием.
– Дамы, улыбнитесь.
Ева с проворностью олимпийской чемпионки отскочила на несколько метров влево и суетливо поправила волосы.
– Можете меня сфотографировать, – милостиво разрешила она, – хотя, если вы гнались за ней… – Многозначительный взгляд, издевательская улыбочка и едва заметный кивок красиво причесанной головки в мою сторону.
– Что вы, мадемуазель Сторм, наше издание давно интересуется вами! Я оставлю вам визитную карточку, может быть, позже мы могли бы поговорить об обложке?..
Фотограф повернулся ко мне спиной.
И что мне оставалось делать? Конечно, я попыталась придать своей физиономии индифферентное выражение. Ухватив с подноса проходившего мимо официанта горсть миндальных орешков, я отошла от стервозной супермодели и дурня-фотографа. Вот не повезло, нарвалась на интеллигентного папарацци. Обычно представители его профессии не спрашивают разрешения перед тем, как кого-нибудь сфотографировать. Будь он понаглее, я могла бы попасть в кадр вместе с Евой.
Но через несколько минут настроение мое улучшилось. Эта Ева меня совсем не знает, за что она могла меня вот так сразу невзлюбить? Если она стервозничает, значит, у нее есть весомая на то причина. Мне уже приходилось встречаться с такими особами, как она. Стервы высшей марки, как правило, любят строить из себя ангелоподобных недотрог, и коготки они выпускают только в экстремальных ситуациях. Мне были продемонстрированы клыки – выходит, у супермодели есть повод меня возненавидеть. Из чего можно сделать вывод, что мои шансы стать новым лицом «Роша» высоки.
Заметив, что Ева время от времени искоса на меня посматривает, я решила ответить на ее бездарный шахматный ход своей комбинацией.
Глотнув для храбрости дорогого белого вина, я подошла к самой имениннице – Амалии Роша.
Семидесятипятилетняя хозяйка одного из крупнейших домов моды выглядела по крайней мере лет на тридцать моложе. А со спины она вообще могла бы сойти за девушку – причем не обычную девчонку из толпы, а какую-нибудь балерину или манекенщицу. Хотя для манекенщицы она была маловата ростом, зато врожденного аристократизма и изящества в ней было предостаточно.
Темные волосы Амалии были забраны в строгую высокую прическу и украшены кокетливой антикварной диадемой. Нежно-сиреневое атласное платье туго обтягивало ее девчоночью талию и свободно струилось вдоль длинных ног. Сложно было поверить, что эта непрерывно смеющаяся леди старше моих бабушек.
– Анастасия! – тепло улыбнулась она, притягивая меня к себе. Амалия довольно сносно говорила на шести языках, в том числе и на русском. Где и зачем она этому научилась, мне было неизвестно.
От нее пахло духами «Ланком» и сандаловым маслом.
– Как хорошо, что вы пришли поздравить старую вешалку.
– Вы сами знаете, что это не так, – вполне искренне возразила я, – если бы вам вздумалось скрывать свой возраст, у вас не возникло бы никаких проблем. Да вы могли бы и на подиуме работать.
– Кажется, это называется конъюнктурность, – рассмеялась она, – когда льстишь начальству. Да?
– Но я вовсе не хотела… – смутилась я.
– Я знаю, знаю. Анастасия, вы красивая молодая девушка, и я считаю, что у вас большое будущее. Во всяком случае, я на это надеюсь.
Мое сердце завертелось и ускорило шаг, как атлет на беговой дорожке. Я покосилась в ту сторону, где роскошная Ева Сторм позировала очередному фотографу.
– Я люблю Еву, она настоящая профессионалка, – проницательная Амалия проследила направление моего взгляда, – но ей, увы, тридцать лет. Она красивая женщина, но ее лицо не может вечно быть на нашей рекламе.
– Я понимаю, – серьезно кивнула я.
– А ваше лицо… В нем что-то есть. Вам не хватает лоска, но это дело наживное. Зато в вас есть сияние юности, которое не купишь ни за какие деньги. И знаете, Анастасия, я склонна остановить свой выбор именно на вас. Хотя у нас есть несколько кандидаток, и все достойные…
– Я в этом не сомневаюсь. – Излишней самоуверенностью я боялась ее оттолкнуть.
– Но мне не хотелось бы вас обнадеживать, – вдруг сказала Амалия, – вопрос еще не решен. Решение принимаю не только я. По этому поводу будет голосование совета директоров. Ну а пока я хотела бы вам предложить поучаствовать в благотворительном бале.
– Каком бале? – непонимающе спросила я.
– Скромная вечеринка на пятьсот персон в замке одной моей знакомой, – с милой улыбкой объяснила Амалия.
Мои глаза округлились, когда она сказала «пятьсот».
– Я хочу, чтобы вы вдвоем открывали бал. Ты и Ева. Но, как я уже сказала, это мероприятие благотворительное. Никакого гонорара вы не получите.
Она выжидательно смотрела на меня.
В возбуждении я схватила ее за руку:
– Конечно, я согласна!
До благотворительного бала оставалось почти две недели. Работы у меня не было. Но и развлекаться на полную катушку я не могла, хотя приглашений на вечеринки было хоть отбавляй. Я старалась высыпаться, бегала по утрам, пила сельдерейный сок – и все для того, чтобы на балу по внешним параметрам обскакать Еву Сторм и доказать Амалии, что я буду достойно смотреться на месте вышедшей в тираж голландки.
В Париже у меня появилось много новых приятелей, некоторые даже претендовали на статус «лучший друг». Попадались и те, кого я допускала до своей постели. Но с мужчинами мне не везло – это факт.
К своим восемнадцати годам я умудрилась переспать с тридцатью двумя мужчинами, и воспетого сентиментальной литературой «одного-единственного» среди них так и не нашлось. Не могу сказать, что я очень от этого страдала. Любовь со всеми ее составляющими была для меня скорее чем-то машинальным, нежели жизненно необходимым.
Но однажды все изменилось. Как это обычно и бывает, любовь застала меня врасплох.
Произошло это в одном модном ночном клубе, куда меня пригласил шапочный знакомый – мелкий ресторатор итальянского происхождения.
Там-то, в прокуренном аквариуме пошловатой дискотеки, за одним из дальних столиков я вдруг заметила человека, который одним своим взглядом заставил мое сердце сорваться с места и совершить сложный акробатический кульбит.
Его звали Майкл Берсенев. Он говорил по-русски довольно бегло, но с чудовищным акцентом (впоследствии выяснилось, что его дед был сибиряком). Если честно, я обрадовалась и этому (но виду, естественно, не подала) – в последнее время я все реже и реже слышала родную речь, а с английским никогда особенно не дружила, что уж говорить о французском.
Он не принимал участия в бурлящем веселье. Одиноко сидел за столиком, спрятанным в нише, и пил белое сухое вино. Когда мой приятель, ресторатор, представил ему меня, у скучающего Берсенева, что называется, загорелись глаза. Я это сразу просекла.
Майкл Берсенев предложил «прекрасной Анастезии» присоединиться к его скромному обществу. Я сразу же согласилась – несмотря даже на то, что он перепутал мое имя. И у меня была довольно веская причина – этот Берсенев был невероятно, демонически красив.
Я смотрела на него как зачарованная.
Уж каких только мужиков я не повидала! Взять хотя бы идеальных по всем параметрам манекенщиков, со многими из которых я поддерживала более чем близкие отношения (а что, надо же как-то развлекаться во время бесконечных примерок и фотосессий; классный секс с идеальным мужчиной – чем не развлечение?). Но никто из этих эталонных красавцев не нравился мне по-настоящему. Все они казались мне вылепленными по одному шаблону.
Что же касается моих личных роковых мужчин – я имею в виду Данилу и поэта-буддиста Ра, – они ни в какое сравнение не шли с этим Берсеневым.
Все дело в том, что он был настоящим.
На вид ему можно было дать лет тридцать пять – сорок. У него было смуглое породистое чуть удлиненное лицо, густые темные брови, всегда немного прищуренные – как у улыбающегося человека – глаза и плотно сжатые, четко очерченные губы. Его нельзя было назвать холеным – к буйным черным чуть вьющимся волосам Майкла явно не притрагивалась рука модного стилиста. Но именно в этом и была его изюминка. И еще – от него пахло морем. Именно морем – честное слово! Как будто бы он искупался, а душ принять не успел.
И я, которую окружающие считали нагловатой (и даже хамоватой), вдруг почувствовала себя двенадцатилетней стеснительной девочкой.
