Сигурд Хёль - Заколдованный круг
Зато картофельное поле радовало Ховарда.
Еще заметил он, что понемногу стихли насмешки над новым инструментом. Кто однажды поработал железной лопатой или граблями, на другой день тихонько брал их снова. Не то, чтобы они были неправы, когда заранее хаяли их, — нет, конечно. И даже, если они тогда ошиблись, то и этот чужак не прав — совсем не прав. Тяжела она, как беда, эта железная лопата, и землю отравляет, это точно, это все давно знают. Но ведь земля не их, да и чего греха таить — такой лопатой и не торопясь не меньше тех наработаешь, кто старыми, деревянными ковыряются. Если уж этому Ховарду так хочется Править свою землю, то…
— Что тут у вас? — спросила как-то Рённев. — Хусманы поговаривают, будто ты обещал им восемь шиллингов в день — вдвое против обычного — и не собираешься держать слово, вроде как приманку бросил, чтобы выжать из них последние силы.
— Восемь шиллингов… — Ховард даже не сразу понял, в чем дело. — А, это, верно, все Юн. Знаешь, мы тогда на сетере разговорились, выпили. Наверно, я в конце концов выболтал, что если все пойдет хорошо, то когда-нибудь, в будущем…
Они позвали Юна и расспросили его. Он смутился, хоть это и было на него непохоже.
— Я просто не подумавши сболтнул об этом Амюнну! — ответил он. — Вроде как посмеяться над тобой хотел, Ховард, показать, какой ты чудной. Но они-то, видно, все поняли по-своему.
На том дело и кончилось.
Да, отсеялись с грехом пополам. Но после Ховард почувствовал такую усталость, словно много ночей не спал. Поразмыслив, запасся едой и ушел в лес. Его тянуло скрыться куда-нибудь подальше от людей. Долго-долго никого не видеть, ни с кем не говорить. Для отвода глаз он сказал, что у одного из хусманов лиса задушила несколько старых кур.
Заболоченный луг
На пятый день Ховард вернулся с сетера, отдохнувший и повеселевший. Целыми днями он бродил по ульстадскому лесу, а порой заходил и дальше. Поднимался на холмы, видел, что на много миль вокруг тянется лес, и чувствовал себя крохотным, как мошка. Когда в конце такого дня он возвращался на сетер и умывался ледяной водой из ручья, ему начинало казаться, что он дома в Телемарке и только что искупался в озере.
Вечерами в избушке, где в очаге жарко горели смолистые сосновые корни, а за стеной тихо шумел необъятный лес, он понимал, что значит чувствовать себя в безопасности и в то же время чуточку бояться, потому что все кругом так огромно.
Возвращаясь с сетера с двумя лисьими шкурами, он думал о том, что пора взяться за заболоченный луг.
Этот заболоченный луг был, можно сказать, великим открытием Ховарда, которое он сделал осенью. Тогда он изучал его несколько дней, но сейчас знал о луге еще больше. Ховард вбил там шесты на глубину до двух локтей и выяснил, что почва хорошая и не кислая. Там, на глубине двух локтей, шест упирался во что-то твердое, наверное, это голубая глина, — чего же лучше.
Луг лежал на краю ульстадских владений, недалеко от озера, здесь был небольшой уклон к западу. Луг большой, верных десять — пятнадцать молов. Луг был заболочен потому, что — в этом и заключалось открытие Ховарда — у края луга, скрытый слоем дерна, проходил скалистый гребешок, который отгораживал луг от озера, так что у воды не было стока. Дальше, к северу, скалу было видно, а здесь она уходила под землю. Похоже, что удастся осушить луг, только нужно в нескольких местах взорвать скалу да провести несколько канав. Остальное — дело времени.
Вернувшись с сетера, Ховард в тот же вечер еще раз прошелся к лугу. Но все уже и так ясно.
Несколько взрывов да пара канав, и это бесполезное болото станет лучшим полем в Ульстаде. Порох он купил еще в Кристиании. Лопаты у него уже есть. Он отправился в кузницу и выковал бур.
Ховард послал за Юном и тремя хусманами — Пером, Эдвартом и Амюнном. Он сам, Ларе — это уже шестеро, вполне хватит. Кислую рожу Мартина видеть не хотелось, а Тьёстёль слишком стар. Целых две недели Ховард может думать только о луге. Рённев улыбнулась, увидев, как он загорелся. И тут Ховард понял, что все это время чувствовал себя обиженным и сердился — по многим причинам, — но теперь не держит больше на нее зла.
На следующий день с самого утра они принялись за дело. Для начала копнули в разных местах, чтобы точно знать, где проходит скала. Скоро они это выяснили, а заодно установили, что достаточно пробить скалу хоть в одном месте, и плотина, так сказать, прорвется.
Но Ховард еще кое-что замыслил и именно потому так радовался работе. Он решил сделать то, чего не пробовал даже старший учитель Свердрюп, — закрыть канавы, выложить их дно и стенки плоскими камнями, заполнить канаву кругляками, сверху накрыть плоскими плитами и забросать землей так, чтобы и не видно было, что здесь канава. Так он выгадает кусок поля — во Франции, говорят, такие канавы роют уже не одну сотню лет, только вот здесь, на севере, до этого не додумались. А теперь и в Норвегии будут такие канавы!
Он работал с хусманами и ему виделось, как через несколько лет здесь будет поле ржи, высокой и колосистой, в рост человека, а соседи, что косятся сейчас на него, станут заглядываться на его рожь, заслонятся ладонью от солнца да и глаз оторвать не смогут от такой красотищи. И хусманы придут — тогда они, верно, перестанут сомневаться. Может, даже эти тупые головы поймут, что им, хусманам, кое-что перепадет, если Ховард поднимет Ульстад.
Сели полдничать и немного передохнули.
Ховард с участием поглядел на хусманов, которые равнодушно смотрели прямо перед собой. Ему вспомнилось то, что когда-то читал ему старший учитель Свердрюп, — кажется, отрывок из саги, написанной Снорри Стурлусоном, — о мужике по имени Эрлинг Скьялгссон. Там говорилось, что Эрлинг выводил своих рабов на поле и давал им задание на день. Но если они делали больше, чем задано, им записывалась плата серебром. А если они зарабатывали столько серебра, сколько стоил раб, их отпускали на свободу.
Умный мужик, этот Эрлинг Скьялгссон. Мне бы его голову!
Когда Ховард все переделает по-своему, и у него, и у хусманов будет свободное время. На что им это свободное время? А вот на что: к северу от Ульстада есть хороший водопад, хоть и небольшой. Там сейчас мельница стоит. А что, если поставить лесопилку, так, для своих нужд? Сколько в Ульстаде всего чинить надо, а у хусманов!
Может, они даже поймут, что и на их участках можно хлеб и картофель растить?
— Ну, мужики, за дело!
И голос у Ховарда звенел так радостно, что хусманы с удивлением уставились на него, нехотя подымаясь на ноги. Он небось думает, что работать — такая уж радость великая! Ну да, хорошо ему — на себя работает и себе добро наживает…
Дело спорилось, и с рытьем канав покончили быстрее, чем думал Ховард. Уже на другой день загремел первый взрыв. И тут же поднялся вой в подвале у Берга — наверно, кто-то из помешанных перепугался.
А чуть погодя рядом оказался один из соседей — Ханс Энген, хэугианец. Стоит себе скромненько, голова чуть склонена набок, а сзади и сын его. Бог в помощь! Чем это они тут занимаются, отчего такой гром стоит? Ах вот что, хотите, значит, через этот заросший луг канавы прорыть. Ну-ну. Так. Достойная затея, это верно. Н-да. Но ведь если бы господу нашему было угодно, чтобы этот луг распахали, тут бы скалы не было, а?
Ховард терпеливо объяснил: в Писании говорится, что, если правый глаз тебе мешает, возьми и вырви его. Эта скала вроде того глаза, который мешает, и вот он вырывает его, так что камни во все стороны летят.
Вот оно как! Ага! Ага! Насчет глаза, верно, не совсем так надо толковать, но… хоть приятно слышать, что Ховард сведущ в Писании. Кто чтит Писание, всегда ответ найдет, истинно так.
Ханс получил ответ, но все же с места не двинулся.
Ну, раз уж он здесь оказался… Говорят, Ховард купил на Заводе нового зерна — оно, что ли, лучше того, чем спокон веку в Нурбюгде сеют?
Когда Ховард объяснил, что это зерно, может, и не лучше старого, да иначе отобрано — овес от ячменя отделен, — Ханс согласился смиренно, что, видно, все это так. Он, однако, всегда думал, что, как господь захочет, таким зерно и станет: угодно господу, чтобы овес был, овес и будет; угодно господу, чтобы ячмень рос, ячмень и вырастет; а ежели пожелает господь, чтоб зерно было смешанным, так тому и быть. Вот и бывает зерно смешанное.
Да, картофель вот тоже Ханса смущает. Конечно, он слышал пастора, как же иначе. Но в Библии нигде картофель не упоминается. А ведь слово божье должно быть нам путеводной звездой и в духовных, и в земных делах, и Ховард, верно, с этим согласен.
Ховард не зря много лет прожил на пасторской усадьбе, он отвечал, что верно, в Библии картофель не упоминается; но и про озимую рожь, да, помнится, и про овес тоже ни слова не сказано. Зато там говорится, что человек должен возделывать землю и заставить ее служить себе. Картофель не упоминается, надо думать, потому, что не рос на земле Иудейской. Но ведь и морошка с брусникой там тоже не росли и в Библии по этой же причине не упомянуты. А ягоды-то хорошие. Хансу только и оставалось, что кивать головой да соглашаться. И он быстренько принялся расспрашивать Ховарда про картофель — много ли его родится; хорош ли он в еду, можно ли скот им кормить, да почем мера картофеля? Ханс ушел, задумавшись, сын за ним по пятам. А двое хусманов — Пер и Амюнн, — знай, подпихивают друг дружку — смотри, мол, Ховард-то, телемаркец этот, верх одержал! Глянь-ка на Хансову голову: совсем скособочилась, верно ведь?
