Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 12, 2003
Иногда я оставалась у Тани допоздна. Один раз пустилась в путь в первом часу ночи. Телефона ни у нее, ни в дворницкой не имелось. Не вернуться домой — взволновать маму.
К трамвайной остановке надо идти через парк — фактически через лес. Почему не боялась? Ведь и тогда всякая шпана водилась. Значит, не задумывалась над тем, какие случаи бывают ночью в большом городе.
На трамвайной остановке долго топталась в одиночестве, пока не стало ясно, что трамвайное движение уже закончилось. Потопала пешком «царица ночи». Люди в домах спят, дворники у подъездов спят. Мои шаги их будили. Один из них ворчал: «Девчонка по ночам шлендрает — дело ли? Ремня бы тебе по заднице… Может, шпана?! Вишь — с челочкой, и шапчонка на одном ухе висит».
А я как зачарованная смотрела, как разводят мосты.
Пришлось и мне ждать у подъезда, когда выйдет на мой стук Степан Иванович… Ворчал изрядно.
Мама, когда я забралась к ней под бочок (мы спали на одной кровати), сонно пробормотала: «Макароны на плите, поешь и ложись. Наверно, замерзла — напейся горячего чаю». То ли спросонку не поняла, что ночь, то ли поняла, что, кроме Тани, мне негде было задержаться, — не спрашивала ни о чем.
Классная руководительница хвалила мои сочинения. Я удивлялась этому. Книг дома не было. Учебник и разборы в классе.
Когда мама заставала меня за книгой, неизменно говорила: «Зрение портишь и электричество изводишь. Барское занятие — книжечки почитывать».
Она знала много стихов, песен, но ничего об их авторах. Любила петь и декламировать (с чувством!) о вдовьей доле. Не зная, кто такой Некрасов, знала много его стихов…
К концу учебного 1939 года, весной, ко мне вдруг пришвартовалась одноклассница Шурка Васильева.
Тут надо сказать, что в классе у меня со всеми были ровные товарищеские отношения, но не было подруг. Наверно, потому, что я не навязывала себя никому, помня бабушкины изречения: «Не лезь, если не зовут; не будь белой вороной, не льни к тем, кто лучше тебя одет и умнее тебя». Одеты лучше меня были почти все, и мне казалось, что они и умнее. Вот я и бродила сама по себе. А Шурка сказала, что меня считают гордой, независимой.
Шурка мне нравилась — сильная личность: такая не станет увлекаться Чарской, ей подавай героическое. Энергичная, очень способная (особенно в математике, физике, химии); тощая, длинная, остроносая, бедно одетая, недоедавшая (большая семья, без отца); стриженная «под мальчишку», с энергичной мальчишеской походкой; тонкие ножки в стоптанных башмаках бегали уверенно. Чихать она хотела на бабьи бантики и оборочки… на всякую сентиментальщину. Точные науки предпочитала гуманитарным, хотя и в них успевала. Я изумлялась, как эта девчоночья голова может петрить в математике. Как семечки, щелкала любые задачи. Мне Шурка очень нравилась, но подружиться с нею я не смела, ненавидя свои нематематические мозги и, в отличие от Шурки, не зная, кем могу стать и стану. Твердо знала только одно: что не выполню требование мамы — не стану ни поварихой, ни портнихой.
Шурка пригласила меня к себе домой. Невооруженным глазом можно было увидеть, как трудно живется этой семье. Безотцовщина; две маленькие сестренки, уставшая нервная малограмотная мать. Отец утонул четыре года назад.
Провожая меня, Шурка говорила (резко, отрывистыми фразами):
— Почему я тебя позвала? Почему не Лильку и не Таньку — профессорских кисейных барышень? Потому что им маменьки пихают в рот шоколадные конфетки, а они плюются — сыты. Потому что ни тебе, ни мне не хватает смелости попросить у матерей наших денежку на театр. Я же заметила, что и ты никогда не ходишь в культпоходы. Надо деньги вносить. Ты была хоть раз в театре? А хотела бы?
— Нет, не была. Конечно, хотела бы. Я все годы в школьном драмкружке, а как играют артисты, видела только в кино.
В кино хожу очень часто — мама бесплатно проводит в Лесотехническую академию… В третьем классе, когда учительница опрашивала, кто кем хочет быть, я ответила: «Артисткой с портфелем…» Почему? Я умела копировать походки, голоса, манеру поведения знакомых людей… Однажды увидела мое «искусство» городская дачница и назвала меня артисткой. Ну а портфель я присобачила, наверно, потому, что мечтала о портфеле…
Шурка:
— К черту «артисток с портфелями»! Кому это надо? Бездельникам! Надо быть полезной, сильной. Ты думала о том, что война может быть?
И тут Шурка оседлала своего конька — про моря и океаны. Она не просто мечтала стать капитаном дальнего плавания, а собралась начать осуществлять свою мечту и меня звала в напарницы.
По героическому, патриотическому душевному складу я тоже хотела бы быть капитаном, летчицей, разведчицей, но нелады с точными науками охлаждали мой пыл. Шурка стала совращать меня, уговаривая поступать вместе с нею в морской техникум!!!
— Готовиться к вступительным экзаменам будем вместе. Я тебя так подготовлю за лето по математике, что не хуже меня будешь с нею справляться. Это чепуха как легко! Представляешь — мы с тобой в море!..
И Шурка заморочила мне голову.
Закончили учебный год. Очарованная Шуркой, я, как слепец, пришла с нею в учебную часть, и мы взяли справки об окончании восьми классов: «Дана для поступления в техникум…»
Дома я ничего не рассказывала. Мне 16,5 лет. Пора деньги зарабатывать, а я… Я, как кутенок, потащилась за Шуркой в техникум подавать заявление.
В объявлении (при входе) черным по белому написано: «Принимаются лица обоего пола на все отделения».
Подали — на судоводительское отделение. К вступительным экзаменам допускались прошедшие очень серьезную медицинскую комиссию при техникуме. Целый день толкались в техникуме, ходя из кабинета в кабинет.
— Шурка! Ты заметила, что девчонок только две: ты да я? Ты замечаешь, с каким уважением смотрят на нас парни?
— Если ты действительно собралась стать капитаном — парней для тебя не должно существовать!
В этот день мне довелось наблюдать ребят, забракованных по медицинским показаниям. Узнала, что есть люди, страдающие дальтонизмом — путают цвета. В морском деле такие не нужны. Удивительно, как можно не отличить красный от зеленого цвета? А вот бывает! По всем статьям — здоров, а вот изъян… Трагедия для парня одержимого!
А мы с Шуркой медкомиссию прошли, но были приглашены на собеседование. Только нас с Шуркой вызвали. Терпеливый дядя начал с того, что предложил нам переписать заявления на любое другое отделение. Что угодно, только не судоводительское.
— Почему? — встала в воинственную позу Шурка-Гаврош.
— Видите ли, не нужны девочки на судоводительском…
— Но в объявлении написано…
— Написано, да! Но стараются не пропустить… загляните в будущее… Какие капитаны женского пола вам известны? Редчайшие случаи! Уникальные женщины! Женщина должна работать на суше, быть матерью.
Шурка взвилась:
— А может, мы и есть те редчайшие случаи! Откуда вам известно, что из нас не выйдет капитанов?
— В Советском Союзе имеется только одна женщина — капитан дальнего плавания. Она — особь статья: какая воля, какой характер, ум, — (назвал фамилию). — Матросы замирают при ее появлении — так велик ее авторитет… Я обязан был вас предупредить, чтобы вы зря время не тратили.
Я была согласна с дядечкой, но Шурка отказалась и мне не разрешила переписывать заявление:
— Мне не нужна специальность для работы в порту!
Дядя устало сказал:
— Хотя и нравится мне ваше упорство, Александра Васильева, но вы убедитесь в моей правоте на экзаменах…
Конечно же, я срезалась на устной математике. В школе за мой ответ, возможно, поставили бы удовлетворительно с плюсом, а здесь мои знания выглядели кошмарно.
Шурку мытарили долго: запутывали, сбивали, явно стараясь засыпать, замучили дополнительными вопросами, но ничто не испугало ее, она уверенно доказывала правильность своих ответов, рассуждений и сверхотличные знания.
По всем предметам она получила «отлично», и все же не раз еще ее уговаривали идти на другое отделение, но и тут она выстояла:
— Не имеете права! Вы вынуждаете меня жаловаться!
Отступились, зачислили ее на судоводительское.
Я забрала документы; в школу не вернулась, стала думать, что делать дальше.
Шурка от счастья ходила гордая, мне советовала вернуться в школу или идти на завод, но я видела, что я ее мало занимаю. Она даже призналась мне:
— Занимаясь с тобой летом, видела, что для этого техникума ты не годишься, но не сказала, чтобы не огорчать, а к тому же не хотела лишаться твоего внимания, преклонения. Мне было увереннее с тобой.
А я и не огорчалась, ибо тоже знала, что не поступлю.
Договор о ненападении (с Германией) 23/VIII 1939 года. Международные события тревожные. Профессор Шаргородский в разговоре со Степаном Ивановичем: «Ничего не значит договор о ненападении. Оттяжка событий…»
