Юхан Борген - Избранные новеллы

- Некоторые из писем я распечатывал над паром. Английский я знал плохо и читал эти письма со словарем. Его любовь постепенно таяла, я понял это раньше, чем она. Я ненавидел его.

Она подумала: прочь отсюда, надо уходить.

- Надо уходить, - произнесла она вслух.

- Я не стану вас удерживать. У меня и в мыслях этого не было. Я только хотел понять... потому я и прихожу сюда каждые четыре года... если я...

- Что же с ней стало? - прошептала она.

- Армия Спасения.

- Армия Спасения...

- Да. И вот сюда пришли вы. Теперь вам надо уходить, Вы уйдете. Но ведь вы пришли. Сюда. К Виктории-регии. В действительности она называется совсем иначе.

- В действительности? - Она представила себе сад за стенами оранжереи, город, шум которого долетал сюда сквозь редкие деревья, себя самое строгую, безукоризненно одетую женщину. Она оглядела свой костюм. Посмотрела на цветок. Красное око, мудрое и зловещее, безжизненно взирало на замкнутый мир.

- О какой это действительности вы все время толкуете? Сперва вы приходите сюда, и в нос вам залетает муха...

- Я и пришел сюда в поисках действительности...

- Потом вы рассказываете про няню...

- Которая пренебрегла действительностью ради выбранного ею стиля.

- И пристаете ко мне со своими горькими воспоминаниями...

- Связанными с растением, отвратительным созданием, разросшимся до чудовищных размеров, которое прикинулось великолепным и стало музейным экспонатом.

- И все это ради того, чтобы смутить меня. Мне жаль, но на какое-то мгновение вам это удалось!

- Не смутить. Предостеречь. Моя няня... Видите ли... ее падения повторялись снова и снова до самой ее старости. И каждый раз она нуждалась в спасении.

- Боже мой, так вы меня предостерегаете от благопристойности?

- Вот именно! - Теперь он стоял совсем близко и был совершенно спокоен. - Дело в том, что я вас люблю.

- Что за чушь! - отозвалась она. - Вы не можете этого знать...

Он перебил ее, по-прежнему спокойный и неподвижный:

- Могу. На этот раз - могу. Так бывает. Не знаю почему. Но это случилось.

Она помолчала.

- И поэтому вы угостили меня своими воспоминаниями?

- Нет, не поэтому. Это получилось само собой. Вы вошли в оранжерею. Проклятое растение лежало, раскрыв свое лоно. И в оранжерее ожило прошлое. Четырехлетний цикл наконец завершился и совпал с другим, более длительным циклом, поглотившим его. Вы пришли сюда, и задачка должна была вот-вот совпасть с ответом.

- Ну и как, совпала она с ответом?

- Почти. Смотрите, вы так сжали сумочку, что у вас побелели суставы пальцев. Вы уже не так неприступны, как вначале. Вам надо спасаться - только что вы сами подумали об этом, - еще немного, и будет поздно. Я же сказал, что люблю вас.

- Вы просто сошли с ума!

- Нет. Если не считать того, что я вас люблю. Уходите.

- Как вы смеете прогонять меня отсюда! Сами уходите.

- Я не могу. А вы можете.

Она постояла, оглядела себя. Подумала: сшитый на заказ костюм, собственный стиль. Ей было двадцать пять лет. Двадцать пять лет она создавала этот стиль.

- Я тоже не могу, - сказала она.

В сумерках коварно улыбалась Виктория-регия.

Из сборника "Избранные новеллы", 1961

Домик у моря. Перевод Н. Ширяевой 

Домик был маленький, выкрашенный в красный цвет. Казалось, он был создан вместе с этим краем: голубая полоска моря среди скал, узкая дорожка, бегущая вверх от причала, невысокие каменистые холмы - защита от ветра. Позади дома начинался пологий зеленый склон, где росли голубые колокольчики, закрывавшие свои венчики к ночи.

В то утро, когда он уезжал отсюда, дом словно истекал кровью. Каждую осень в день отъезда ему казалось, что дом истекает кровью, и с каждым годом это ощущение становилось все сильнее, будто дом каждый раз хотел напомнить ему, что жизнь стала на одно лето короче.

Он рванул заводной тросик и сделал лишний круг в открытой бухте, чтобы еще раз увидеть дом в расселине скал - его было видно только под определенным углом. Проезжая мимо, можно было увидеть лишь на мгновение, как домик вынырнет и исчезнет. У многих при этом возникала мысль: "А есть ли там в самом деле дом?" Он настолько отвечал представлению людей о маленьком домике у моря среди скал, защищенном от ветра, открытом сверканию солнца и моря, что его можно было принять за мечту каждого человека о маленьком доме возле бухты, спрятанном от мира.

В городе, долгою зимой, он сам начинал сомневаться: "Да есть ли в самом деле этот дом? Или он существует только в моем воображении, как мечта о более светлой действительности?"

Он дважды объехал бухту, чтобы еще раз "прочувствовать" дом перед разлукой и убедиться в том, что он стоит на своем месте. Каждый раз, когда он видел его, ему казалось, будто это какой-то обман, не что иное, как стереотипное представление о доме.

И снова его охватывало беспокойство: неужели он что-то забыл сделать? С каждым разом он испытывал это чувство все сильнее. Ему становилось больно, словно он совершил предательство. И все же он знал истинную причину боли: еще одно лето вычеркнуто из жизни.

Что он мог забыть? Ведь он всегда оставлял дом в полном порядке. Кадка для воды опрокинута, кофейник перевернут, матрац и подушки развешаны на чердаке, чтобы не погрызли мыши. Ковш висит на гвозде возле двери, ржавый ключ - на гвозде справа под стрехой. И все же уверенность в том, что он что-то забыл, возрастала по мере того, как он отдалялся от дома. Да нет же, он не мог ничего забыть!

Причалив к берегу, он привязал лодку и отправился к железнодорожной станции, до которой было добрых полмили. По пути от всегда останавливался в одних и тех же местах - ставил на землю багаж и распрямлял спину. С каждым годом расстояния между этими остановками казались ему все длиннее, верно потому, что у него появилась одышка - ничего не поделаешь! Каждый раз его тянуло назад, с этим тоже ничего нельзя было поделать. Раньше это чувство исчезало, как только он приезжал в город. Теперь же оно не покидало его. И это причиняло ему беспокойство. По мере того как отдалялось лето, дом все отчетливее становился реальной действительностью. Мысль о том, что он что-то забыл, просто преследовала его.

Ведь дом существовал для него только летом, в другое время он не видел его. Что-то здесь было неладно. И в один прекрасный день он сел в поезд и поехал туда.

На маленькой станции он вошел в вагон, и поезд помчал его на юг вдоль проселочной дороги. Стояла осень, почти все листья с деревьев облетели, воздух был прозрачен, горизонт широк и просторен. Отвязывая лодку у причала, он заметил, что золотые блики на воде стали серебряными. И все же было еще тепло. Вопреки всем законам природы лето не уходило - это время года было созвучно чему-то в его душе. "Я возвращаюсь вновь в самого себя", - думал он, проезжая по фьорду в маленькой лодчонке. Что-то было неладно - не то с домом, не то с ним самим. Лето возвращало ему эти места, но каждый раз оно что-то неуловимо меняло.

Въехав в бухту, он увидел, что из трубы дома идет дым. Это его не удивило. Он причалил к берегу и пошел вверх по тропинке. Возле дома, на солнечной стороне, сидел человек. Увидев его, он поднялся с шезлонга и пошел ему навстречу. Человек был старый, худой и слегка сгорбленный. Мгновение они постояли, молча глядя друг на друга.

- Ну вот, - сказал старик с печальной улыбкой. - Вот все и кончилось. Вы, верно, что-нибудь сделаете с нами? Заявите в полицию?

- Вы здесь жили и в прошлом году?

- Каждый год. - Старик тяжело вздохнул.

Тут встала и подошла к ним женщина, худенькая и юркая, с тонким, красиво очерченным ртом. Чуть насмешливо улыбнувшись, она сказала:

- Ведь мы всегда аккуратно прибирали за собой. Ничего нельзя было заметить.

Он машинально улыбнулся в ответ:

- Только вот ковш висел на другой стороне. И потом, эти вилки...

- Вот видишь, Рикард, когда мы забыли четыре вилки в прошлом году, я говорила, что он их заметит.

- Голубой матрац... Я забыл его повесить на бревно под крышей.

- Я так и думала, что вы заметите. - Теперь она смотрела ему прямо в глаза. - Да жалко было матрац, ведь его мыши погрызли бы, вот я и решила повешу, была не была.

Потом, распивая кофе у солнечной стороны дома, они вспоминали о всяческих мелочах, о маленьких изменениях в хозяйстве, которые она каждый год вносила в его отсутствие. Он не раз замечал их, сначала это чуть-чуть тревожило его, потом он бросил об этом думать. Ему было как-то неловко сидеть в гостях за собственным столом. Это усиливало впечатление чего-то нереального, связанное с этим домом, заставлявшее его каждый раз делать лишний круг в бухте, чтобы убедиться, что дом в самом деле стоит на своем месте. И теперь наконец он убедился: дом жил за его спиной своей жизнью. Двое трогательных старичков были в этом смысле лишь поводом. Просто дом смеялся над ним. Долгими зимними вечерами, вспоминая о лете, он думал, что никакого дома вовсе нет, да и лета-то никакого не было, а если и было, то не настоящее, а вымышленное: идиллия, которую он не мог удержать, как только она исчезала из глаз, тоска почти символического характера.