Трейси Шевалье - Дама и единорог
— Arretez![22] — взвизгнула Мари Селест.
Мужчина задрал голову вверх — и его как ветром сдуло. Вот уж не думал, что человек способен проявить подобную прыть. Хотя я только мельком видел мерзавца, сомневаться не приходилось: это был дворецкий Ле Виста. Вот, как говорится, рога-то и пообломали. Этот дворецкий давно имел на меня зуб. Теперь ясно: он ненавидит меня не на шутку, раз рискнул потерять место у Ле Вистов. Может, он ухажер Мари Селест?
— Что там у вас? Мари Селест, это ты? — Клод запнулась. — Никола?
Теперь из окна свешивалась целая куча голов — Женевьева де Нантерр, Беатрис, Бельвили, — и они все пялились на меня, будто птицы на червяка. Мне стало не по себе, и я снова закрыл глаза.
— Барышня, на этого господина напал какой-то проходимец! — запричитала Мари Селест. — Выпрыгнул невесть откуда да как налетит!
Внезапно меня затопила нестерпимая боль. Я застонал. Во рту горчило от привкуса крови.
— Сейчас спущусь, — крикнула Клод.
— И думать не смей, — отрезала мать. — Беатрис, пойди помоги Мари Селест.
Когда я опять открыл глаза, из окна выглядывала только Клод. И на меня снизошел покой. Мы улыбнулись друг другу. Смотреть на ее лицо было все равно что любоваться небесной голубизной сквозь листву деревьев. Но внезапно она пропала, словно ее оттащили от окна.
— Слышишь, ты, помалкивай, — прошипела Мари Селест. — Это был грабитель, ясно?
Я лежал ничком. Рассказать правду? И что я выиграю? В отместку Мари Селест нажалуется Беатрис, а та все донесет Клод. Не хотелось бы, чтобы Клод узнала про мою дочь.
Беатрис принесла бадью с водой и кусок сукна. Она опустилась на колени, приподняла мне голову и принялась смывать кровь с лица. Даже от легкого прикосновения я едва не потерял сознание.
Мари Селест опять завела шарманку про грабителя, но Беатрис слушала вполуха и молчала. И тут Мари Селест понесло: ее история обрастала все новыми подробностями, среди которых поминалась и застарелая вражда, и кошельки с монетами, и приятели братьев, и страшные проклятия, пока рассказчица вконец не запуталась.
— Кто-то его впустил. Значит, у него есть соучастники в доме, — в конце концов проговорила Беатрис.
Мари Селест было что-то залепетала, но вскоре поняла, что язык — ее враг, и умолкла на полуслове, как будто рот ей заткнули кляпом.
Беатрис оголила мне грудь и наложила повязки. Я дергался и стонал от боли. От моих воплей у Мари Селест снова развязался язык.
— Ну чистый зверь, просто жуть…
— Пойди принеси чистой теплой воды, — оборвала ее Беатрис.
Как только Мари Селест удалилась, Беатрис повернула голову к дверям у меня за спиной, и я догадался по этому движению, что кто-то стоит в проеме.
— Узнай, нет ли в доме арники. Если нет, сгодится настой из сухих ромашек или ноготков.
Некто, кем бы он ни был, удалился.
— Это Клод? — Язык у меня еле ворочался.
Беатрис продолжала молчать, и тогда я приоткрыл веки и поглядел ей прямо в огромные карие глаза.
— Нет, — сказала она. — Хозяйская дочка.
И не разберешь, врет или нет. Я повернул голову вбок и выплюнул два зуба, чуть не угодив на синюю муаровую юбку.
— За что тебя так? — спросила Беатрис мягко. — Хотя наверняка за дело.
— Беатрис, пошарь у меня в кармане.
Крашеные брови выгнулись домиком.
— Очень тебя прошу.
Она слегка помешкала, затем сунула руку под одежду и достала записку. Бумага была в крови.
— Отдай ее Клод.
Беатрис испуганно огляделась.
— Ты же знаешь, я не могу, — шепнула она.
— Нет, можешь. Ну очень тебя прошу. От ее имени тоже. Ты камеристка и обязана заботиться о хозяйкином благе.
Я буравил ее взглядом. Женщины не раз восторгались моими глазами. Хорошо еще, что не зубами.
Лицо Беатрис смягчилось. Она вздохнула, потупилась и, ни слова не говоря, сунула записку в рукав.
Мари Селест вернулась с чашей, от которой исходил сильный цветочный аромат. Я сомкнул веки и отдался во власть моих врачевательниц. В иных обстоятельствах прикосновение сразу двух пар женских ручек, гуляющих по моему телу, доставило бы удовольствие, но сейчас мне было до того худо, что я мечтал лишь о спасительном забытьи. Ненадолго во двор вышла дама де Бельвиль. Она кликнула слуг и наказала доставить меня на телеге домой. Уже сквозь сон я слышал, как она отчитывает Мари Селест.
Трое суток я не поднимался с постели. Суставы не гнулись, веки заплыли и почернели, нос распух, из-за трещины в ребре от малейшего шевеления все тело пронзало резкой болью. Я лежал пластом, ничего не ел, только пил пиво и спал большую часть дня, а ночью мучился бессонницей, проклиная невыносимые муки.
Я ждал прихода Клод. На четвертые сутки на лестнице раздались шаги, но это была не она. На пороге стоял Леон-старик и водил своими юркими глазами по моей холодной и мрачной комнатушке. Служанка из «Золотого петуха» еще не успела разжечь огонь и убрать остатки вчерашней еды. Леон редко появлялся в моем обиталище, предпочитая вызывать к себе. Огромным усилием я попытался сесть.
— Что, брат, набедокурил?
Я хотел было возразить, но передумал. Леону лгать бесполезно, он все про всех знает.
— Меня побили.
Леон усмехнулся:
— Отдыхай пока. Набирайся сил. Скоро ты отправляешься в паломничество.
У меня глаза на лоб полезли.
— Куда?
— Только не на юг, а на север. Поглядишь на брюссельскую реликвию.
ЖЕНЕВЬЕВА ДЕ НАНТЕРР
Всю дорогу домой Клод дулась. Она неслась как ураган и чуть не сшибла с ног мальчишку-подметальщика, который убирал мусор и лошадиный навоз. Беатрис едва поспевала за ней. Она пониже Клод — та ростом пошла в отца. В другое время я бы посмеялась, глядя, как Беатрис трусит по дороге, точно маленькая собачонка, следующая за своей хозяйкой. Но сейчас мне было не до смеха.
Я оставила попытку догнать дочь и пошла более степенно. Скоро Клод оказалась далеко впереди, и слуге, сопровождавшему нас на улицу Корделье и обратно, пришлось метаться взад и вперед, поскольку он не осмеливался ни попросить Клод умерить шаг, ни меня прибавить ходу. К тому времени как мы поравнялись с воротами Сен-Жермен, Клод с Беатрис уже скрылись из виду.
— Оставь, — сказала я слуге, когда он в очередной раз подбежал к нашей группе. — Все равно они уже рядом с домом.
Камеристки загалдели. Мое поведение действительно казалось малопонятным. Весь последний год за Клод повсюду ходили по пятам, и вдруг я позволяю ей разгуливать без присмотра, и это после того, как мужчина, от которого ее уберегали, заявился в дом, где мы находились в гостях. Как Клод умудрилась подстроить свидание прямо у нас под носом? Я просто глазам своим не поверила, хотя тотчас признала Никола, несмотря на кровь и ссадины. Я была потрясена до глубины души и стояла довольно долго, унимая дрожь. Клод тоже притихла, ей явно не хотелось обнаруживать свои чувства. Так мы и стояли с ней рядышком, словно два изваяния, и смотрели на распростертую на земле фигуру. Только Беатрис хлопотала, точно пчелка над цветком. С огромным облегчением я отослала ее во двор.
Я устала постоянно терзаться мыслями о Клод. Устала тревожиться за нее. Тем более что ее саму ничего не заботит. В какой-то миг у меня даже возникло искушение толкнуть ее в объятия этого художника, прикрыть за ними дверь — и будь что будет. Естественно, я такого не сделаю, и все же я позволила им с Беатрис убежать вперед — в смутной надежде, что Беатрис введет ее во грех вместо меня.
Когда мы добрались до дома, дворецкий сказал, что Клод у себя. Я прошла в свои покои и послала за Беатрис, наказав одной из камеристок посторожить Клод.
Беатрис бросилась на колени и затараторила прежде, чем я успела раскрыть рот:
— Госпожа, она уверяет, что не виновата. Она удивилась не меньше нашего, заметив Никола во дворе — еще и в таком состоянии. Клод поклялась Святой Девой, что она здесь ни при чем.
— И ты ей веришь?
— Да я бы знала, кабы что наклевывалось. Поди, она все время у меня на глазах.
— А ночью?
— Да я никогда не засыпаю прежде нее. Щиплю себя, чтобы не заклевать носом.
Глаза Беатрис расширились, такой я еще ее не видала.
— На ночь я связывала ей лодыжки шелковым шнурком, чтобы она не встала без моего ведома.
— Клод умеет развязывать узлы.
Беатрис нервничала, и ее растерянность доставляла мне тайное удовольствие. Значит, дорожила своим местом.
— Госпожа, она не встречалась с Никола. Клянусь. — Беатрис полезла в рукав и достала испачканную кровью записку. Рукав и лиф ее платья тоже были вымазаны кровью. — Возьмите, может, сгодится. Никола попросил передать это Клод.
Я взяла послание и осторожно его развернула. Кровь на бумаге уже подсохла.
Mon Amour![23]
