Дмитрий Бортников - СвиноБург
Не суть. Блондин услышал. Он выпрямился медленно и, пока разворачивался, как танк, Александр, уже на крыльях перемахнув три койки, никого не задев, не издав ни шума, ни шороха, уже нос спрятал под одеяло.
--- Лежу, а сердце так и прыгает --- Думаю, вот одеяло подпрыгивает! --- А ЭТОТ повернулся и смотрит --- Сука! Ищет меня своими антеннами! --- Сколько он крутил свою настройку, сколько так стоял — не знаю! --- Только в какой-то момент вдруг быстро пошел, пошел, пошел и остановился у одной кровати — Ну, думаю, все! Пиздец котенку, срать не будет! --- ЭТОТ нагибается и спокойненько раз, раз, раз ножом! --- В одеяло --- Поковырял там, постоял минуту --- Прислушивался --- И тут у меня волосы зашевелились! --- Блондин наклоняется, почти лег на того, кого прирезал --- И, бля, я думал такое только в кино бывает! --- Слышу — а он чавкает! --- Да! --- Жрет! --- Я охуел! --- А ЭТОТ выпрямился — и кусок чего-то в руке --- Поднес его ко рту, прожевывает то, что уже откусил --- А по локтю течет --- Я чуть не заорал! --- Нет, нет, нет --- Как кино смотрю! --- Только ни разу в кино не обоссался! --- А здесь даже не заметил, как потекло! --- И никак не могу глаз отвести --- Хуй его знает, сколько ОН обедал --- Только вдруг прислушивается, осторожный --- Но ничего, постоял, наверное, минуту --- И спать пошел --- А через какое-то время я стон услышал --- Из той кровати --- Тот самый, которого он завалил, а потом жрать начал!!! --- То есть ЕГО жратва стонет!!!! --- И я глаза закрыл ---
-------------------------
-------------------------
А потом, в эпопею Булонского леса, они влезали в один спальный мешок. Оба худые как спички.
--- Ну и ребра у тебя, Саш, — ворчал Александр. — Мне дырку в боку за ночь просверлил! ---
--- Ну и спи один, — спокойно отвечал Саша. Вдвоем они умещались в душевой кабинке на Saint-Lazare. Стоило только открыть кран, в картонную дверь уже стучали. На это не стоило обращать внимание. Они просто переглядывались и продолжали намыливаться. Передавая друг другу бутылку с жидким, воняющим грушей мылом.
...Только мыться. Спокойно везде намыливаться. Пока один мылится, другой стоит под струями. Закрыв глаза.
Хоть конец света. Хоть войну объявят. Пусть раздают документы. Пусть ломают двери. Только мыться и ничего не слышать. Ничего-ничего-ничего. Лейся, вода, лейся! Лейся, горячая вода. Бей мне в лицо! Мой глаза! Уши, ноздри, шею. Мой меня везде! Член обязательно, эту бесполезную штуку!
Думать только о себе. Нас никогда не учили думать только о себе. Научись думать только о себе. Бояться только за себя. За собственную шкуру. Насрать на все остальное. Посмотрим, как вы запоете, когда вам жизнь яйца прищемит. Посмотрим, как вы будете стоять под душем, закрыв глаза...
Ха-ха! Кое-кто с крепкими нервами умудрялся даже бриться под грохот кулаков! --- Эй, фак ю-ю-ю вери мач! Выходите! --- Не один на свете!
--- Саша смеялся. А может, он глухой?!
Стань глухим. Стань слепым. Слушай только меня. Свое тело. Слушай его. Слушай и делай, как оно говорит. Делай то, что оно просит. Выжить, выжить, выжить...
Как я устало... Как я устало! Не могу! Не могу больше! Я мерзну! Этот холод! Этот дождь смерти! Всегда эта влага! Я весь покрыт потом! Испарина! Тяжесть! Смерть?! Я умираю? Да! О-о-ох, как хорошо...
Сначала, первые два раза, они стеснялись своих прикосновений. А потом их руки намыливали их спины. Их ноги крепко стояли на скользком пологом кафеле.
--- Эй, пидоры! --- Сколько можно! --- Вы что там, чешете друг друга?! ---
Им орали на всех языках. Черные были смелее. Они и лупили в дверь. Никто никогда не открыл пинком дверь. Никто и никогда. Это было как игра. Как игра в аду.
-------------------------
-------------------------
Александр, потрогав в паху, позвал: «Са-а- аш... А Саш...»
Саша не отозвался, и Александр продолжал лениво трепать, щекотать, мять в паху. Он думал, тепло ли сегодня в городе или придется надевать ненавистную невезучую куртку, в которой ему удавалось за день настрелять не больше десяти франков. Всегда ровно десять. Ни сантима больше, ни сантима меньше.
«Сука! Она проклята, эта куртка! — разговаривал сам с собой Александр. — Она создана, чтоб я был бедным! Кто-то хочет,
чтоб я был бедный! Это Венсан! Его куртка! Он-то, конечно, не хуево получает! RMI и еще за квартиру кучу пособий! Бабой надо было родиться. Жизнь девушки стоит дороже...»
Иногда в такие вот утра ему казалось, что он знает всех женщин Парижа. Он помнил всех, всех, к кому подходил за день. Всех женщин, кто встречался с ним глазами, когда он подходил и просил несколько монет. Он помнил тысячи взглядов. Тысячи ног, тысячи, миллионы рук, сумочки, шарфики, пальто, курточки... Эти тысячи женщин вошли в него, как дождь, как влага, как запах. Женщин и все, что у них было, он, Александр, вспоминал как детство. Как борщ, как ленинградский «Беломор», как пельмени, как кусок жирного воскресного солнца, лежащего на полу детства...
Женщины были как счастье.
Он забыл и вкус борща, и вкус солнца, и пельмени. Смотреть на женщин стало привычкой.
Тайком от Саши он вступал в долю с кем- нибудь и покупал в Бобуре травку и сэндвичи. Мотался по городу. Накурившись на лысом газоне площади Республики, он становился царем всех женщин, которых когда-либо видел. Они приходили к нему сюда и садились вокруг. Они его окружали, как воздух. Он будто сидел в середине костра.
А потом он бешено мастурбировал в клозете и долго смотрел, как сперма вьется, пляшет в унитазе. В такие моменты ему становилось легко и грустно. Как когда-то в детстве, когда его привезли в больницу с воспалением легких. И он сидел, опустив руки, как смертельно уставший взрослый. Как готовый умереть взрослый...
-------------------------
-------------------------
Он снова позвал Сашу. И только в этот момент он почувствовал, что дрожит от холода.
Он перевернулся на живот и увидел, что печка отключена. Саша лежал, скорчившись под телогрейкой. Обычно он просыпался первым.
Александр встал на колени и позвал: «Саш... А Саш...» Подождал и снова позвал: «Сань... Вставай...»
Потом он встал и, подойдя, наклонился над Сашей. И отогнул полу телогрейки.
Саша лежал с закрытыми глазами. Александр выругался тихо, так, чтоб не разбудить Сашу, и вернулся к своему матрасу. Почесываясь, он потоптался, перед тем как лечь, как кот, но ложиться не стал. Вернулся к Саше, включил печку и только теперь заметил исписанный листок. Они никогда не переписывались, как большинство людей, живущих вместе.
Александр всегда все клал на пол. Он и ел с пола, лежа на матрасе. Листок бумаги на «верхнем уровне», на Сашином столе, его напугал. Это было плохое предзнаменование. Александр решил его не читать.
Саша его ругал, что он жрет с пола, как собака, как зверь: «Да сядь ты за стол, как человек поешь». А тот все продолжал: «А так вкуснее... И нахуй вставать...»
Александр ходил кругами вокруг Саши, вокруг записки так, чтобы не различать того, что там написано. Но в какой-то момент он встал, замер, как оглушенный. Схватил записку, поднес к глазам и тут же ее отбросил. Попятился, попятился и, споткнувшись о матрас, рухнул.
-------------------------
-------------------------
Прошло уже часа три, но Александр сидел не шевелясь. Он забился в угол и оттуда смотрел на холм, укрытый телогрейкой. Он никак не мог поверить, что этот холм — мертвый Саша. А вдруг это шутка... Вдруг сейчас Саша встанет и будет ворчать, что завтрак не готов, грязь, бардак...
--- У тебя подо что руки заточены, Санька?! --- Ты что, пальцем, что ли, деланный?! --- Нитку в иголку вдеть не можешь! --- Гвоздь забиваешь полчаса! --- Яйцо всмятку ешь и потеешь! --- Как ты дожил до своих тридцати?! ---
Саша встанет, и они будут есть. Они будут есть за столом. «Будем есть за столом, — подумал Александр. — Если ты встанешь...» Но в записке было все ясно написано.
Теперь нужно было что-то делать. Нужно было что-то предпринять. Но Александр не мог пошевелиться. Он не мог даже моргнуть! Не мог подумать, что теперь ему предстоит сделать. В сущности, он никогда не видел мертвого человека.
Бабушка. Только бабушка, ноги которой были в теплых колготках. Он запомнил только ноги в гробу. И все. Была зима, она не хотела зимой, она хотела в мягкую землю, но получилось зимой. Могилу долбили, а бабушку одели в зимние колготки.
И вдруг он вскочил и бросился к Саше. На секунду замер перед холмом на коленях, а потом откинул телогрейку.
Он будто хотел разбудить Сашу. Обнял его и начал трясти, приговаривая, его тело в размазанных татуировках вибрировало. --- Санька! --- Ебаный в рот! --- Сань! --- Проснись же! — Ну все! — Вставай! —
Он зарыдал --- Ну как же я теперь?! --- Как же я теперь без тебя?! --- Что же теперь будет? А?! Са-а-ань?!
--- И тут он заметил щетину на Сашином лице. Рыжую щетину. Он никогда так близко не видел человеческого лица. Так близко, так неподвижно...
Он сел и положил Сашину голову себе на колени. Он уже не плакал. Он внимательно всматривался в Сашино лицо и никак не мог оторваться. Голова была тяжела.
