Дарья Симонова - Узкие врата
Там она увидела пьяную вдрызг школьную любовь. Ей уже было под сорок, она стряхивала пепел мимо, хотя очень старалась именно в пепельницу, она пытается угостить Магу водкой и приносит горячую благодарность за то, что та благоразумно уступила ей свое место, «ведь Витька мой, мой, ты ж понимаешь, мой до гроба…» – твердит пьяное чудовище. Возвращается Витька, и «любовь до гроба» получает крепкую затрещину. После «навара в бубен» женщина принимается тихо сопеть в углу.
– Вот видишь… а у тебя ревность! Мне всего лишь жаль сдать ее в богадельню. У нее никого – ни родителей, ни детей, ни другой родни. С последней хаты ее турнули, но ее несчастья – песня долгая. Я бы нашел куда ее пристроить… а потом мы бы адрес поменяли, и она бы уже меня не нашла. От нее иначе не отделаться…
В некотором смысле вскоре он надолго поменял адрес. Жизнь – сплошное опровержение игры в фанты. Магдалена увидела в плавающем воске морского конька и захлопала в ладоши: значит, она поедет на юг. Она поехала на север, на свидание со вторым мужем, его посадили по валютным делам… Школьная любовь послушно умерла на руках у Маги, точнее – выпала из ее рук в белой горячке с необходимого и достаточного этажа. Волосатый Харон из «Скорой помощи» лаконично удивился тому, что «…баба так вот сразу, обычно мужики сигают, а бабы покрепче, секут, где паленым пахнет, боятся…».
А Магдалена села между двух стульев. Артура отвезла бабушке, сама сняла комнату, и в глазах зарябило от гастролей. Где она только не подрабатывала, на свет белый не смотрела, волевым решением втиснула обе свои личные неудачи в схему «минус на минус пусть даст плюс». Но ее как сглазили: одни романчики, ни одного предложения, стоящего внимания и усилий…
Последующий кусок жизни утопал в недомолвках, но хватило и этой исповеди. Ни шатко ни валко Артур подрос, перебрался к матери и жадно поглядывал на Запад. Давно освободившийся из тюрьмы отец его интересовал символически, от него было слишком мало проку. При всех капиталах, потерянных и вновь обретенных в рискованных лазейках закона, он так и не обеспечил сына жильем. Это удручало. От маминых «временщиков» и то пользы больше, они хотя бы деликатесы в дом несут. Артур суетливо меркантилен, как бесприданница, красив, болтлив, начитан, изворотлив. «Отвратительный мальчик, – думает Инга. – Что же за мужичонка из него получится?» Артуру восемнадцать. По телефону он бросает фразу:
– Я буду ее тюки таскать, а что мне с этого будет? Дырка от бублика?
Ингу мутит. Тут-то история могла бы, не расцветши, увять, но стало жалко Магдалену. Одна с сыном-мерзавцем, куда ей идти? Квартиры у нее нет, и в театр ее не берут концертмейстером…
И Инга позволила им выжить Сашку. Спасибо ей: она так трепетно оберегала их совместную иллюзию временных трудностей, насквозь гнилую, злокачественную. Театр швырнул «великой Инге», как голодному щенку, хлебные крошки: ее выпустили в двух концертах. Она танцует «Лебедя», потом еще на бис. Ее провожают стоя. Весна какая-то сокрушительная, выжигающая окна солнцем… Опять удел Инги – гениально умереть. Все умирает, умирает, никак не умрет совсем. А иностранцев-то видимо-невидимо! Такие легкие на восторг, восприимчивые, в широких фиолетовых штанах – мода такая; несут цветы тяжелые, налившиеся бордовой кровью…
У выхода она видела нахохлившихся «своих». Вера Иннокентьевна, совсем высохшая, больная. Матвеев вроде подался навстречу Инге и тут же смущенно отступил, увидев Магу, выскочившую из машины во всем возможном своем блеске. Еще не случился тот главный разговор с Матвеевым. Он – молчаливый, почтительный джентльмен. Инга – королева. Горькая никчемная власть. Ей уж совсем стало не по себе: хоть чем-то залатать зрелище чужой беды! Она засуетилась, но успела сунуть Матвееву деньги для Веры – ведь Сашки теперь не было, и некому управлять реальностью. И мысль скользнула злая: ну вот, откупилась. Какая гадость!
Машину теперь по доверенности водила Мага. Вообще-то Инге это было удобно – плюхнуться и ни о чем не думать полчасика.
Если бы Сашка осталась руководить!.. Инга во всем ее послушалась бы, она никуда не поехала бы, выскочила бы из своей лебединой шкуры, да пусть даже и на пенсию, и брели бы они лет через двадцать с Александрой по Александровскому саду, два божьих одуванчика, эго и суперэго (не по Фрейду – по статусу, все-таки у Инги, наверное, пенсия была бы побольше), брели бы среди детворы и солнечных зайчиков. Печально, конечно, но опыт сюжетных линий подсказывал Инге, что если герои дожили до старости, то сие уже неплохо! Но Сашка отпустила поводья, устранилась, а Инга отдалась другой эре, эре немилосердия. Все наоборот: сама предала, еще и обиделась на то, что ее от греха не уберегли.
Мага цепко взялась за руль не только машины. На какое-то время показалось, что все в надежных руках. Она афишировала достойную цель: вывезти народное достояние в виде растерянной, требующей реставрации едва ли не большей, чем «Даная», Инги в Европу. Дать шанс Инге увидеть Европу, а Европе – разглядеть в золотой монокль Ингу. Поймать вершину на излете короткого балеринского срока, задать всем перцу.
Как когда-то Нелли, Магдалена щедро поливала маслом еле тлеющий огонь Ингиного честолюбия. Но с Нелли был праведный труд, а с Магдаленой – вавилонская гордыня.
– Ты танцевала Эсмеральду? – интересуется Мага вскользь, словно для пометки в сооружаемом ею рекламном проспекте.
Эсмеральда? Давно это было. Сразу после Игоря. Нелли тогда ужесточила режим, понукала вовсю:
– Танцуешь как надо, но роли не выходит! Да не слушай ты, что говорят эти идеологини в климаксе! Представь, что ты сумасшедше красивая. И вся красота коту под хвост. Да, Эсмеральда, девочка-ангел, она и Квазимодо – тема ясная, но есть еще кое-что. Вспомни у Гюго: она же гибнет из-за мужчины. Представь, что мальчик… ну ладно, человек любимый, если угодно, тебя поматросил и бросил, ты – в череде развлечений, забудь патетику, сыграй обиду ниже пояса…
Нелли единственный раз позволила себе по касательной пройтись насчет Игоря, впрямую – так никогда и не слова, но во славу искусства выбросить жестокий козырь – как это в ее духе!
Мага не Сашка, ей до лампочки эти подробности. Ее вообще мало интересует собственно балет, хотя разбирается. Особенно там, где пахнет выгодной сделкой. Как она добралась до шотландской труппы – Инга и вникать не хочет. Пронырливости не учатся, это даже не опыт, это врожденное. Целыми днями Мага о чем-то договаривается. Кроме того, каждое воскресенье она ходит в костел, а всю остальную неделю расточительствует. Она не Сашка, чтобы торчать у плиты, она любит все готовое или полуготовое, но особенно кофе, орешки, ликеры, сигареты. Она питается дымом и болтовней. Но это очень продуманная болтовня. И очень хорошие сигареты.
Деньги откуда-то брались. С Магой открылась неизведанная их мистическая сторона; деньги вроде кошек, тоже любят ласку, только мысленную, инфернальную. Инга отдала все свои заначки во владение Маге, при Сашке она избаловалась, теперь и думать о деньгах мозги не поворачивались, совсем заржавели в эту сторону… Но дома всегда вкусная снедь, главное – можно не мудрствуя заглотить бутерброд и смотреть в окно. И ничего не делать. Даже не говорить. Инге казалось, что и живет за нее потихоньку Магдалена. Инга соскользнула со своего пьедестала, и туда шустро присела маленькая то ли полька, то ли немка, музыкантша, говорливая любительница пестрых привозных журналов и высоченных каблуков. По иронии судьбы Сашка тоже любила журналы, каблуки, сигареты и ликеры.
Мага познакомилась с Асей. Это, пожалуй, последняя капля удивления. Та самая Ася, которая давно в Штатах, одна из первых Неллиных учениц. Посетив сквозняки Родины, Ася и Нелли-то всего лишь позвонила, потом дала один спектакль, после чего неделю заседала в отеле, куда ей по августейшему распоряжению приволокли породистое кресло-качалку и ностальгический клетчатый плед. Завернувшись в оный, покачиваясь и обмакивая сигару в бренди, крючконосая Ася допускала до себя молодых кретинов из тех самых журналов, к которым питали слабость Сашка и Магдалена.
Эту картину Инге живописали сплетни. В деле Ася выглядела бледнее, чем ожидалось, хотя и Второму пришествию вряд удалось бы перещеголять ажиотаж Асиного «въезда в Иерусалим». Когда-то Асю, разумеется, тоже выдавили из театра, но это, похоже, не повод для знакомства, Асю и без того облепили толстым слоем, хотя она успела зыркнуть в Ингину сторону. Та пришла, конечно, на нее посмотреть, но зрелища нагоняли на Ингу тоску, она могла находиться только внутри них. Скорее всего, Ингу Ася не приметила, это было просто панорамное скольжение зрачков по забытому антуражу. Все-таки сколько лет Ася здесь не была; интересно, что за пароксизм случился бы с Ингой, вернись она вот так в родные пенаты… Внезапно и остро Инга ощутила, что им есть о чем поговорить, но кольцо сомкнулось, невидимые силы-распорядители не дали ей просочиться. В театре назревал банкет по случаю, но Ингу закрутили какие-то организационные выяснения: выпустят ее в одноактных балетах, не выпустят… Она посмурнела и плюнула на Асю.
