Две недели в июле - Розен Николь
Не замедлил объявиться Николя.
— Я сделаю все, как ты захочешь, — сказал он ей. — Могу набить ему морду, если это доставит тебе удовольствие. Мне-то явно доставит.
— Послушай, Николя, не говори глупости. Но, в любом случае, спасибо, очень мило с твоей стороны.
И она поцеловала его в щеку.
— Что ты можешь сделать, так это пригласить меня в кино. Мне надо развеяться.
И очень естественно их отношения возобновились. Она не влюблена в него, но он ей нравится, а он ей все так же предан. Ее жизнь стала гораздо легче и спокойнее. А любовь можно отложить на потом. А может, даже обойтись без нее. Не такой уж приятный опыт был у нее в жизни…
Она встает, кладет тетрадь на стол. Думает, не пришло ли время вообще выкинуть ее. У нее нет желания каждый год отмечать 10 августа… Она колеблется. Но, может быть, все же полезно регулярно вспоминать свои ошибки… Ладно, решит потом. А сейчас ей надо спешить, она скоро встречается с Николя и другими приятелями. Они должны обсудить некоторые детали их поездки. Послезавтра они едут на поезде до Бриансона, затем по 5-й автостраде до Ниццы. Хорошая прогулка, ей давно уже хотелось попутешествовать. Она очень довольна.
17
Бланш
Бланш закрывает набитый доверху мешок для мусора. Затягивает завязки как можно туже. Вот уже два дня она выносит все из домика Луи и теперь чувствует только отвращение и усталость. Она пришла в ужас от того, что там обнаружила. Черная от грязи ванная была наполнена десятками пустых бутылок, всюду валялись порнографические журналы, отвратительная, грязная одежда, остатки заплесневевшей еды, изгрызенной мышами. От смрада перехватывало дыхание.
— Ты ничего не знала? — спросила Эмилия.
Хорошо, что она приехала несколько дней назад, в который раз подумала Бланш.
Одна бы она не справилась. Только за это она будет всегда благодарна Эмилии. Нужно мужество, чтобы выдержать такое зрелище и справиться со всем этим мусором, чтобы соприкоснуться с ужасной реальностью.
— Нет, не знала. Это может показаться странным, но я никогда не заходила в дом к Луи. Я уважала его частную жизнь. Мы все ее уважали.
Его частную жизнь… Бланш немного стыдно за этот жалкий предлог. Хотя все верно, они уважали Луи. Несмотря на его алкоголизм, несмотря ни на что. И ощущали свое великодушие. А сегодня, наполняя мусорные мешки, зажав нос, чтобы не вдыхать тяжелый запах, ей кажется, что они просто не хотели ничего знать об убожестве, находившемся совсем рядом. Об ужасном одиночестве. Не хотели себя беспокоить. Дали Луи домик, немного платили ему за работу в саду и охрану — действительно немного, — разговаривали с ним, как с равным. А что они могли сделать еще? Я не Мать Тереза, думает она в ярости, не могла же я его мыть, убирать у него, не давать ему пить. Да это и невозможно…
— Он мучился?
Эмилия открыла холодильник и отступила. Затем руками в резиновых перчатках стала вынимать что-то, что нельзя было уже опознать, настолько все превратилось в сплошную зеленоватую массу.
— Холодильник даже не был включен, — проговорила она с гримасой отвращения на лице.
Мучился ли он? Нет, Бланш так не думает. Все произошло быстро. Она приехала сюда три недели назад и пробыла уже несколько дней, когда однажды утром она не увидела Луи в саду, а его собака выла уже несколько часов. Она постучала в дверь, он не ответил, тогда она вошла. Он лежал без сознания на полу перед кроватью. Инфаркт, скажет врач. Час спустя в больнице ей сообщили, что не смогли ничего сделать. Она поставила всех в известность — родственников, Марка, Клемана. Все были удручены. Луи был частью семьи, частью дома, без него все будет не так. К тому же — хотя, конечно, это не главное — кем его заменить? Это будет сложно.
До вчерашнего дня у нее не хватало мужества для того, чтобы вернуться в садовый домик. Если бы Марк был здесь, все было бы по-другому. Он взял бы все в свои руки. Она тащит во двор мусорный мешок, который только что наполнила. Там уже стоят три таких же. Надо будет погрузить их в багажник и отвести на свалку. Она снимает перчатки и фартук, вдыхает полной грудью.
— Остальное завтра. Больше не могу.
— И это еще не все. Надо будет все вымыть.
Эмилия взяла шланг для полива и подставила свои перчатки под струю. Бланш отходит от садового домика и идет в сторону своего дома. Своего ужасающе пустого дома.
— А когда приедет Марк?
Она не заметила, как Эмилия пошла за ней, и вздрагивает от неожиданности.
— Не знаю точно. Думаю, через неделю.
Как прекратить такие вопросы? У нее нет никакого желания говорить с ней о Марке. Она сказала «через неделю», но она прекрасно знает, что он не приедет. Ни через неделю, ни через месяц.
— Хочешь чаю? Я приготовлю. Мне надо прийти в себя.
Она стоит к Эмилии спиной и хлопочет у плиты.
— А куда делась собака Луи? — слышит она ее вопрос.
Бланш чувствует досаду. Ей снова придется оправдываться.
— Я показала ее ветеринару, — говорит она, поворачиваясь, — и тот сказал, что лучше ее усыпить. Собака была очень старая и больная. И потом, она все время лежала у домика, скулила и совершенно отказывалась есть. К тому же я ведь здесь бываю только летом.
— Понимаю, — кивает Эмилия.
Но по лицу ее видно, что не понимает, считает ее бессердечной. Она что, должна была заботиться об этой собаке до самой смерти? А еще что? Чтобы она чувствовала себя так же, как эта собака, как Луи, — ненужной, всеми оставленной, брошенной? Но она не может признаться в этом Эмилии. Тогда ей придется объяснить, что теперь она одна. А это невыносимо. Слишком тяжело, унизительно. И придется сказать, что Марк и Клеман уехали сразу после похорон. Один в Оксфорд, где он читает летом лекции, а куда другой, ей неизвестно. Я попытаюсь заехать, прежде чем уеду в Гарвард, только и сказал Марк, обнимая ее. Чтобы попрощаться с тобой. Он попытается, но не уверен, что заедет. Он уедет, и она даже не знает, когда он вернется. Это далеко — Гарвард. Марк будет там преподавать весь учебный год. Да и захочет ли он потом вернуться? Так часто бывает — французские преподаватели начинают работать в американских университетах, потом женятся на длинноволосых студентках…
Чайник свистит, и она выключает газ. Эмилия достает заварку и чашки, спрашивает:
— Заварить цейлонский или китайский?
— Как хочешь, мне все равно.
Эмилия спокойно, как всегда, споласкивает заварочный чайник, кладет туда три ложки чая, заливает кипятком. Она видит это краем глаза. Эмилия единственная, кто с ней остался. Какая насмешка… Эмилия, которую она в глубине души презирала. Которую они все презирали. Теперь она чувствует по отношению к ней огромную благодарность. Последние недели, которые Бланш здесь провела, чуть не свели ее с ума. Никогда ей не приходилось жить в такой тишине и одиночестве. Дом слишком велик для нее одной и полон воспоминаний.
Конечно, она пригласила друзей. Но в этом году — может быть, потому, что они уже знали, — у всех нашлись другие дела. Люди не любят несчастья, думает она. Несчастья других — еще меньше, чем свои собственные. Может, боятся, что это передается… Мелани занята все лето и тоже не приедет. Бланш проводила время, как могла. Работая в саду, поняла, что приходилось делать Луи. Убрала весь дом снизу доверху. Попыталась снова взяться за свою научную работу, но, к своему удивлению, поняла, что это больше ее не интересует. Зачем все это, возникал у нее вопрос, как только она бралась за книгу. И тут же ее закрывала. Иногда ей приходила в голову мысль продать Бастиду, с которой у нее связано слишком много воспоминаний. Это был их дом. Теперь она больше не может говорить «мы», «наш»… Все закончилось.
— О чем ты думаешь?
Эмилия смотрит на нее озабоченно. Она еще не знает про Марка, но ей известно, как и всем, что произошло с Клеманом. Конечно, она не заговаривает с Бланш об этом, не желая, вероятно, причинять боль, и сама Бланш тоже ничего не говорит. Из гордости. Она никогда никому не будет жаловаться. Предпочитает, чтобы оставалась неясность. Кто порвал первым? Она никогда не признается, что он. Впрочем, она не совсем в этом уверена. Теперь она ни в чем не уверена. Все было таким странным после того лета…
