Сергей Алексеев - Покаяние пророков
— Все это очень интересно, — снова оборвал профессор. — Скажите пожалуйста, откуда появились в крестьянских библиотеках книги на арамейском? Вполне допускаю древнегреческие, с трудом — арабские, но каким образам в старообрядческий скит попали книги, написанные арамейским письмом?
— Этим я специально не занимался, — признался Космач. — Зачем отнимать хлеб у археографов?
— А надо заняться. Вот вам конкретное задание на нынешнее лето.
Разговора этого Вавила слышать не могла, однако после собеседования вдруг загрустила, запечалилась и перестала есть, сославшись на какой-то пост. А тут еще вышла публикация в «Комсомольской правде», в которой журналист Песков, обыкновенно пишущий о природе и зверушках, поведал о старообрядческой семье Лыковых. Назвав скит таежным тупиком. Тупик действительно был: в этом скиту оставались последние из рода князей Лыковых, тех самых бояр Лыковых, которые лет двести служили русскому престолу. После этой статьи к ним кинулись своры туристов и проходимцев, занесли заразу и, по сути, истребили всю семью. Вавила тоже прочитала этот материал и еще сильнее затужила. С горем пополам Космач разыскал телефон журналиста, дозвонился, но мог только ругаться, потому что вдруг понял — провокационная статья была кем-то заказана. Кто-то запустил пробный шар, отрабатывая технологию уничтожения чудом уцелевшей средневековой аристократии.
— Скоро и к нам придут, — сказала боярышня, тем самым подтвердив его выводы. — Нельзя мне от своих отставать. Знаешь, Ярий Николаевич, пожалуй, не пойду я учиться. Отпусти домой.
И еще через день начала тихонько собирать свои вещи.
Спорить с ней, как и с Ровдой, не имело смысла, иногда послушная и кроткая боярышня проявляла глубоко скрытый дерзкий и властный нрав.
— Я дал слово твоему отцу выучить тебя. — Это был самый веский аргумент, не подчиниться воле отца или своими действиями подвести другого человека было грешно, не позволяла совесть.
Прямота ее рассуждений и конкретность иногда повергали в шок.
— Коли мог бы взять меня в жены — навек осталась. Но ты ж не бесерменин, чтоб две или три жены иметь.
Ему так и не удалось доказать, что он холостой, а Наталья Сергеевна всего лишь сотрудница. Кроме того, судя по неожиданным вопросам, Вавила чувствовала себя виноватой, считала, что из-за нее Космач поссорился и разошелся с женой — то есть совершил страшный грех.
Разговаривать с ней на эту тему следовало точно так же прямо, и Космач пошел на крайние меры.
— Хорошо! Я приведу сюда Наталью Сергеевну, моего бывшего начальника Василия Васильевича и других людей, которые тебе скажут, что она мне не жена и я никогда женатым не был. И после этого возьму тебя в жены.
Она должна была преодолеть робость и согласиться на это, но он еще плохо знал нрав боярышни.
— Нельзя мне за тебя, Ярий Николаевич, — вдруг заключила она. — Посмотрела, как сидишь и пишешь, пишешь. Днем, ночью… Ты ученый муж, а я кто? Дикая лесная девка, надо мной в городе смеяться будут. И над тобой. А когда смеются — хуже, чем в лицо плюют.
— Кто тебе такое сказал?
— Рябой и сказал.
— Что за рябой?
— К которому на беседу водил. Не ровня я тебе. Возьмешь, а потом всю жизнь жалеть станешь. Не обессудь уж, Ярий Николаевич, но я в Полурады уйду. А тебя помнить буду всю жизнь.
Конфликт со средой становился все более ощутимым, но пока еще воспринимался как цепь случайностей, неудач и разочарований.
Проводы получились долги ми и печальными. Космач отвез Вавилу на автобусе до поселка Северного, откуда был выход на Соляную Тропу. Далее они пошли лесовозными дорогами в сторону Аргабача; стоял май, половодье, и, хотя на пути не было больших рек, малые разлились, и на каждой надо было накачивать резиновую лодку.
Он был уверен, что доведет ее до первого старообрядческого поселения на Тропе, где будет кому помочь, но на второй день утром проснулся один возле потухшего костра…
* * *Если тогда он лишь почувствовал конфликт со средой обитания, ощутил его тление и едкий дым, то спустя три года вкусил всю его горечь.
Через два года Космача неожиданно и с грандиозным треском провалили на защите докторской и тем самым окончательно раздули пожар. Затем его должность младшего научного сотрудника сократили, Космач запил и стал распродавать свою личную библиотеку, которую собирал многие годы, сдавая макулатуру. Для начала выбрал ходовой, но малоценный для себя товар — собрание сочинений Паустовского и подшивку журнала «Огонек». Взял пустой ящик, выставил на нем книги и стал на улице. Но вместо покупателей к нему подошел милиционер и прогнал, говоря, что он своим нетрезвым видом и торговлей портит лицо города. Космач отошел за угол, снова выставил товар и на сей раз был уже наказан: составили протокол и отобрали книги.
Он сходил домой за новой партией, выбрал улицу потише, однако простоял до вечера и ничего не продал, зато опять привязался милиционер, на сей раз требовал документы.
Демократия в России началась с тотального контроля за населением и особенно за его передвижением, паспорт могли спросить у собственного подъезда и при его отсутствии задержать на трое суток для установления личности. Бывшего ученого мужа останавливали и требовали документы повсюду — огромная борода раздражала милицию, как и все остальное, выбивающееся из общего серого ряда. Мало того, потрепанный красный «жигуль» Космача останавливали чуть ли не на каждом посту ГАИ и самого дважды ставили под автомат, с личным обыском и досмотром автомобиля, так что от транспорта пришлось избавиться.
Он уже едва терпел, спасаясь от мира в грезах пьяного сознания, но это состояние длилось всего несколько часов, а потом опять надо было что-то продавать. В доме же, как у всех советских ученых, ничего более ценного, чем книги, не было.
Тогда и появился в его жизни человек разумный, Артем Андреевич, видом своим и сутью больше напоминавший директора гимназии, нежели бизнесмена, — очки, русая бородка клинышком, строгая тройка.
— Почему же вы продаете хорошую литературу? — по-интеллигентски возмутился он. — В свое время за такое собрание я искал и сдавал макулатуру! Да, бумагу, газеты, старые журналы. А за это собрание — тряпки! Старое пальто!
Космач принял его за такого же МНСа, как сам, только преуспевающего, и потому прикинулся торгашом.
— Ты, мужик, или бери, или вали отсюда, — пробурчал в бороду. — А то налажу под зад…
— Юрий Николаевич! Я же вас знаю, читал статьи и восхищался. Что случилось?
Это было еще хуже и позорнее. Космач не знал, что делать, хоть бросай книги и убегай.
— Возьмите деньги, вот! — Он совал бумажки. — Только не продавайте!
— Я сегодня подарков не принимаю, — сквозь зубы выдавил Космач. — Дергай отсюда! Пока не наладил!
— Хорошо, я куплю книги! — нашелся Артем Андреевич. — Если будете продавать другие — позвоните, вот телефон.
— Ты что, филантроп?
— У меня есть свободные деньги, чтобы покупать хорошую литературу, — объяснил тот, складывая книги в ящик. — Когда-то за макулатуру… А сейчас просто так… Это же счастье!
Позже выяснилось, что он занимается недвижимостью, продажей подержанных автомобилей, строительством, лесом и контролирует все оптовые рынки — эдакий универсальный бизнесмен, как и все, с бандитским уклоном, только образованный и интеллигентный. Продавая ему книги, Космач первое время вразумить его пытался, но в ответ получал примерно следующее:
— Если я не стану делать этого, придется спиваться, как вам. Экспроприировать экспроприаторов достойнее, чем опускаться на дно. Понимаете, милостивый государь, идет время первоначального накопления капитала. Насилие неизбежно! Потом мы отмоем эти капиталы, отмоем руки и будем приносить благо. А что принесете вы, Юрий Николаевич, если даже подниметесь со дна?
Пожалуй, только через Артема Андреевича и можно было раздобыть документы для Вавилы, хотя он на самом деле вроде бы все отмыл и теперь занимался чистым бизнесом.
Правда, они не встречались уже несколько лет — с тех пор как филантроп помог продать квартиру в городе и купить по бросовой цене дом в Холомницах.
Офис его размещался в бывшем детском саду с сохранившейся игровой площадкой и беседками — ничего не разрушал, а только ремонтировал, мечтая впоследствии вернуть здание детям. Космач всегда считал все его замыслы утопией или своеобразным оправданием вынужденной неправедной жизни, но тут, когда подходил дворами к офису Артема Андреевича, вдруг увидел за решетчатой оградой детей, которых, несмотря на метель, вывели на прогулку. Завязанные платками до глаз, они стояли с растопыренными руками, жались к стене с подветренной стороны и напоминали пингвинов.
