Владимир Войнович - Малиновый пеликан

Я говорю:

— Ясное дело, фром Раша. — И спрашиваю: — Это точно детские органы, а не какие-нибудь телячьи или поросячьи?

— Что вы, сэр, — обиделся продавец, — как можно? Имею (I have) сертификат соответствия, вон он в серебряной рамке висит на стене. Но вы можете верить мне на слово, потому что мы, американцы, никогда не врем.

— Совсем никогда?

— Никогда. Мы даже, когда в плен попадаем, на первом же допросе выдаем все военные тайны: номер части, калибры орудий, фамилию командира и какая зарплата у нашего президента.

— А этой торговлей занимаетесь легально?

— О, сэр, разумеется, оф корс, совершенно легально. У меня есть лицензия, вон она в золотой рамке рядом с сертификатом, и налоги я плачу аккуратно. Могу показать справку, айди и секьюрити намбер.

— Ну хорошо, — говорю я, — хорошо, ладно. Допустим, ваши негуманные американские законы позволяют такое. Но вам лично не стыдно, не страшно, не больно за этих бедных детишек?

Он моего вопроса не понимает.

— Так детишки-то, — говорит, — не наши, а русские.

— А русские, — говорю, — что, разве не люди?

Американца трудно вывести из равновесия, но этот, я вижу, начал сердиться.

— Да что вы говорите, сэр? Это же русские сироты. Они в вашей Рашке так живут, что рады бывают попасть в Америку хотя бы даже и в расчлененном виде.

Тут уж я совсем не выдержал, перегнулся через прилавок, схватил его за грудки.

— Ах, ты, — говорю, — сволочь. Ты не только детей, ты еще и страну мою оскорблять будешь! Да я тебя сейчас самого расчленю и члены твои раздам бездомным собакам.

Он уже задыхается и хрипит:

— Не отдадите, сэр! У нас нет бездомных собак…

Я хотел сказать, что не верю, но не успел. Резко дернувшись, он вырвался из моих рук, нырнул под прилавок и вынырнул с винчестером.

— Вот, — улыбнулся он фарфоровыми зубами, — теперь я вас расчленю, сэр. Но вами собак кормить не буду, потому что наши собаки привыкли к более свежей пище. Я продам ваши дряхлые органы вашим пропагандистам, а они скормят их вашему же народу.

Он быстро передернул затвор и, не целясь, нажал на спусковой крючок. Я попятился к двери, ударился спиной о стену, увидел вспышку — и услышал женский визгливый вскрик: «Паша! Ты что так резко тормозишь! Ты же больного везешь!»

Смешанный бред

Я открыл глаза и нашел себя… Это у американцев есть такое выражение: я нашел себя. Если американец оказался вдруг в неожиданном месте, он скажет: «I found myself» там-то. Я нашел — или обнаружил — себя в автобусе и не сразу понял, что это, где это и куда меня везут. Не на тот ли свет? Из темноты высветились два женских лица. Ангелы?

— Кто вы? — спросил я. — Петя, ты что? — с тревогой спросила Варвара. — Ты не узнаешь меня? Я жена твоя, Варя.

— Вижу, что Варя. А где Джонсон и Джонсон?

— Какой еще Джонсон?

— Ну этот, который органы продавал.

— Органы? — обернулся Паша. — ФСБ? Вы имеете в виду, что они тоже продажные?

Я понял, что, видимо, еще недостаточно осознал, что продавца органов я видел только во сне, и Паше ничего отвечать не стал, только махнул рукой и спросил:

— Ну, а Иван Иванович?

— Иван Иванович? — перехватила вопрос Варвара.

— Ну, да, Иван Иванович, который до Курского вокзала ехал… И другой, до Савеловского… Они оба меня ругали, что я слишком долго живу.

— Петенька! — заволновалась Варвара. — Ты что? Какой Иван Иванович? Кто тебя ругал? Миленький, тебя никто не ругает, тебя все любят, у тебя все хорошо.

— Он бредит, — пояснила Зинуля — Типичная картина энцефалита. — И стала объяснять мне медленно, с расстановкой: — Петр Ильич, вы находитесь в «Скорой помощи». Вас укусил клещ. Но вы не волнуйтесь, мы вас везем в больницу. Помните? В «Склиф» везем. Если б вы были академиком, мы бы оставили вас в Тоцке. А в «Склифе» принимают кого попало и вас тоже примут.

— Ах, да! — Я вспомнил. — В «Склиф». А Иванов Ивановичей не было, и мы одного до Курского, а другого до Савеловского вокзала не подвозили?

— Да вы что? Как мы можем кого-нибудь подвозить? Мы же «Скорая помощь». Хотя, если правду сказать, зарплата у Паши маленькая.

— И грудной ребенок, — добавил Паша.

— Да, — поддержала его Зинуля. — Грудной, но требует многого. Пеленки, подгузники, распашонки, коляска, детское питание. И поэтому приходится немного бомбить.

— Бомбить? — переспросил я. — Что бомбить? Берлин? Грозный? Донецк? Дамаск? Москву?

— Опять бредит, — сокрушенно вздохнула Варвара. — Господи, ну неужели нельзя сделать ему какой-то укол?

— Какой укол? — ответил Господь Зинулиным голосом. — Укол чем? Западные шприцы запретили, а свои еще не сделали. Когда они будут, мы станем другим государством. А больному ждать некогда, когда мы станем другим государством. Он так долго не проживет, тем более без укола. Больному нужен укол, больному нужен покой, больному нужна «Скорая помощь», больному нужен водитель, который как можно быстрее доставит его к месту назначения и без всякой бомбежки.

Интересно, спросил я сам себя, почему это шофер, который бомбит, называется бомбила, а бомбящий самолет — бомбардировщик? В свое время революционеров, бомбивших своих жертв, включая Александра Второго, называли бомбистами. Теперешних называют иначе. Из бомбистов по ассоциации вспомнился Степан Халтурин. Имея целью убийство царя Александра Второго, он устроился столяром в Зимний дворец, там же жил, готовил бомбу и что-то заодно подворовывал. Но делал это не ради корысти, а для того, чтобы люди из царской обслуги, которые сами тащили все, что под руку попадало, не заподозрили в нем честного человека и чужака, чуждого чувству патриотизма, которое всегда находят в себе люди вороватых наклонностей.

— Петр Ильич, проснитесь! — завизжала Зинуля, и так громко, что я, не додумав своей мысли, снова проснулся и, естественно, спросил недовольно, кто еще пропал. — Не пропал, а нашелся! — радостно объявила Зинуля. И заверещала от радости: — Он нашелся! Он нашелся!

Пробка и малиновый пеликан

На мой вопрос, откуда она знает, что он нашелся, она показала глазами на длиннющую колонну машин, хвост которой уходил далеко за МКАД, и сказала:

— Пробку видите? Это признак.

Я попытался ей возразить:

— Да мало ли отчего может быть пробка.

— Такая пробка от чего-нибудь другого не бывает.

Ее слова подтвердил подошедший к нам гибэдэдэшник. Он сказал, что движение остановлено в связи с ожидаемым проездом Перлигоса.

— А как же быть? — растерялся Паша. — У меня же больной с клещом.

— Да хоть с лещом, — срифмовал полицейский. И добавил: — Вы же страдали, когда его не было. Теперь будете страдать в пробках.

— А где ж он все-таки пропадал? — поинтересовался я.

— Любовью занимался, — предположила Варвара. — С балериной Ленкой Макаевой.

— Да ладно, — не согласился Паша. — Он в запой уходил.

— Глупости говорите, — отозвался Иван Иванович.

Оказалось, что мне он не приснился, а вот, вполне реальный, можно потрогать, сидит сзади в уголке и курит в приоткрытое окошко.

— Глупости, — повторил он. — Наш Перлигос не пьет, не курит, не колется, а балеринами и вообще людьми не интересуется. Он считает, что люди с точки зрения экологической самые вредные существа. Вот есть, знаете, всякие вредители природы: саранча, колорадские жуки, короеды и прочие. Но существа вреднее человека в природе не водится. Человек вырубает леса, осушает реки, отравляет моря, засоряет природу ядерными отходами, проделал в воздушной оболочке земли озоновую дыру, создал на земле условия для гибельного глобального потепления или оледенения и безжалостно уничтожает животный мир. Разумеется, Перлигос не может на все на это смотреть равнодушно. Именно от человека он спасает природу и обучает выживанию тигров, леопардов, китов, удавов, морских котиков и прочих, попавших в Красную книгу. Тигров учит охотиться, дельфинов — плавать, диких гусей — летать, а теперь… — Он сделал паузу. — Теперь я вам сообщу нечто очень важное, то, что является предметом высшей государственной тайны. Топ сикрет, как говорят наши партнеры-американцы.

— Очень интересно! — оживился я.

— Еще как интересно! — подтвердил Иван Иванович. — Но вам придется дать мне подписку о неразглашении.

Подобных документов я никогда не подписывал и от знакомства с государственными тайнами уклонялся. Потому что ознакомишься, подписку дашь, а потом тебе за границу ездить нельзя, с иностранцами общаться нельзя, даже и с женой нельзя поделиться, а я ей еще до загса обещал, что никаких тайн у меня от нее не будет. Был случай, когда мне предложили сотрудничать с одной секретной службой и обещали за это издать полное собрание моих сочинений и спецпаек по четвергам. Но я им тогда сказал: не могу, поскольку жене обещал никаких секретов от нее не иметь. Они мне в ответ: ну подумаешь, мы все от наших жен что-то скрываем. На что я решительно возразил. Это, мол, для вас ну подумаешь, потому что у вас на первом месте государственный интерес. А у меня на первом месте моя жена. Вот так я им тогда сказал, и они от меня отвалили. Но в данном случае мной овладело такое любопытство, что я (тем более, что жена рядом) немедленно согласился.