Трейси Шевалье - Дама и единорог

— Госпожа, она не встречалась с Никола. Клянусь. — Беатрис полезла в рукав и достала испачканную кровью записку. Рукав и лиф ее платья тоже были вымазаны кровью. — Возьмите, может, сгодится. Никола попросил передать это Клод.

Я взяла послание и осторожно его развернула. Кровь на бумаге уже подсохла.

Mon Amour![23]

Жду тебя. Моя комната над «Золотым петухом», улица Сен-Дени.

Приходи в любую ночь, как сумеешь.

C'est mon seul désir.

Никола

Из горла у меня вырвался крик. Беатрис в ужасе качнулась назад и, не поднимаясь с колен, поползла прочь, будто перед ней — дикий вепрь, изготовившийся к броску. Камеристки вскочили с мест, столкнувшись локтями.

Но я уже не владела своими чувствами. Увидеть собственные слова на клочке заляпанной кровью бумаги, выведенные нетвердой рукой какого-то трактирного забулдыги, — это было выше моих сил.

Клод жестоко заплатит за мое унижение. Пускай mon seul désir — несбыточная мечта, но у нее тоже ничего не получится.

— Пойди замой платье! — приказала я Беатрис, комкая бумагу. — У тебя крайне неопрятный вид.

Беатрис дрожащими руками одернула юбки и поднялась с пола.

— Помогите мне переодеться и причесаться. Я иду к монсеньору, — бросила я, как только она вышла за порог.

Я не рассказывала Жану о том, что творилось с нашей дерзкой дочерью весь последний год. Я знала, что он скажет — обвинит меня, что я просмотрела Клод. Между ним и Клод нет близости, нет ее и в отношениях с другими дочерьми, хотя, может, он чуть ласковее с Жанной, но Клод, как ни крути, его наследница. С ней связаны определенные надежды, и моя задача — привить ей добродетели, которые положено иметь знатной даме. Узнай Жан, что Клод была готова отдаться какому-то парижскому художнику, вместо того чтобы хранить невинность для будущего супруга, он избил бы не ее, а меня — за то, что не обучила дочь послушанию.

Теперь пришла пора нарушить молчание. Для исполнения моего замысла требовалось его согласие — то самое согласие, от которого меня отговаривал отец Гуго год назад.

Жан сидел у себя в кабинете и выслушивал отчет дворецкого. Вообще-то управлять хозяйством вменялось в мою обязанность, но Жан предпочитал вести дела самолично. Я остановилась рядом со столом и сделала глубокий реверанс:

— Монсеньор, мне надо с вами поговорить. Наедине.

Мужчины разом дернули головами и нахмурились — точно марионетки, изготовленные одним и тем же кукольником. Я не отводила взгляда от мехового воротника, притороченного к камзолу Жана.

— Нельзя ли повременить? Мы только сели.

— Простите, монсеньор, но это срочно.

Вздохнув, Жан приказал дворецкому:

— Подожди во дворе.

Дворецкий кивнул негнущейся шеей — у него был вид человека, который провел бессонную ночь, — затем коротко поклонился мне и вышел.

— В чем дело, Женевьева? Я очень занят.

— Мне надо посоветоваться по поводу Клод, — начала я издалека. — В следующем году она станет невестой, и вы решите, если уже не решили, кто будет ее господином и мужем. Я начала готовить ее к замужеству: обучаю манерам, умению выбирать наряды, обращаться со слугами и хозяйством, развлекать гостей и танцевать. Пока она успешно усваивает мои уроки.

Жан барабанил пальцем по столу. Эта его манера молчать часто заставляет меня пускаться в пространные объяснения, а в конце концов он бросает на меня быстрый взгляд — и все мои доводы рассыпаются, как карточный домик.

Я прохаживалась взад и вперед.

— Однако существует область, где необходима более опытная наставница. На мой взгляд, Клод не в достаточной степени усвоила заветы Церкви и нашего Господа Иисуса Христа.

Жан махнул рукой, словно отгонял муху. Этот жест я не раз у него замечала, когда речь шла о предметах, по его мнению, несущественных. Безразличие Клод к церкви, вероятно, передалось ей от отца. Жана мало волновало спасение души, все его помыслы поглощала карьера. Он смотрел на священнослужителей как на простых смертных, с которыми следует поддерживать добрые отношения, а на церковь — как на место обсуждения дворцовых интриг.

— Знатной даме нельзя без веры, — продолжала я твердо. — Она обязана обладать не только плотской, но и духовной чистотой. Настоящий вельможа ожидает от жены нравственного совершенства.

Жан выбранился. Может быть, я перегнула палку? Он не любит, когда ему напоминают, что не все его считают настоящим вельможей. Никогда не забуду потрясения, которое я испытала, услышав от отца, что меня просватали за Жана Ле Виста. Помню, мать рыдала, закрывшись в опочивальне, а я силилась не показывать виду, как мне горько соединять судьбу с человеком, чья семья купила титул за деньги. Подруги держались со мною ласково, но я сердцем чуяла, что втайне они подсмеиваются надо мной и жалеют меня: бедняжка Женевьева, разменная монета в дворцовых интригах отца. Мне так и не довелось уяснить, что выгадал отец, отдав меня за Жана Ле Виста. Выигрыш Жана был очевиден — он заимел влиятельных родственников. Если кто и потерял, так это я. Я росла счастливым ребенком. Прекрасно помню, какой я была проказницей, когда мне было столько же лет, сколько Клод сейчас. Но за годы, проведенные с холодным мужчиной, улыбка стерлась с моего лица.

— К чему ты клонишь? — спросил Жан.

— Клод беспокойна и временами бывает несносна. По-моему, ей стоит до помолвки пожить в монастыре.

— Монастыре? Моя дочь не монахиня.

— Конечно нет. Монастырская жизнь поможет ей постичь суть церковных таинств: мессы, молитвы, покаяния, причастия. Клод коверкает слова, когда читает молитвы. Говорят, она привирает на исповеди и не всегда глотает облатку. Одна из моих камеристок собственными глазами видела, как Клод ее выплюнула.

По лицу Жана блуждала презрительная улыбка, и я взяла быка за рога.

— Боюсь, найдется немного охотников терпеть ее своенравие. Монастырь воспитает в ней кротость. Один подходящий есть в Шеле, не сомневаюсь, что жизнь среди монахинь скажется на ней самым благотворным образом.

Жан вздрогнул:

— Не люблю монашек. У меня сестра в монастыре.

— Но Клод не будет монахиней. Просто в монастыре она будет в безопасности, огражденная от всякого дурного влияния. Стены слишком высокие.

Напрасно я добавила последнюю фразу. Жан резко распрямился на стуле, нечаянно смахнув рукавом бумагу со стола.

— Клод выходит из дома одна?

— Конечно же нет, — ответила я, наклоняясь за бумагой. Но Жан меня опередил. Он присел, хрустнув коленями. — Впрочем, ей только дай волю. Чем скорее она выйдет замуж, тем лучше.

— А не проще ли, чем сажать девочку под запор, получше за нею смотреть?

— Я глаз с нее не спускаю. Но в таком городе, как Париж, слишком много соблазнов. И кроме того, от религиозного воспитания не будет вреда.

Жан взял гусиное перо и что-то чиркнул на бумаге.

— Люди подумают, мы не способны управиться с собственной дочерью и прячем ее от чужих глаз потому, что девушка попала в беду.

Он имел в виду — понесла.

— Незамужней девушке монастырь только на пользу. Моя бабушка некоторое время до свадьбы жила в монастыре, и мать тоже. Потом, Клод будет нас навещать по праздникам — в День Успения Богородицы, в День всех святых, в Рождественский пост, — и люди убедятся, что нам нечего скрывать. — В моем голосе невольно прозвучало презрение. — Другой вариант — ускорить помолвку, если есть договоренность с семьей жениха, — добавила я поспешно. — Зачем тянуть до следующей весны? Устроим свадебный пир. Правда, на особые изыски уже не хватает времени, но какое это имеет значение?

— Торопиться со свадьбой — дурной тон. К тому же шпалеры будут готовы только на следующую Пасху.

Опять шпалеры. Я закусила губу, чтобы не фыркнуть.

— Разве в шпалерах есть такая уж необходимость? — Я старалась сохранять непринужденный тон. — Отпразднуем помолвку в Михайлов день, по возвращении из д'Арси, а свадебный подарок, то есть ковры, преподнесем позднее.

— Нет. — Жан отшвырнул гусиное перо и вскочил со стула. — Ковры нужны совсем не для того. Они знак моего положения при дворе. Я хочу, чтобы мой зять, глядя на гербы Ле Вистов, сознавал, с какой семьей породнился, и всю свою оставшуюся жизнь ценил оказанную ему честь. — Жан подошел к окну и взглянул на небо.

Совсем недавно светило солнце, и вдруг стал накрапывать дождь.

Я молчала. Жан пытливо смотрел в мое каменное лицо.

— Можно, конечно, приблизить свадьбу на месяц-другой, — сказал он примирительно. — Какой подходящий праздник в феврале?

— День святого Валентина.

— Верно. Значит, на том и порешим. Кстати, Леон-старик на днях обмолвился, что наши ткачи запаздывают. Пожалуй, пошлю его в Брюссель, пусть сообщит им о новых сроках. Это заставит их пошевелиться. Вообще никогда не понимал, отчего с этими коврами такая морока? Что в них такого особенного? Ну водят нити туда и сюда — женщина справится. — Он оторвал глаза от окна. — Пусть Клод заглянет ко мне перед отъездом.