Макс Нарышкин - Privatизерша
А посему удивляться тому, что на лавке в центральном парке Базеля сидел американец, не стоило. Наступит вечер, и еще четырнадцать лавочек заполнятся немцами, англичанами, австрияками и даже азиатами. Еще тридцать лет назад такое вряд ли было возможно, но Швейцария — свободная страна, и она, как и все, склонна к переменам. Неизменным здесь остается лишь точное время и точные суммы.
Начитавшись вдоволь хроник Базеля, американец вздохнул, потянулся — эти янки чувствуют себя везде, как у себя на ранчо в Техасе, дотянулся до урны и баскетбольным жестом направил туда скомканную газету. Восхититься такому бесшабашному жесту было некому — из пятнадцати занятыми были только три лавочки, да и те находились по ту сторону фонтана.
Вскоре, однако, появился еще один интересный мужчина. Поди, угадай, кто это — финансовый магнат из Чикаго, приехавший сверить счета, или из того же Чикаго гангстер, прибывший в Базель за тем же. Америка, она тоже свободная страна.
Дойдя до лавки с более молодым, чем он, мужчиной, незнакомец сбавил ход. В отличие от того, перед кем он сейчас остановился, лет ему было под шестьдесят. И он не имел привычки зачесывать волосы назад. Они спадали на его плечи седыми прядями, и любой европеец ужаснулся бы тому, насколько Америка свободная страна даже в плане выбора причесок. Какой уважающий себя аккуратист допустит, чтобы волосы его находились в таком беспорядке?
— Разрешите присесть? — приподняв шляпу, поинтересовался только что прибывший.
— Это свободная страна, — пожав плечами, заметил его молодой собеседник. Кажется, выражение «свободная страна» здесь не произносит только немой.
— Свободная от чего?
— От предрассудков.
Мужчина поправил на голове волосы, аккуратно присел в полуметре от скупого на слова соотечественника и уставился куда-то пустым взглядом.
— У меня такое впечатление, что вы нервничаете, мистер Перриш.
Седовласый дернул подбородком и хрустнул пальцами.
— А вы бы на моем месте не нервничали?
— Я на вашем месте сейчас и нахожусь, — бросил молодой человек и положил руку на спинку лавочки так, чтобы можно было непринужденно сидеть. — Чем мое место отличается от вашего? Я — гражданин России, вы, наоборот, Америки.
— Наоборот?
— А разве не так? Было бы иначе, мы бы не сидели на этой лавке, словно в ожидании укуса ос. Между тем сидим, потому что имеем интерес к вопросу, сведшему нас. Я рискую в любой момент оказаться в руках СВР, и ваше положение в этом смысле совершенно идентично моему. Вы компрометируете себя, как посол, тем, что встречаетесь с русским в незапланированном протоколом месте, я — что встречаюсь с американским послом, в принципе. Согласитесь, для разведок двух стран мы — лакомые кусочки. Причем для разведок своих стран.
И молодой человек, молодой только по отношению к собеседнику, поскольку «что-то около сорока» — возраст не юношеский, — закинув ногу на ногу, обвел взглядом парк.
— Нас свел один вопрос, и разрешить его мы должны немедленно. Вас заставила прийти сюда любовь к девочкам. Иначе говоря, посольское самосознание проснулось в вас лишь после того, как я показал вам головокружительные фото с минетами. Вас воодушевило на встречу исключительно созерцание собственного нагого тела, опутанного языками, руками и ногами маленьких блудниц из публичного дома на Генрихштрассе.
— Послушайте, мистер Корсби, — раздраженно забормотал Перриш, — вы обещали забыть об этом сразу…
— Сразу после того, как пойму целесообразность своего общения с вами. Но пока я не нахожу причин, которые заставили бы мою исключительную память похоронить в себе те веселые картинки, где шестнадцатилетние проститутки пытаются выпрямить ваш непослушный член.
— Мистер Корсби…
— Я могу разрушить всю вашу жизнь в течение нескольких дней, — продолжал молодой янки, покачивая ногой и отстукивая пальцами на своем колене марш. — Одно поддающееся дешифровке ЦРУ сообщение — и вы в обороте спецслужб США. Небольшая бандероль в Манхэттен, где адресатом указана ваша жена, — и вы в разводе. Дети вас проклянут, жена оставит, и остаток жизни вы будете коротать в тюрьме штата, отбывая лет двадцать из тридцати оставшихся, за решеткой. А все почему? Потому что вы совершили две ошибки. Сходили в бардак и отказались работать со мной. Есть между нами еще одно, что нас разнит, но стоит ли говорить мне вам об этом, если вы и малого не замечаете?
— Я не отказывался. — Несмотря на довольно прохладную погоду, Перришу понадобился платок и одна минута, чтобы удалить со лба пот. — Я же пришел. И пришел не с пустыми руками.
— Неужели? — покусав губу, Корсби посмотрел на мальчишку, пытающегося схватить руками голубя. Не понимая, что с ним будут делать после того, как поймают, голубь уходил, а пятилетний малыш снова принимался за свое. Отвлекшись от мальчишки и поглядев куда-то вдаль ностальгическим взглядом, он сказал: — А ведь это именно здесь выбросился из окна профессор Плейшнер.
— Какой Плейшнер? — насторожился Перриш.
— Так, не обращайте внимания. Воспоминания детства…
Пожевав губами, помощник посла сменил тему.
— Я тоже понимаю в партнерских отношениях, мистер Корсби, — сказав это, он поднял подбородок. — Вы же потому и поступили так со мной, что знали о моем бизнесе и брате моем, начальнике отдела в таможенной службе США.
— Конечно. Если бы начальником отдела таможенной службы США был брат помощника посла Китая, я сидел бы сейчас на Великой Китайской стене, а не в центральном парке Базеля. — Заметив, что охота карапуза закончилась удачно и что обезумевший голубь изо всех сил долбит крыльями по асфальту, мужчина рассмеялся. — В сорок шестом вашему правительству, чтобы уничтожить сто пятьдесят тысяч человек, мистер Перриш, понадобилась одна бомба «Малыш», один «Б-52» с романтическим названием «Эола Гей», два пилота и пять минут. Ровно столько опускалась на парашюте бомба на Хиросиму. — Корсби кашлянул в кулак и отнял спину от лавочки. — У вас тоже есть пять минут, мистер Перриш.
Поерзав на скамье, седовласый вспомнил восемь глянцевых фото прекрасного качества. Если бы он знал, что тот номер в борделе под полным контролем русской разведки, вряд ли в тот вечер вообще вышел бы из посольства. А как все органично и воздушно начиналось… «Я пройдусь по вечернему Берну», — сказал он, представитель посольства США в Швейцарии офицеру морской пехоты США, охраняющему посольство, и вышел на улицу. По вечернему Берну действительно пройтись стоило. Узкие улочки, готические сооружения, спокойствие и тишина. И этот неповторимый свежий воздух…
Неподалеку от магазина ювелирных изделий, где Перриш присматривал для уже готовящейся прибыть в Швейцарию жены яркую безделушку стоимостью не дешевле пятисот евро, к нему подошел странный тип в форме офицера полиции и, с виноватым видом встряхнув руку с нерабочими часами, спросил, который час. Перриш, глянув на свои наручные часы «Лонгинес», ответил, офицер поблагодарил его, крепко пожав руку… И больше Перриш ничего не помнил.
Очнулся он уже в тускло освещенном номере, где из света был преимущественно красный. Очнулся и онемел от увиденного. Три невероятно красивые девицы, на которых из одежды были лишь чулки на ажурных поясах, оестествляли его самым натуральным образом. Получалось у них не очень убедительно, поскольку мистер Перриш вот уже два года, как не мог быть в постели мужчиной. Понимая, что происходит, но совершенно не догадываясь где, Перриш попробовал это выяснить. Одна девочка оказались немочкой, вторая была узкоглаза, третья почему-то негритянкой, и этот симбиоз возбуждавших его межнациональных дружеских объятий только добавлял изыск в ситуацию. Перриш пробовал изъясняться на английском, потом перешел на немецкий, но это было все равно как если бы он перешел на фарси. Все три проститутки были так увлечены работой, пытаясь по очереди возбудить бездыханную плоть Перриша, что им было, мягко говоря, не до дискуссий. Их челюсти уже сводило судорогой. И когда, наконец, произошло невероятное, Перриш понял, что ему и самому уже не хочется понимать, где он. Главное, что с ним случилось. Свой первый после двухлетнего перерыва оргазм он испытал в каком-то полусне. Источая в юную деву частицу себя, он ныл, как параноик, и перед глазами его появлялись сюрреалистические, невероятные картины: офицер швейцарской полиции, пожимающий ему руку, жжение в ладони, неутомимые шлюхи, одна из которых корчилась сейчас под ним, и — тревожные глаза морского пехотинца США…
Страшная картина. Все истории на одном полотне. Картина похожа на те, которые пишет русский живописец Глазунов.
Он вернулся в посольство около десяти часов в том божественном состоянии, которое испытывает, верно, раковый больной, которому сообщили, что он больной, но не раковый. Он понимал, что теперь у него для встречи с миссис Перриш есть еще кое-что помимо кольца с изумрудом.
