Нил Шустерман - Громила

«Ззабери, ЗзабериЭттПарень, ВедьДляТогоТтСсоздан, ЯТеперьТвёрдоЗзнаю… ДляЭтогоТтПришшёлКкМнеМногоЛетНаззад, ВотПочемуТвояМатьСсделалаТоШштоСсделала… ТыМмояВтораяЖжизнь, ВторойМойШшанс, ВтораяВззможностьЧего-ТоДостичь, СсделатьСсёПравильно, БольшшеЯНеБудуХодить По КраюСобственнойВшшивойЖиззни, Больше Никаких ЗакрытыхДверей, Упущщенных Возможностей… Ты Изменишшь Это, ты Сделаешь ЭтоДля меня, Брюсстер, Ты Сделаешь Ссё как надо, МойСсломленныйДухПерейдёт к тебе, МоёЖалкоеТело Сстанет твоим, ЯЧувствую, это уже происходит, МнеУже лучше, Речь возвращается… ЗабериЭтоПрочь, мальчик, ВедьТыБолеешьДушойЗаМеня, Ты Любишь меня, Это Правда, Сердцем чую, и ты Знаешшь это тоже, вссе эти годы я ДавалТебе крышшу НадГоловой, кормил тебя, ведь это же Что-тоЗначит, пусть не всё было как надо, нет, НеВсё, но была семья, НастоящаяСемья, мы ЗаботилисьДругОДруге, как ты заботишься обо МнеСейчас, ну что же, что я иной раз ВёлСсебяПлохо, сс кем не бывает, НоТыЖеПрощаешь меня за это, ты же всё понимаешь, ТебеНаМеня не плевать, и я благодарен тебе, Брю… благодарен, потому что сегодня ты осознал своё место на этой грешной земле… своё место и свою цель — СпастиМеня, ТвоегоБедногоСтарого дядю Хойта… я чувствую, ОноУходит, онемение, тяжесть уходят… укради их, Да, ВотТак… А я этого не забуду, Брю, я ПоставлюТебе самый большой, самый роскошный памятник из мрамора, и мы с Коди будем приходить часто-часто, и приноссить тебе цветы на день рожждения, и врата рая Расспахнутся Для тебя за то, что ты сделал сегодня, поэтому забери это, забери это от меня, Брю, как тебе на роду написано… Это то, для чего ты здесь…»

Пытаюсь говорить, но язык не слушается, он ленив и неповоротлив, и жизнь иссякает, покидает меня… Нет, это не может так кончиться, разве такова моя цель — умереть вместо дяди, но моя плоть угасает, левая нога, левая рука, левая половина тела умерла, и за нею следует вторая, это катастрофа, коллапс, потому что я всё ещё волнуюсь за дядю — достаточно, чтобы попасться в ловушку; мысль о том, что он выйдет отсюда живой и здоровый слишком невыносима — я не хочу этого — я хочу прожить СВОЮ жизнь, а не ЕГО смерть, а тогда я должен прекратить его жалеть — должен убить собственную душу задушить сострадание и сочувствие к человеку который растил меня долгие годы — смогу ли я сделать это дядя Хойт сейчас когда либо вы либо я? Смогу ли найти в своём сердце силы отказаться от собственного сердца? Я погружаюсь в себя глубоко-глубоко даю онемению захватить всё моё тело проникнуть в то место где живёт сострадание и очистить его так чтобы я мог оставить вас — вас, но не любовь, не ненависть, оставить вас во тьме и арктическом холоде — вы мне безразличны, вы мне не нужны, ни сейчас, ни когда-либо… и вот… и вот… Моё лицо медленно оживает — мне плевать, что станется с вами, дядя Хойт — я могу теперь пошевелить ногами — и вы, чувствуя, как возвращается ваша судьба, пытаетесь ухватиться за меня — но своей здоровой рукой я делаю то, чего никогда не смог бы раньше — размахиваюсь и всаживаю кулак в вашу скулу, и вы падаете — я вижу ваше лицо — оно оплывает, немеет, инсульт возвращается к вам, как жидкая грязь, стекающая в яму — оживает и моя вторая рука — ноги ещё слишком слабы и не удержат меня, но я ползу к двери на четвереньках, и вы воете в ожесточении — ваша судьба теперь снова ваша, не моя — и если мне удастся уйти подальше и забыть о вас на достаточно долгий срок, ваша судьба настигнет вас — и я выбираюсь за дверь, падаю с крыльца, барахтаюсь в грязи, пока неспособный встать на ноги, но я ползу, ползу, и чем дальше от дома, тем мне легче, и вот я уже могу подняться, я на краю того круга, до которого простирается мой дар — и больше не чувствую вас, дядя Хойт, не чувствую совсем. Теперь я могу идти — прихрамываю, но могу, и изо всех сил мчусь к воротам. Ваша смерть теперь ваша, дядя Хойт, что посеешь, то и пожнёшь. А скоро вы узнаете, вправду ли Господь настолько милостив, чтобы простить вас. Потому что я не прощу.

Я ищу Коди.Тащусь через стоянку,Подволакивая одну ногу,Глаза режет свет неоновых вывесок торгового центра,Как это прекрасно, когда слепит глаза.Коди возит ложкойВ вазочке с раскисшим безобразием цвета лилового хаоса,Наблюдает, как я звоню в «скорую»По чужому мобильнику;Он ничего не говорит, когда мы выходим на улицу,Ничего — когда поворачиваем к дому,Ничего — даже когда дальний вой сирен становится громче.

Потому что это нужно не только ему.Это нужно мне.

Мы с Коди идём домой —Страх переходит в ужас,Ведь всё теперь изменилось.Мой дядя.Тот, что истерзал меня,Не тронув даже пальцем,Развалина, дышащая ладан,Жертва всесильного времени.Дом посреди пустыря.ТудаЯ должен вернуться,Дрожа от дурных предчувствий,С холодными и липкими руками,В дом, где обитает смерть.

ТЕННИСОН

41) Incommunicado[19]

У дяди Хойта не было похорон.

Его бывшая супруга попросила кремировать его, а урну отослать ей в Атланту. Интересно, чтó горящие гневом женщины делают с прахом их бывших мужей? Во всяком случае, дядюшке легче, чем Брюстеру, у которого выдалась просто адская неделька.

ПЯТНИЦА: Дядя Хойт умирает при таинственных обстоятельствах.

СУББОТА: От Брюстера нет никаких вестей, так что нам приходится довольствоваться слухами, и не только о том, как всё это произошло, но и о том, где Брю с Коди сейчас. Мы с Бронте ничего, совсем ничего не знаем и попросту сходим с ума. Достоверных сведений нет вообще, а от того, что мы слышим, волосы встают дыбом. Варианты ответов, выберите верный:

А) «Говорят, Громила застрелил дядюшку и дал дёру».

Б) «Говорят, Громила задушил дядюшку, и теперь с этим разбирается ФБР»

В) «Говорят, дядюшку замочила мафия, а Громила теперь под программой защиты свидетелей».

Г) «Говорят, у Громилы вообще никогда не было дяди, а Ральфи Шерман[20] утверждает, что у них в подвале нашли материалы для изготовления атомной бомбы».

Мы — единственные, кто близко знает Брю, и потому можем смело утверждать, что правильный ответ — это.

Д) Ни один из вышеперечисленных.

ВОСКРЕСЕНЬЕ: Бронте, в жизни никого не ударившая — если не считать меня — на улице вцепляется в волосья какой-то чирлидерше, посмевшей обозвать Брюстера психом. Молодая леди теперь ещё долго будет лишена возможности трясти своими помпонами. «Добро пожаловать на Тёмную Сторону», — говорю я сестрице. Она почему-то не смеётся.

ПОНЕДЕЛЬНИК: По школе проносится известие, что при вскрытии в мозгу дяди Хойта обнаружили тромб. Инсульт. Однако слухи уже разгулялись вовсю, их не остановить, и особо тупые шепчутся по углам: мол, инсульт — это для отвода глаз, на самом деле Громила укокошил своего родственничка. От самого Брюстера — ни слова.

ВТОРНИК: Бронте берёт в оборот нашего школьного психолога — долговязого, похожего на удава типа, который, по моему мнению, отнюдь не распространяет вокруг себя ауру безопасности и доверия. Поначалу тот ни в какую не колется, отговариваясь личной тайной пациента, но Бронте мастерски умеет заговаривать змей.

Наконец, она немного успокаивается — ей удаётся вытащить из удава кое-какие достоверные сведения. Брю и Коди сейчас живут у соседки, миссис Гортон — когда-то она была учительницей Коди в подготовительном классе, а теперь на пенсии. Миссис Гортон увидела полицию у дома Брю, забеспокоилась, а поскольку социальные службы так и не отреагировали, то она забрала ребят к себе.

Прошли ещё целые сутки, прежде чем социальный работник соизволил появиться на пороге её дома.

СРЕДА: Наконец-то Брю позвонил нам. Теперь картина немножко прояснилась. По всей вероятности, мистер и миссис Гортон — важные персоны в их церковном приходе, что означает: они — Столпы Нравственности, Образцы Добродетели, и вся их жизнь строится на принципе «Что бы в этом случае сделал Иисус». Проблема в том, что поскольку они сами — образцы, то и Брюстер с Коди тоже должны стать таковыми, то есть живыми свидетельствами милости Божией. Уж кому-кому, а Брю совсем не улыбается привлекать к себе внимание подобным образом.

— Что-то это всё сильно по-гекльберрифински, если хочешь знать моё мнение, — заявляет Бронте, кладя трубку. — Они там держат Брю с Коди под замком и пытаются их «окультурить». Оказывается, это они до сегодняшнего дня не разрешали Брю позвонить мне. А ведь даже в тюрьме узник имеет право на один звонок, разве не так?