Томас Хюрлиман - Сорок роз
— Очень мило с твоей стороны.
— Когда экзамен?
— Завтра утром.
— Утром — понятие растяжимое.
— В восемь, — уточнила она.
— Как насчет пивка?
— На прощание?
— Да.
— Ладно.
Они пошли в пансион.
Выпили пива.
— Как ты узнал, когда я приеду?
— Луиза прислала мне телеграмму.
— Ах вот как.
— Да.
— Прощай, Макс.
— Прощай, Мария.
— Это всё?
* * *Минувшей весной, гуляя в лугах, они обнаружили в своих биографиях множество параллелей, подспудных связей, пересечений, аналогий. Сейчас оба находились в комнате столичного пансиона, время шло к полуночи, завтра вступительный экзамен, а они, не в силах оторваться друг от друга, называли свои отличия. Макс — блондин, Мария — брюнетка. Она из обеспеченной семьи, он — выходец из простого народа. Он вырос в горах, она — на равнине. Он признался, что в поезде всегда сидит лицом по направлению движения, устремив взгляд вперед, то бишь в будущее, она же как раз наоборот, предпочитала сидеть спиной к движению, глядя, как пейзаж скользит в прошлое.
— В поезде нам не придется спорить из-за места, — заметил Макс.
— Да, — кивнула она. — Мы можем без помех путешествовать сообща.
Он стоял, прислонясь к дверному косяку, она сидела на кровати. Она улыбалась, он нет.
— Мне пора идти, — сказал он.
— Не уходи! — воскликнула она.
— Ты обратила внимание на впадину в подушке? — спросил он. — Когда постель застилают, во взбитой подушке ребром ладони делают вмятину.
— Получается вроде как открытая книга!
— Эта впадина, — пояснил Макс, — символизирует женское лоно. Такой знак встречается повсюду, в том числе на хлебе, поэтому возникает вопрос, как лишенный впадин хлеб для тостов, который приобрел всемирную популярность благодаря маршу союзников, влияет на плодовитость.
— Макс, — воскликнула она, — чего ты только не знаешь! Отвернись, я хочу раздеться.
Он послушно отвернулся к двери.
— Мог бы хоть словечко сказать о моем костюме, — укорила она. — Черно-белый, под стать клавишам рояля.
— Юбка могла бы быть подлиннее.
— Иди сюда, сядь на кровать!
— Ладно, — отозвался Майер, — еще три минуты.
Он взглянул на часы, она положила голову в ложбинку. Ей по душе рассказы и романы, он предпочитает анализы и интерпретации. Она всегда чуточку опаздывала, он был сама пунктуальность.
— На хозяина пансиона положиться нельзя, — заметил Макс. — Завтра утром, ровно в шесть, я сам постучу в дверь.
— Ты готов это сделать ради меня?
— Да. На экзамен опаздывать нельзя.
В пансионе проживали главным образом коммивояжеры. На лестнице сумрачно, в коридорах, где у дверей стояли башмаки, висел тяжелый запах пота и дорожной пыли. Макс сидел на краю кровати, а у Марии то и дело закрывались глаза. Но оба все говорили, говорили и никак не могли расстаться. Отличия, как они решили, связывали их крепче общностей. Макс дал себе клятву никогда впредь не останавливаться в убогих, пропахших фенхелем и бедностью номерах, для Марии пансион был романтическим напоминанием о генуэзской гостинице «Модерн» — такой же столик с подсвечником, такой же фарфоровый тазик, в кувшине такая же, отдающая хлоркой вода. Снимая с него очки, она сказала:
— Макс, было очень приятно повидать тебя в последний раз.
Он встал, правда без очков.
— Ты справишься, Мария. Выдержишь экзамен. Думаю, для твоего старика это весьма важно — в отличие от многих из нас он пережил тяжкую войну.
— Как тренер по водному поло.
Макс недоверчиво воззрился на нее.
— В Сахаре. В британском пехотном полку. Арчи Бёрнс, его командир, прицепил ему орден.
— К плавкам? Н-да, у британцев все возможно. Не забудь, передай от меня привет Луизе. А если зимой закончится картошка, дай знать.
— Спасибо, Макс.
— Мария…
— Да?
Он молчал.
— Ну, говори же!
Он помотал головой.
— Смелости не хватает?
Он кивнул.
— Макс, наш роман закончен. Можешь говорить откровенно. Теперь это ничего не значит.
— Верно, — задумчиво пробормотал он.
— Грибок на ногах или что-нибудь в таком роде?
Он уставился на нее, потом отошел к изножию кровати, обхватил ладонями латунную штангу, вскинул подбородок и сказал:
— Мария, твой отец тебя не отпустит. Я должен это принять. И принимаю. Мы расстались. Теперь это не имеет значения. И все же… чтоб ты знала… я хочу сказать…
— Говори!
— Не могу.
— Ты же офицер, Макс.
— На службе я умею за себя постоять. У меня прекрасная аттестация. Скоро получу обер-лейтенанта.
— Руководить, приказывать — у тебя это в крови.
— Именно ты так говоришь, Мария?!
— Ну! Смелее!
— Вдруг ты испугаешься.
— Правда? Ужас какой. Я что, неправильно себя вела? Говори, что тебя мучает! Дочка еврея?
Он опять помотал головой, выпрямился и с пафосом произнес:
— Ты замечательная, Мария. Недавно в пивной я прямо-таки восхищался тобой — свободная, уверенная, даже чуточку небрежная. Никогда себя не роняешь. Всегда сознаешь свое достоинство, свое положение. Как ты одной улыбкой отвадила от столика аптечного коммивояжера, который норовил всучить нам таблетки сульфамида, — высший класс.
— Таблетки от гонококков… неужто у тебя?..
— У меня? Гонококки? Боже мой, конечно же нет! — по-ораторски вскричал он, перекрывая многоголосый храп коммивояжеров, доносившийся из-за стен. — Мария, мы расстались, и это правильно. Но расставание показывает, что мы должны быть вместе. Что мы созданы друг для друга. Как ты обошлась с хозяином — просто верх совершенства! Посмотрела мужику на перепачканный жевательным табаком жилет и объявила, что я поднимусь с тобой в комнату — проверю затемнение.
— Не забудь, идея была моя!
— Затемнение? Конечно, твоя.
— Здорово, да?
— Еще бы. Он мигом отвесил поклон. Да, Мария, очень многое нас соединяет, и во многом мы дополняем друг друга. Но самого главного я тебе пока не сказал…
— Выкладывай!
— Ты прирожденная First Lady.[49]
— Кто-кто?
— Самая подходящая жена для мужчины, стремящегося наверх.
— Ты стремишься наверх?
— Да, дорогая. На самый верх. В правительство.
— Оп-ля! — вырвалось у нее. — И как же это произойдет?
— С твоей помощью. В вопросах стиля слово за тобой. Ты чутьем угадываешь, как надо держать себя в обществе. Мы станем приглашать нужных людей и добиваться, чтобы важные персоны относились к нам с почтением. Майер, будут говорить все, это имя стоит взять на заметку. Есть в нем что-то такое. А главное, жена у него просто клад.
— Как это понимать?
— Как объяснение в любви, — сказал он, а затем приглушенным голосом добавил, что партия вышла из недавнего прошлого не совсем уж без порока. Кое-кто, например д-р Фокс, даже позволял себе дудеть не в ту дуду. И эту ошибку необходимо исправить. Не за горами новое время, эстафету подхватит молодежь, и такой, как он, Майер, который ничем себя не запятнал и у которого прелестная молодая жена…
— С черными волосами, — вставила она.
…призван прицельным броском выбить из правления типов вроде мясника, донимавшего ее и весь городок. Когда война кончится, он, Майер, подыщет себе место, возможно в адвокатской конторе, но это не главное, главным его делом будет политика, завоевание места в комитетах, борьба за влияние, уважение и власть.
— Словом, дорогая Мария, как только мы поженимся, я расчищу эту лавочку.
— Мы поженимся?!
Поцелуй.
— Правда?
Поцелуй.
— Тогда я свалю мясника! — Поцелуй. — Все правление! — Поцелуи в грудь, в губы, в лоб, в волосы, в лоно, а поскольку он при этом не переставал твердить о подъеме своей карьеры, ей чудилось, будто Майер прямо в ораторской позе повалился в ее жадные объятия. — Послушай, Мария…
— Да, — простонала она, — я тебя тоже, я тоже!
Его признание и легкий стыд, который он в своих неловких ласках скорее выставлял напоказ, нежели прятал, придавали ему что-то мальчишеское, и странным образом эта бурная беспомощность возбуждала ее. Он наверняка успел нажить кой-какой опыт, крутил романы не с одним десятком медсестер и подавальщиц, но следа от них не осталось, он любил их мимоходом, ища взглядом ту, что ждет в грядущем, одну-единственную: такую, как она. Он искал меня. Я — любовь его жизни. Он уверен, что я приведу его наверх, на самый верх. Возьми меня и забери к себе. Сделай меня тем, что я есть: женщиной. Твоей женой. Пока смерть не разлучит нас. Она обхватила его руками и ногами, он грубо вошел в нее, она принудила его к этому, хотела, чтобы он взял ее, распорол, разорвал. Она вскрикнула, укусила его в плечо, канула во тьму, в бездонную пропасть, а когда снова открыла глаза, увидела, что Майер с ужасом смотрит на ее кровь.
