Юхан Борген - Избранные новеллы

Ей сразу стало легче - теперь навязчивость снова проявил он.

- Да, я уже посмотрела Викторию-регию.

Ей показалось, что несколько шагов до двери она шла целую вечность. Какая изнуряющая жара царит здесь, у этого огромного хищного растения, которое раскинулось на воде, самодовольно являя зрителям свое лоно. Все здесь вызывало у нее отвращение. Однако она обернулась еще раз. И снова перед ней отчетливо возникли фигурки двух мальчиков в старомодных матросках, которые молча перевесились через железные перила бассейна с подсвеченной водой, и те двое, пришедшие позже, хорошенькая няня и английский морской офицер в парадной форме. Жанровая сценка из прошлого, неповторимая для тех, кто в ней участвовал.

- Проверить впечатление, говорите вы?

- Совершенно верно! - обрадовался он. - Вам это никогда не приходило в голову?

И под бременем того прошлого, от которого она уже не могла освободиться, она вдруг поняла, что существует два сорта людей - о, это вечное деление людей на два сорта! Одни помнят прошлое - они останавливаются и оглядываются назад, они не теряют связи со своим прошлым, другие практики... Неожиданно ее собственный целеустремленный практицизм, ее сиюминутная рассудочность показались ей ущербными.

Но стоило ее мыслям зайти так далеко, как она вырвалась из пут этой недостойной сентиментальности. Там, за стеной, всего в нескольких шагах от этого искусственного мира с его призраками и бессмысленным цветком, плавающим в мелком бассейне, - там наступал летний вечер, прохладный и ясный, и добрый шум города, приглушенный кронами деревьев, словно будильник, тревожил искусственную природу Ботанического сада, где каждое растение имело табличку с названием. Она знала, что стоит ей шагнуть за порог, на свободу, и она спасена. Спасена! Это слово, произнесенное мысленно, испугало ее. Господи, что же такое произошло с ней в этом зачарованном месте, где незнакомый человек сумел навязать ей свои воспоминания?

- Проверить, - тихо повторил он, - но не впечатления и не правильность воспоминаний - их проверить нельзя, - а самого себя.

Он говорил с пафосом. С чувством. Ей не хотелось слушать его.

- Ну и как, нашли вы себя? - все-таки спросила она. В голосе ее невольно прозвучали игривые нотки, словно она с ним кокетничала.

- Нет... потому что пришли вы.

- И напомнила вам вашу няню... - Снова эта неуместная ирония.

- И все стало похожим...

Положение изменилось. Теперь, когда ей следовало уйти, между ними возникло какое-то почти осязаемое напряжение.

- Я как будто и не уходил отсюда, - сказал он.

- Вот и хорошо! - легкомысленно сказала она.

- Вы так думаете? - быстро спросил он.

Ей стало зябко, несмотря на жару: как ловко опутывал он ее своей сетью, пользуясь каждым ее словом, сказанным просто из вежливости, из сострадания, не больше.

- Думаю? - раздраженно переспросила она. - О чем я должна думать?

- Да, да, вы правы, - покорно сказал он. - Но все-таки вы в это верите?

Черт бы его побрал, этого человека. То он пристает, как ребенок, то, как ребенок, уступает.

- Честно говоря, ваши детские воспоминания меня не интересуют, сказала она. И с раздражением подумала, что это прозвучало глупо, слишком по-женски. Так отвечает женщина, которая чувствует себя оскорбленной.

- Вы в это верите? - повторил он и шагнул к ней. Напряжение между ними не исчезало.

- Чему верю? - Она действительно забыла!

- Что я был здесь все это время.

- Были, не были, какое мне дело, - сказала она. И опять это прозвучало фальшиво. Наваждение какое-то, зачем она стоит тут и слушает, как звучит ее собственный голос. Маменькин сынок. Няня. Матроска. Избалованный мальчик. Эта мысль доставила ей злую радость.

- Это называется затянувшейся инфантильностью, - произнес он.

Она вздрогнула. Зачем оставаться здесь, где чужой человек подхватывает и произносит ее мысли - да так, что они звучат оскорбительно по отношению к нему самому.

- Я этого не сказала!

- Но подумали. Наверно, это и справедливо, и несправедливо, как почти все в психологии. Впрочем, какая разница, - добавил он.

- Нет, я этого не думала.

Она думала о мире, лежащем за стенами оранжереи, о реальном мире, который был ей близок и понятен. Теперь ее уже не так сильно тянуло туда.

- Там трамваи, деревья, - угадал он ее мысли, - но бог знает - такие ли уж они реальные?

- Ваша проницательность действует мне на нервы, - рассердилась женщина. - Будьте любезны, оставьте мои мысли в покое.

- Простите, - сказал он. - Я думал, что это мои мысли.

Напряжение, возникшее между ними, существовало независимо от них. Навязанная ей откровенность раздражала ее, как перхоть на воротнике... Вот именно, подумала она, как перхоть на воротнике, я чиста во всем - и в мыслях, и в одежде, я человек здоровый.

- Ей была присуща какая-то особая чистота, - произнес он из глубины зеленых сумерек.

- Кому?

- Няне, но при этом в ней было и что-то таинственное.

В оранжерее совсем стемнело. Должно быть, в сад уже пришел вечер. Он заглянул сквозь стеклянный потолок.

- По-моему, тот офицер был слишком прост для нее, - сказал мужчина. - В сущности, он был примитивен, как задачка по арифметике.

- А вы... вы, значит, сложный?

- Не очень. Но все-таки.

Если это кокетство, то какое-то странное, подумала она.

- Вообще-то я знаю, что тот офицер бросил ее, - сказал он, и лицо у него стало грустным.

Она оглядела себя, потом обвела взглядом тесную оранжерею и снова оглядела себя. Осмотр удовлетворил ее: намеренная, даже чуть нарочитая строгость - сшитый на заказ костюм, свой особый стиль. И все равно она снова ощутила незнакомую лихорадочную тревогу. Будь здесь зеркало, она бы чувствовала себя уверенней. Она перегнулась через перила, чтобы увидеть в воде отражение хотя бы своего лица.

- Ах, как вам не хватает зеркала!..

Он снова перешел на другую сторону бассейна. Она выпрямилась, сердитая, потому что ее поймали на месте преступления.

- Я должен сказать вам одну вещь, - виновато и вежливо начал он и опять двинулся вдоль перил.

И она опять подумала с тоской: почему я не ухожу?

- В ней, в моей няне, была какая-то таинственная суть... Нет, не перебивайте меня, я должен сказать вам одну вещь. Она, наверно, думала, что может скрыть ее, эту свою таинственную суть... Человек либо обладает ею, либо нет...

Теперь он стоял почти рядом. Она сказала:

- По-моему, вы были просто влюблены в свою няню!

- Не спешите, - сказал он. - Может, и так. Но что это за любовь, если ты даже не догадываешься о ней? Конечно, мы оба были влюблены в нее - и брат, и я. Но сами того не ведая. Нас притягивало то таинственное, что было в ней.

- Боже мой, как мне уже надоела ваша няня!

- Самое удивительное, - быстро сказал он, - что она вам ни капли не надоела. Она даже занимает вас. Я сказал, что вы на нее похожи. И это не выдумка. Это правда. Вы должны выслушать меня.

Опять детская мольба. Как тяжело дышится в этой круглой оранжерее!

- Тот морской офицер не понимал ее. Не видел в ней ее таинственной сути. Он видел лишь то, что лежало на поверхности: обходительность, красоту, исключительную благопристойность. Они поразили его. Только их он и полюбил в ней, только ими и восторгался.

Смущенно отодвинувшись от него, она сказала:

- Это не так уж глупо! Едва ли многие мужчины способны оценить в женщине именно эти качества.

- Слишком многие, - опять быстро возразил он. -Мы с братом - мы были совсем не такие. Мы не понимали собственных чувств, и опыта у нас не было никакого, поэтому мы боготворили в нашей няне не внешнюю строгость, а ту суть, которую мы в ней лишь угадывали.

Она улыбнулась:

- О господи, вас видно насквозь!

- Не говорите так, - сказал он серьезно. - Вам не следует так говорить. Потому что, когда вы вошли сюда, я...

- Что - вы? - спросила она. И тут же снова раскаялась в своей несдержанности.

- Я стоял здесь и пытался понять, осталось ли во мне хоть что-то от того маленького человека в матроске, который...

- А ваш брат? - спросила она, потому что он замолчал.

- У нас была дуэль.

- У вас?

- Да, у нас. Мы дрались на деревянных саблях.

- И кто же победил?

Он не заметил ее насмешки.

- Я.

В нем появилось что-то вызывающее, чего она до сих пор не замечала. Она попыталась найти нужное слово. "Позер", "наглец", пришло ей на ум.

- А она! - почти крикнул он. Бетонные стены и круглый потолок отозвались эхом.

- Да, да, что было с ней?

- Она ничего не понимала. Она обожала его за то, что он обожал ее стиль, стиль, который она сама себе выбрала. Он писал ей письма, этот офицер, я знаю, я сам приносил почту. Но все реже и реже.

Она заглянула в его взволнованное лицо. Теперь он стоял совсем близко.