Видиадхар Найпол - Средний путь. Карибское путешествие
Январь 17. Один из этих ужасных дней Джорджтауна. Ходил за продуктами в Букерсе. Такси за 45 центов. Ленча не было. Пивная; закусочная в Букере; покупка консервного ножа и бумажных стаканчиков.
Январь 25. Один из этих джорджтаунских дней. Проснулся в ужасном настроении…
Малярийная вялость гвианцев известна по всем Карибам и признается даже в Британской Гвиане. Некоторые наниматели предпочитают брать островитян, которые, как говорят, одарены большей инициативой и уверенностью в себе. Мне говорили, что опасно оставлять гвианца ответственным за геодезическую станцию в буше: вернувшись, геодезисты обнаружат, что постройка развалилась, инструменты заржавели, а гвианец сошел с ума. Островитянина, наоборот, найдут посреди расчищенной плантации, которую он покинет лишь с неохотой.
Один чиновник-гвианец, с которым я разговаривал, винит во всем малярию. Но дело не только в малярии. Здесь поработала и история. Рабство здесь длилось триста лет и было на редкость жестоким: в том, что касается вопросов рабства, прошлое голландцев даже мрачней, чем прошлое французов. В результате африканец страстно любит независимость, и для него это — не столько самоутверждение, сколько желание, чтобы его оставили в покое и ни во что не втягивали. Отсюда и большое число африканских старателей во внутренней Британской Гвинее, которые никогда не сколачивают состояния, но счастливо живут за пределами требования общества и на крайнем пределе требований закона. Отсюда и стиль жизни соседнего Суринама, страны de luie neger van Coronie, ленивых негров Корони, которые ведут безмятежную жизнь в своих далеких деревушках, время от времени заносят лишний кокосовый орех на масляную фабрику в обмен на несколько грошей, больше ни о чем не просят и являются источником отчаяния для хозяев масляной фабрики, проектировщиков, политиков и потребителей масла, ибо нерафинированное масло, которое производят в Корони, стоит дороже, чем масло рафинированное и привозимое из Голландии.
Далее — земля. Плодородную прибрежную полосу надо защищать от паводков многочисленных рек, а также от моря, поскольку она лежит ниже уровня моря. Ирригация и дренаж не имеют смысла, если не проводить их в широком масштабе, а маленькие фермерские хозяйства на это не способны. Землевладения должны быть большими, а с латифундиями приходит и новое зло — разбросанные среди нескончаемых полей, регулярно рассеченных прямыми, как по линейке, каналами, группы домов для работников, которые видны с самолета. «В наши дни сахарному тростнику в Британской Гвиане тоже приходится прибегать к сотне уловок, чтобы сохранить достаточно рабочей силы… — писал Майкл Свои в 1958 году в защиту усадебных хозяйств. — Большинство злоупотреблений в сахарной промышленности связано со страхом нехватки рабочей силы». Договорные отношения, сменившие рабство и перетащившие в Вест-Индию сотни тысяч индийцев, в Британской Гвиане были самыми суровыми (если не считать обращение с индийцами на французских островах и с китайцами на Кубе), поскольку для эффективной эксплуатации латифундий просто необходимо было рассматривать работников как низшую касту и не давать им ни на минуту забыть об этом.
И всюду на побережье видны следы прошлого, публичных унижений, как будто нарочно причиняемых работникам латифундий. «Бараки» — длинные строения, разделенные на огромное количество маленьких комнатушек, каждую из которых занимала целая семья, почти исчезли; несколько бараков на окраинах Джорджтауна показывают как достопримечательности. Но когда едешь по разрушающейся железной дороге от Парики[12] до Джорджтауна по реке Эссекибо-Ривер, взгляд привлекают не только водяные лилии в заросших канавах. По одну сторону путей стоят дома работников, маленькие, одинаковые, сбившиеся в кучу; а по другую — апартаменты старшего персонала: власть и порабощенность лицом к лицу, ежеминутная провокация, можно было бы подумать, для людей, обладающих хоть какой-то силой духа.
Легко винить плантаторов, винить Букеров. Сахарный тростник — скверное растение, и у него скверная история. Тупо тиранящие работников надсмотрщики, которых упоминает Майкл Свон, имеют свою постыдную родословную. Но в Британской Гвиане истинная вина лежит на земле: земле требовались латифундии, латифундии создавали Букеров. И хотя Букерам надо отдать должное за радикальные реформы последних лет, они должны нести ответственность за то, чем они были и чем, даже при всем желании, не могли не быть. Дело не в том, что они были грубы и неспособны к полету, но в том, что они создали колониальное общество внутри колониального общества, эту двойную тюрьму для гвианцев.
Рабство, земля, латифундии, Букеры, договорные отношения, колониальная система, малярия, — все это помогало создать общество одновременно и революционное, и чрезвычайно реакционное, и сделать гвианца таким, каков он есть: вялым, замкнутым, независимым, хотя и обманчиво послушным, исполненным гордости за тот уголок Гвианы, откуда он родом, и болезненно чувствительным к критике, которую не он высказывает. Когда лицо гвианца становится пустым, а устремленный на тебя взгляд безразличным, понятно, что его восприимчивость угасла и ты услышишь только то, что, по его мнению, хочешь услышать. Трудно с точностью знать, о чем думают гвианцы, но если решить это для себя заранее, то так и окажется. «Все в Б.Г. лгут», — как-то сказал мне гвианец. Нет, это не ложь; это лишь выражение недоверия, один из условных рефлексов у гвианца; и можно только посочувствовать чиновникам из Министерства по делам колоний, посетившим Британскую Гвиану в 1957 году и решившим, что джаганизм как политическая сила себя исчерпал.
Ничего удивительного, что в гвианском народе пробудилась политическая активность. Латифундии и отсутствие коммуникаций воспитали в нем чувство локтя, которого не хватает таким местам, как Тринидад. Политическая грамотность — уже другой вопрос. То, что политика — это товар, который должен продаваться, было открыто в Америке и Англии. В Британской Гвиане ничего продавать не надо. Политические суждения здесь бесхитростны, как у девушки, которая поддерживает Д’Агиара, потому что он варит пиво «Бэнкс».
Как-то на выходные миссис Джаган отправилась в Вейкенаам, на один из плоских, сырых островов Эссекибо, где выращивают рис, чтобы участвовать в открытии нового водного резервуара. Я присоединился к ней. Впервые за всю историю Вейкенаама у него появилось собственное водоснабжение, и по этому случаю все принарядились. Прибыл фотограф из Правительственной службы информации. Произносились речи, звучали аплодисменты, но прежде чем миссис Джаган привела насос в движение (пункт восьмой в отпечатанной на машинке программке, которую не слишком строго соблюдали), встал человек в костюме и шляпе и принялся ругать новые тарифы, да так громко, что церемония была почти испорчена. Он продолжал ныть и во время банкета — внизу безалкогольные напитки, наверху виски — и в какой-то момент, кажется, угрожал лишить правительство своей поддержки.
Вот уровень политического развития в Британской Гвиане. Куда бы ни прилетали министры, их ждут самые банальные жалобы; в любой деревне, стоит доктору Джагану остановиться, его мгновенно окружают люди с какими-то просьбами. То, что правительство выборное, не имеет никакого значения; люди требуют, чтобы оно оставалось таким же патерналистским, как и раньше, пусть и несколько более дружелюбным; и народное правительство должно за все отвечать. «Народ» почувствовал свою власть, и чувство это все еще настолько внове, что всякий избиратель считает себя отдельной группой влияния. Тем самым народ — не политическая абстракция, а те самые люди, которые упорно прибегают к попрошайничеству, взяткам и запугиванию, потому что именно так им раньше удавалось чего-то добиться, — тем самым народ представляет угрозу для ответственного правительства и, в конце концов, для своих собственных лидеров. Это часть колониального наследства.
* * *Из «Ивнинг Пост». Джорджтаун, 17 янв. 1961:
За чашкой чая
Самый большой сюрприз в ее жизни ждал Фэй Крам-Ивинг во время вечеринки в честь ее 18-летия, проводившейся в субботу вечером на Мейн-стрит, в доме ее родственниц мисс Айви и мисс Констанс Крам-Ивинг.
Около десяти часов у входа в дом остановилась запряженная повозка, и несколько юношей из Хэмпширского Королевского полка в Аткинсоне вошли в зал, везя за собой огромную коробку. Это был их подарок на день рождения Фэй — от Алана Бишопа, Эвана Озона, Давида Пери и доктора Питера Керкона.
Юноши настаивали, чтобы девушка открыла коробку немедленно, и когда она подняла крышку, то кто, вы думаете, показался оттуда? Живой человек, а именно Эван Озон, и держал он в руках три подарочные коробки! Ну и крик издали все присутствующие! Первая коробка с подарком была надписана — «от трех школьных друзей». Открыв коробку, Фэй увидела уменьшенную копию Элмс-Хауса со слугами. Во второй коробке была банка с «Харпиком» и щетка, а в третьей — удивительнейший бинокль из двух ликерных бутылок, соединенных фарфоровой конструкцией.
