Андрей Рубанов - Психодел
Сладкий мальчик перестал улыбаться. Пора действовать жестче, подумал Кактус. Мальчик готов к употреблению, замаринован, солью и специями посыпан, пора жарить. С сентября его мариную, разминаю, подготавливаю – пора, пора.
Они выпили, Борис – одним глотком, Кактус – не спеша. Подержал под языком, пытаясь понять вкус, вроде бы понял.
– Знаешь, что особенно бесило? – спросил он. – Там, в армии? Это было очень долго. Два года! Ходишь, головой качаешь: ну пусть бы полгода, год – но два года? Серьезная тетка была наша родина, целых два года молодости себе забирала. Налей мне еще, если тебе не трудно. Себе – как хочешь, а мне налей...
Сладкий мальчик потянулся за бутылкой. Кактус откинулся в кресле, заложил руки за голову.
– А дедовщина – она везде, дружище. И в армии, и на гражданке. В любой профессии, в любой сфере. Равенство бывает только в математике. А в реальности, меж людей, его нет, не было и не будет. И не может быть, понял, нет? Разве я тебе равен? Ты молодой и глупый, я старый и умный. Я говорил тебе – давай найдем того, кто твою хату выставил. Ты ответил – «нет, зачем это надо...» А я – взрослый дядя, я плохого не посоветую. Я кое-куда позвонил, кое-кого попросил, пообещал премиальные – и вот, дружище, представь себе – нашли его...
Борис вздрогнул, чуть не выронил бутылку; пролил. Посмотрел неуверенно, напряженно. Лужица быстро увеличивалась в размерах. Кактус вытащил платок из кармана, бросил на стол, платок был дорогой, плотного полотна, и сладкий мальчик не сразу решился использовать его как тряпку, но своего платка у него не было, и даже одноразовых бумажных салфеток этот парень с собой не имел.
Мышцы имел, и челюсть крепкую, и модный свитер, и часы цены немалой, и айфон наиновейший – а платочка не имел. Пока вытирал полированный стол – Кактус достал из ящика стола золотой браслет.
– Твой?
Борис полушепотом выругался. Если не поверит, подумал Кактус, если заподозрит игру, подставу – сейчас посмотрит мне в глаза.
Не посмотрел. Завис, глядя на тускло отсвечивающую ювелирную штучку, стискивал в крупных пальцах мокрый, остро пахнущий алкоголем кусок ткани. Кактус перегнулся через стол, ухватил свой стакан.
– Этот деятель, – продолжал он, – который квартиру твою ограбил, – он сейчас в КПЗ сидит. Колется по полной программе. Уже одиннадцать картинок на себя взял. Молодой парень, талантливый, золотые руки, сам из Ростова, любой замок за пять минут – вот так делает (Кирилл громко щелкнул пальцами, и мальчик опять вздрогнул). Но раскололся легко. Как говорят в тюрьме: «до жопы»... Сейчас сдает товар. Почти килограмм золота из него уже вытрясли и шесть баулов шмоток... – Кирилл засмеялся. – Слушай, там такие шубы! Шиншилла!
– У Люды не было шиншиллы, – сказал Борис.
– Я говорю: одиннадцать картинок! Признался в одиннадцати кражах, понял, нет? Я почему тебе браслет привез – он точно указал, что эта побрякушка из твоей квартиры. А всего там – десятки предметов, на днях вам позвонит следователь, который дело ведет, возьмешь Люду – и поедете опознавать. Повезло вам, паренек оказался умный, в смысле – экономный... Продавал только самый минимум, чтоб было на что жить, а остальное припрятывал. Конечно, не факт, что ты абсолютно всё назад получишь, но все-таки... Но это официально, у следователя, под протокол. А неофициально – поедем сегодня вечером, навестим.
Борис наконец оторвал взгляд от браслета, поднял глаза на Кирилла.
– Куда поедем?
Кирилл встал, подошел к окну. Снег валил мощно, щедро, за сплошной пеленой Бутырская тюрьма была почти неразличима. Темнело. Свет потом зажгу, решил Кактус, это должно быть резко, внезапно, так мы добьемся дополнительного эффекта.
Достал из шкафа коробку с сигарами. Вытащил из пальцев сладкого мальчика испорченный платок, выбросил в элегантное, полированного металла, мусорное ведерко. Опять сел в кресло, положил перед собой зажигалку, гильотинку для обрезания сигарных кончиков, придвинул пепельницу. Немало пришлось потратить на все эти глупые понты, на полированные ведерки и гильотинки, на офис этот – но результат важнее.
– В отдел, Борис. В отдел поедем. Который в твоем районе. Только ночью надо, чтоб лишних глаз не было.
– Зачем?
Кирилл нахмурился.
– Что значит «зачем»?! Он один в камере! Зайдешь к нему и получишь с него. За то, что на твое добро пасть разинул. Его уже обработали, так что два-три сломанных ребра ничего не решают. В глаза посмотришь. Дашь ему... С ноги... Отведешь душу.
Сладкий мальчик криво усмехнулся. Не слабак, подумал Кирилл, овладел собой, уравновесился.
Он протянул мальчику сигару; закурили, помолчали.
В принципе, паузы вредны. Если давишь на клиента, пауз быть не должно. Но это – теория, это пусть начинающие так думают и всякие любители, а я, Кирилл Кораблик, человек опытный, я умею и с паузами, и без пауз.
– Я не поеду, – твердо произнес мальчик. – Зачем это надо?
– Поедешь, – сказал Кирилл. – Ты тут живешь, это твой город, это твое барахло в твоем доме. Нельзя прощать. Зайдешь к нему и объяснишь. Тебе легче станет. Сразу попустит, понял, нет? Сразу! Убивать не надо, и вообще – бить необязательно... Но желательно. Пощечину хотя бы.
– Ну... – сладкий мальчик смотрел с уважением; но без радости. – Нет. Не поеду. Его посадят – пусть сидит. А пощечины – это... ну, как бы... без меня.
Кирилл двинул браслет на середину стола.
– Поедем. Отведешь душу. Ноздрю ему порвешь или губу – сам потом спасибо скажешь, понял, нет? Это очень полезно. Это, дружище, как антидепрессант.
Борис выпрямил спину.
– Зачем мне антидепрессант? Я здоровый человек.
– Никто не говорит, что ты больной, Борис. Но и я... не слепой тоже. Вижу, с тобой что-то не то. Всё время грустный, мрачный... Поедем. Дашь человеку в морду – будешь веселый и счастливый.
Сладкий мальчик не притронулся к побрякушке, смотрел в сторону. «Сейчас всё решится, – подумал Кактус. – Если кивнет, значит – не всё пропало. Значит, есть в нем здоровая кровь, звериная, боевая. Оставлю тогда, не трону. Скажу правду: нет никакого ростовского вора с одиннадцатью картинками, а есть старый унылый Гера, позволивший Кириллу выкупить почти всю добычу... Но если откажется – конец ему тогда. Употреблю вместе со шкурой».
Борис крепко затянулся сигарой, положил ее в пепельницу, встал.
– Знаешь, Кирилл... – он помедлил, – ты крутой дядя, это мне давно понятно... Я тебя очень уважаю. С каждым днем – всё больше. Всё время вспоминаю, как мы с тобой на той кухне сидели, ты с пивом, я с пепси-колой... Помню, я тебя боялся очень. Ты для меня был... ну, как бы самый страшный человек. Ужаснейший преступник. Бармалей.
Кактус рассмеялся, и сладкий мальчик тоже заулыбался, и вдобавок выяснилось, что встал он лишь для того, чтобы куртку свою снять и на спинку стула повесить. Оставшись в свитере (обозначились бугры бицепсов и трапеций), он снова сел, но иначе, боком к столу, лицом и грудью – к собеседнику. Продолжал говорить, спокойно, чуть отмахивая ладонью:
– Я тебя понимаю. Лихой человек влез в мой дом – теперь надо... ну, как бы проучить его. Объяснить, что не на тех напал. Наказать. Только мне это не нужно.
– Нужно! – перебил Кактус. – И тебе нужно, и ему тоже нужно. И мне, кстати, тоже нужно.
– А тебе зачем?
– А затем, чтоб я знал, кто ты есть.
Сладкий мальчик пожал плечами.
– Я и так скажу. Я не кровожадный Бармалей, я мужик обыкновенный. Я всегда таким был. И мне таким мужиком быть – как бы... нравится. Я двенадцать лет тачки крутые строил. И шесть лет штангу тягал. Пятнадцать килограммов сухой мышечной массы, без химии, без анаболиков... Накачался, деньги заимел – и вот все в меня стали пальцами тыкать. Бизнес, джип широкий, полные карманы денег – реальный мачо! Прекрасный принц! А мне смешно было, понимаешь? Потому что я не мачо, не альфа-самец и не принц прекрасный. У меня хорошая машина, потому что мне нравятся машины. Увлекаюсь, с детства, вот и всё. У меня свой бизнес, потому что всегда хотел я иметь свое дело. Собственное. Чтобы никто не лез, чтобы – без начальников, чтобы сам себе хозяин. А штанга... Спорт – он и есть спорт! Он здоровье дает, и силы, и... ну, как бы... себя уважать помогает. И ни одной секунды в своей жизни не хотелось мне быть самцом, или крутым, или суперменом, или каким-то там... победителем всех на свете. Я знаю, что выгляжу круто, но перед зеркалом не позирую и банки свои напоказ не выставляю. Я обычный человек, я не люблю морды бить, мстить, наказывать, ноздри рвать... Ты в армии служил – а я не служил. Ты прошел через дедовщину – я не прошел. Ты крутой – я не крутой. Ты сидел в тюрьме – я не сидел. Ты делаешь большие дела – я не делаю. И дрался я, кстати, в последний раз бог знает когда, в две тысячи четвертом году, по пьяному делу... Между прочим, морду мне тогда сразу разбили, и мышцы не помогли ни фига... Так что зря ты меня уговариваешь. «Поедем, ноздри порвем...» С какой стати я этому идиоту буду ноздри рвать? У него своя жизнь, глупая, воровская, а у меня – своя, честная...
